Николя Барро - Однажды вечером в Париже

Следующий день был самым длинным днем всей моей жизни. Однако в воспоминаниях эта сладостная мука ожидания, это беспокойство, в котором все еще оставалась тень сомнения, уже начинают бледнеть.

Таковы люди. Если что-то в их жизни заканчивается хорошо, неприятности забываются. И я в этом смысле не исключение.

Итак, если бы сегодня меня спросили о том столь памятном дне, третьем четверге мая, когда только после полудня солнце разорвало завесу облаков и затопило Париж почти нереальным светом, я наверняка ответил бы, что это был счастливейший день моей жизни. За которым последовала, не скрою, счастливейшая в моей жизни ночь.

Солен оказалась права, и я был рад, что послушался ее совета, несмотря на то что далось мне это – поначалу – нелегко. Адрес Мелани раздобыл я. Однако не я на другой день, незадолго до перерыва на обед, пошел в маленький антикварный магазин на улице Гренель.

Солен настойчиво уговаривала меня дать ей возможность пойти первой и добилась своего.

«Начинать что-то новое можно только тогда, когда все старые помехи устранены и путь расчищен», – сказала она. Расположившись в ее апартаментах, мы держали совет, точно заговорщики.

Итак, Солен предоставлялась возможность первой попытаться поговорить с Мелани. Она все объяснит сестре, а уж потом и я могу появиться.

Мы договорились, что Солен позвонит мне, как только закончится их с Мелани объяснение. Хорошо хоть в последнюю минуту я сообразил, что остался без мобильника, и дал Солен свой домашний телефон.

Рано утром я буквально на пару минут выскочил из дому – купить цветы. С сильно бившимся сердцем я выбрал два десятка нежно-розовых, тонко благоухающих чайных роз и, радуясь, принес их домой. Поставив розы в воду, я сел на диване, положил рядом с собой телефон и стал ждать звонка Солен.

Я, конечно, понимал, что придется потерпеть, пока сестры не наговорятся. Двое мужчин в этом случае обошлись бы двумя-тремя скупыми фразами и крепким рукопожатием, разом со всем покончив. Но женщины-то цепляются к каждой мелочи, им надо обсудить все до последней детали. Я попробовал заняться чтением газет, но вскоре заметил, что к великим мировым событиям более чем равнодушен.

Настал полдень, прошло еще несколько часов, приближался вечер – телефон молчал, я пил кофе чашка за чашкой, сердце трепыхалось. Орфей нюхала розы.

В половине пятого я, запаниковав, позвонил по номеру службы точного времени, чтобы проверить, исправен ли мой телефон. Исправен. В пять часов на меня навалилась невообразимая тоска. У меня возникла совершенно определенная уверенность, что встреча сестер обернулась чудовищной драмой и теперь, значит, конец всем моим надеждам.

В половине шестого я вскочил и забегал в гостиной из угла в угол. Никто на свете не может столько времени выяснять отношения, даже женщины!

– Черт, черт, черт! – вскричал я. Орфей юркнула под кресло и оттуда, из укрытия, с опаской поглядывала на меня. Я проклинал идиотскую идею Солен, я проклинал себя – зачем сам не поехал на улицу Гренель! Наконец в приступе бессильного отчаяния я выхватил цветы из вазы и сунул в мусорное ведро. – На что они, теперь ничего уже не будет…

И тут телефон зазвонил.

– Ален? – проговорила Солен сквозь слезы.

– Да, – ответил я сдавленным голосом. – Почему ты не звонила? Что стряслось? – Я, волнуясь, теребил волосы. – Увиделась ты с ней или нет?

Солен кивнула, вернее, я догадался, что кивнула. Тут она всхлипнула и разревелась во весь голос.

– Ах, Ален… – И рев.

«Ах, Ален» – и все!

Мой бог, как же я злюсь иногда на женщин! Сколько часов я тут промучился, весь день провел в немыслимом напряжении, чуть не довел себя до инфаркта, а женщина лепечет: «Ах, Ален…»

Что случилось? Они не помирились? Победила старая вражда? Или Солен пришла слишком поздно? И Мелани бросилась с моста в Сену? Или приставила к виску антикварный пистолет и нажала курок?!

Я взял себя в руки и спокойно, с расстановкой, потребовал:

– Солен, скажи мне, что случилось.

– Ах, Ален… – Она опять зашлась плачем. – Это было так ужасно. Я конченый человек. Мелани уже ушла домой, и я тоже еду в отель. – Она прерывисто вздохнула. – Все из-за нервов, понимаешь? Мы так кричали, и она и я. И плакали. Но потом мы все-таки помирились. Теперь все хорошо. – (Тут я услышал непонятный звук, похожий разом и на плач, и на смех.) – Я просто все плачу, плачу, и мне никак не остановиться, Ален… – Она причитала и всхлипывала, а я в изнеможении опустился на пол рядом с мусорным ведром.

По сей день не знаю, что там за столько невообразимо долгих часов разыгралось между ними и какие говорились слова, после чего сестры наконец, впервые после десятилетнего разрыва, повисли друг у друга на шее, заливаясь слезами. Для меня имело значение лишь одно: Мелани хочет меня видеть.

В девять вечера она будет ждать меня на террасе в кафе «Эспланада».

В жизни каждого человека есть волшебные места. Места, где загадываешь желание. Места, где снова обретаешь утраченное понимание самого себя. Места, лучше которых нет на свете.

Может быть, это предрассудок, даже наверняка так оно и есть.

Однако мост Александра Третьего стал для меня именно таким волшебным местом.

В Париже много мостов, некоторые очень знамениты. А этот вот старый мост с прекрасными фонарями, с четырьмя высокими колоннами – с них, кажется, вот-вот взлетят прямо в небо позолоченные кони, – с каменной балюстрадой, чугунными дельфинами, амурами и нимфами – нет, этот мост определенно не похож ни на один другой, какие я знаю.

Если ты живешь и работаешь в Сен-Жермен, тебе редко доводится бывать на мосту Александра. Я не раз, конечно, проезжал здесь, но мне никогда не приходило в голову выйти из машины, не доводилось и идти по мосту пешком. До того дня, когда я снова встретился с Мелани.

После разговора с Солен я осторожно извлек розы из мусорного ведра и опять поставил в воду. Кафе «Эспланада» я знал. Оно совсем недалеко от моста Александра, на углу улиц Гренель и Фабер, в погожий день там хорошо до позднего вечера сидеть на террасе и любоваться красивым видом.

Восемнадцать ноль-ноль. До встречи с Мелани целых три часа. Невозможно долго. Я был не в состоянии о чем-то спокойно подумать, только суетился, бродил по квартире, и с каждой минутой моя растерянность возрастала. Я зашел в ванную и посмотрелся в зеркало. Синие разводы под левым глазом уже почти не заметны. Я вернулся в гостиную, сел на диван и на минуту закрыл глаза. А в следующую минуту опять вскочил и переоделся в чистую рубашку, второй раз за день. Второй раз побрился, протер лицо лосьоном, причесался, нашел в шкафу коричневые замшевые туфли, я даже пиджак надел заранее.

Я собирался тщательно, волнуясь, как никогда в жизни, и представлял себе, что Мелани у себя, на другом берегу Сены, сейчас тоже собирается на наше свидание.

Орфей, усевшаяся на комоде в прихожей, внимательно следила за каждым моим движением, как будто чувствовала, что происходит что-то необычное. Под ее невозмутимым взором я занервничал еще сильнее.

И тут мне пришла замечательная идея, я понял, что делать, если не находишь себе места от нетерпения. Зачем сидеть дома? Сколько можно? Вечер чудесный, теплый, я просто пойду навстречу Мелани.

У меня не было ни малейшего сомнения, что по дороге в кафе «Эспланада» она пройдет по своему любимому мосту. Как будет прекрасно, если я дождусь ее там, на мосту.

Я вытащил розы из воды. Два цветка немного помялись, но все остальные благополучно перенесли низвержение в мусорное ведро.

– Пожелай мне удачи, Орфей, – сказал я, открывая входную дверь.

Кошка восседала на комоде, невозмутимая, точно сфинкс, устремив на меня внимательный взгляд зеленых глаз.

Я закрыл за собой дверь и отправился в путь.

К мосту Александра Третьего я пришел без четверти восемь. Первое, что я там увидел, – новобрачная в пышном белом платье, прижавшаяся к своему свежеиспеченному мужу. Они стояли на левой стороне моста, у перил, и, улыбаясь, позировали фотографу, отбежавшему к краю широкого тротуара и наводившему на них объектив.

Невесты сродни трубочистам: говорят, увидеть невесту – счастливая примета, поэтому, когда встречаешь их, всегда радуешься. Но это еще не все!

Дойдя до середины моста, я остановился возле одного из тройных фонарей, опершись о каменную балюстраду, и тут меня поразило волшебство, равного которому мне, наверное, еще не доводилось пережить.

Воздух был нежный и золотистый, открывшийся с моста вид, простор и красота заставили радостно вздрогнуть каждую мою жилку.

На левом берегу Сены по авеню Нью-Йорк непрерывной лентой бежали машины, на правом, где высились остекленные крыши Гран-Пале и Пти-Пале, уличного движения не было. Там зеленели липы – уже скоро, не пройдет и месяца, воздух Парижа наполнится их благоуханием. Каменные ступени спускались к тихой набережной, где прогуливались несколько человек, на воде покачивались яхты и катера.

Почти бесшумно скользил по воде речной трамвайчик «бато-муш», чуть дальше перекинулись с берега на берег арки моста Инвалидов, а вдали вонзалась в небо совсем маленькая на этом расстоянии Эйфелева башня.

После всех бурь и волнений последних недель на меня снизошел чудесный, волшебный, совершенный покой.

Я глубоко вздохнул. Никаких мыслей у меня не осталось – их вытеснила одна: «Теперь все будет хорошо».

Небо уже окрашивалось вечерними тонами, и Париж на глазах превращался в магический лавандово-сиреневый город, который словно парил, поднявшись над землей.

В тот момент, когда загорелись фонари и над мостом словно повисли маленькие белые луны, я увидел ее.

Она появилась на час раньше назначенного времени и не спеша шла по мосту. В летнем платье и наброшенной на плечи вязаной кофточке, в красных балеринках, при каждом шаге колыхалась оборка ее платья. Она шла по той стороне моста, где стоял я. Но была настолько погружена в задумчивость, что заметила меня, только когда приблизилась почти вплотную.