Если бы ее не было, то он, Тарас, жил бы нормально и счастливо, был бы обыкновенным мужчиной. Был бы успешным, веселым, ничем не мучился, ел бы все подряд, любил бы женщин… Но на свет божий родилась она, Ника. И все пошло наперекосяк.

Если бы Ники не было, то он, Тарас Николаев, был бы счастлив.

Дело не в Климе, дело в Нике.

Тарас сжал в руках кожаную папку.

* * *

– …Ника, останься! – повторил Тарас тоже спокойным, даже каким-то благостным голосом. Полез зачем-то в свою папку, но сильным порывом ветра мгновенно разметало бумажные листы, они понеслись над черной землей. «Что он делает?» – подумала Вероника, стараясь убрать волосы от лица. И в этот момент Тарас двинулся вперед.

Все происходило очень быстро, но для Вероники время словно замерло. Как в замедленной киносъемке, она увидела, что Тарас достает из папки нож. Давно знакомый ей кухонный нож. Поднимает руку… Но он не в Клима целится, он целится в нее. Именно в нее, поскольку Клим стоит сбоку, не на линии удара.

«Странно…» – успела подумать Вероника. За мгновение до собственной смерти…

(Странно – потому что Лилька сегодня спросила: «Что сделает Клим, если на тебя бросятся с ножом?» Выходит, накаркала бывшая подружка!)

…Но в то же самое мгновение Клим обернулся. И, шагнув вбок, едва успел заслонить ее. Это единственное, что он успел сделать. Стой он к Тарасу лицом, а не спиной или будь у него не одно, а два мгновения, он, возможно, выбил бы из рук Тараса нож, скрутил его и т. д и т. п. Но этого мгновения у Клима не было.

Неизбежное и неотвратимое.

Вот оно.

Этот звук. Звук пробитой грудной клетки. Звук, с которым рубят мясо. Отвратительный звук. Страшный.

– Нет! – быстро сказала Вероника, словно запрещая себе верить в происходящее. Ведь если поверишь – сойдешь с ума от ужаса. – Нет…

Клим замер, а потом стал падать.

Вероника попыталась его подхватить, но не смогла и сама не удержалась, упала рядом с Климом на колени. Затылком он ударился о железный люк, присыпанный влажным песком.

Вероника подняла лицо, встретилась глазами с Тарасом. «Что же ты наделал?!» – спросили ее глаза.

Тарас пожал плечами. Он почему-то выглядел удивленным. Или раздосадованным?

– Вот черт… – пробормотал он. Пожал плечами. Криво улыбнулся. – Значит, не судьба…

Потом сделал шаг назад. Еще шаг. Развернулся и быстро пошел к выходу.

Вероника опустила глаза.

– Клим!

Он молчал. В его волосах запутался песок. Вероника перевела взгляд на его грудь и увидела кровь. То, что кровь, – не так страшно, кровь – это жизнь, а вот песок… Зачем песок в его волосах?

Вероника прижала руки к груди Клима, пытаясь закрыть пальцами рану, но кровь толчками продолжала сочиться сквозь ее пальцы. Тут никакой витазион не поможет… Климу нужен хороший хирург. Срочно!

Тарас все-таки сделал это. То, чего не смог сделать двадцать лет назад. На том же самом месте.

«Если Клим умрет, то я не смогу жить», – отчетливо осознала Вероника. То есть она будет жить, но… Пусть хоть десять психотерапевтов будут гипнотизировать ее, внушая, что она должна справиться со своей потерей, что она в силах еще полюбить кого-то, – все равно ничего не получится. Это будет не жизнь, а сон. Вялое существование (как двадцать лет рядом с Тарасом). Фикция. Эрзац.

А Маргарита? Мечты о Маргарите? Маргариты, что, тоже не будет?.. Они с Климом не успели, и теперь не будет и Маргариты?!

У Вероники было чувство, что она лишается сейчас двоих. Самых любимых. Что гаснет Солнце. Что она лишается слуха, зрения и осязания – навсегда.

Черный Канцлер тянул Клима в свое подземелье…

– Эй, кто-нибудь! – в отчаянии закричала Вероника.

С черных ветвей с воплями поднялись какие-то черные птицы, закружились на фоне сумеречного осеннего неба. Надо было достать из сумочки сотовый, набрать номер службы спасения, но Вероника не могла оторвать руки от груди Клима. Она ладонями зажимала его рану.

Кто-нибудь.

Странный призыв, особенно если учесть место, на котором его произнесли. Тысячи мертвых лежат под землей рядом, ждут своего нового соседа. Они не будут помогать.

– Девушка… Что случилось?

Вероника повернула голову и увидела давнего своего знакомого, в маленьком тракторе с большим ковшом спереди – из ковша торчали сухие ветки…

– Помогите.

– Чё там? – Работяга посмотрел на Клима, потом вгляделся в ее лицо. – Вы? Ну, типа, которая летом… ночью… в склеп лазили… Да?

– «Скорую». Срочно…

– Оссподи… Кровищи-то! Счас… – Он достал из кармана сотовый, принялся прыгающими пальцами набирать номер. – Лишь бы быстрей приехали врачи. Сейчас пробки…

– Стойте… – сказала Вероника, глядя на трактор. – А если из ковша выбросить ветки и положить его туда? – Она кивнула на Клима.

– И?

– Довезем. Пока эту «Скорую» дождемся… тут же через дорогу госпиталь.

Она вдруг начала соображать четко и быстро.

– Да… Можно попробовать. А чё?.. Да. За пять минут доедем… – почесал работяга затылок. – А кто это его? Чем?

– Неважно. Быстрее. Потом.

Вероника вскочила, они с работягой выкинули сухие ветки из ковша, с трудом положили Клима в ковш. Было странно и дико класть туда Клима, но быстро донести его до госпиталя на руках не получится. Клим слишком большой, тяжелый.

– В кабине места нет… за мной давайте. Оссподи, что за жизнь…

– Осторожней!

Трактор взревел, сорвался с места, Вероника побежала за ним. Она едва успевала.

Ворота были распахнуты. Быстро проехали их, свернули налево. Вероника бежала вслед за тарахтящим трактором, уже ни о чем не думая, не чувствуя собственных ног.

Через пять минут действительно уже были у ворот военного госпиталя.

Вероника прижалась к стеклянной будке, в которой сидел дежурный, крикнула, размазывая кровь Клима по стеклу:

– Скорее… Здесь раненый. Только скорее… Я заплачу€, я все отдам, только скорее…

Дежурный шевельнул губами, снял трубку.

– Быстрее! – выдохнула Вероника.

Через минуту Клима увезли в операционную. Ей ничего не сказали, оставили ждать в приемном покое.

Она сидела на диване, сложив руки на коленях, и тупо ждала. Никто ничего ей не говорил, не объяснял.

Через полтора часа вдруг появился следователь.

Стал спрашивать, что произошло.

Вероника собралась и рассказала о Тарасе. Долго не могла вспомнить адрес Тараса – хотя не так давно жила по этому адресу сама.

– Ладно, разберемся, – обещал следователь. – Сами никуда не уезжайте.

– Да куда же я уеду… – прошептала Вероника. Потом подошла к окошку регистратуры, умоляюще спросила:

– Скажите… Как там Иноземцев? Его недавно привезли…

– Неизвестно. Ждите. Пока идет операция.

Вероника снова села на диван.

И неожиданно заснула.

…Поле, раннее утро – солнце еще не встало. Туман.

По полю идет юноша – виден только его силуэт. Прямая спина, длинные ноги в высоких сапогах.

Это он, ее любимый.

«Клим!» – позвала его Вероника. Но Клим ее не услышал – он сосредоточенно шагал вперед. Вероника во сне знала – Клим идет туда, куда идти никак нельзя. Поле кончится, и начнутся дикие, бесплодные места, где нет ни жилья, ни людей… Только бесконечная пустыня ждет его там, впереди. Вероника об этом знала, а Клим – нет. И еще она знала, что Клим ищет ее, Веронику.

«Клим! Я здесь!»

Но голоса у нее нет. И тела как будто тоже… Бесплотной тенью, ветром летит она за Климом. Догоняет, хочет обнять.

«Клим, я здесь. Не уходи! Клим!..»

Юноша в ее сне повернул голову, замедлил шаг. Неужели услышал?..

Вероника открыла глаза.

Перед ней стоял человек в белом халате.

– Что? – вздрогнула Вероника.

– Пока жив. Вовремя вы его привезли. Операцию сделали. Сейчас вот перевели в интенсивную терапию. Приходите завтра…

– А… какой прогноз? – с надеждой спросила она.

– Ничего не могу сказать пока. Завтра.

– Я заплачу… сколько скажете… все… отдам…

– Завтра, девушка, завтра. Кстати, откуда у него шрамы?

– Воевал. Са… сапером был.

– Сразу видно. По адресу его привезли… наш человек, – хмыкнул хирург. – Ему не привыкать – шрамом больше, шрамом меньше…

* * *

Сквозь зарешеченное окно были видны кусты цветущей сирени. Они качались на ветру, в светло-зеленых листьях играло солнце.

– Холодно-то как! – Молодой бородатый врач дохнул в ладони, потер их. – А отопление уже отключили… Прикройтесь, Николаев, замерзнете же…

Врач был хороший, добрый – последователь небезызвестного доктора Гааза, не иначе. Работал в тюрьме по убеждению – «и здесь тоже люди живут – им помогать надо». Открыл больничную карту:

– Ну-с, что мы имеем… А мы имеем мало чего приятного. Дистрофия. Затемнения в легких… – Он посмотрел на рентгеновский снимок. – Тэк-тэк-тэк… да, затемнения, – доктор развернулся на крутящемся кресле.

Заключенный Николаев в этот момент застегивал на впалой груди рубашку. Был он ликом темен и невероятно худ – словно скелет.

– Почему не кушаем? – с веселой строгостью спросил доктор. – Через трубку прикажете вас кормить, а?

Николаев вяло пожал плечами.

– У нас, конечно, не «Савой», не «Прага», фуа-гра не подают, но кушать обязательно надо! Усиленно питаться!

Николаев ничего не ответил.

– Ваш отказ от еды я считаю самоубийством, – сказал доктор.

– Считайте…

– Вы и в самом деле жить не хотите, а, Николаев?

Николаев помолчал. Потом ответил:

– А смысл? – засмеялся, закашлял.

– Ну-у, батенька, таким человеком были… – осуждающе покачал головой доктор и принялся быстро-быстро писать в карте.