В эти поздние вечерние часы «Синема парадиз» преображало некое волшебство. «Мой кинотеатр дарит людям мечты», – думал я, повторяя любимое присловье дядюшки Бернара.

Но с тех пор как на еженедельные ночные сеансы стала ходить молодая женщина в красном плаще, женщина, которая несмело поднимала на меня взгляд и робко улыбалась, когда брала билет, с тех пор и сам я начал предаваться мечтам.

4

– Да как же ты еще ни разу ни о чем ее не спросил? И давно она ходит в твое кино?

Мой друг Робер нетерпеливо заерзал на стуле. Мы с ним сидели на террасе «Де-ла-Мер», маленького кафетерия, что слева от церкви Сен-Сюльпис, и, хотя на дворе был март и все последние недели погода стояла дождливая, в тот день солнце, светившее нам в лица, заметно пригревало.

Когда мы вместе обедаем, Робер всегда предлагает пойти в это кафе, потому что здесь якобы самый вкусный горчичный соус-винегрет, который полагается к его любимому салату «пейзан», и подают его отдельно, в бутылочке.

– Да, вот… – Я смотрел, как он ловко вылил все, что было в бутылочке, на свой салат. – По-моему, все началось в декабре.

Друг вытаращил глаза:

– Все? А что ты, собственно, имеешь в виду? Так есть между вами что-то или нет?

Я покачал головой, вздохнул. Первый и главный вопрос у Робера всегда – есть что-то между мужчиной и женщиной или нет. Все прочее его не интересует. Он же естественник, физик, и романтизма начисто лишен. Он не признает никаких полутонов, ему незнакома радость от брошенного украдкой взгляда. Если он говорит, какая-то женщина сногсшибательно хороша, значит между ним и ею уже «что-то есть», и чаще всего роман начинается в первый же вечер после знакомства. Понятия не имею, как ему это удается. Конечно, он умеет и очаровать, и рассмешить. И всегда открывает карты сразу, с обезоруживающей искренностью и прямотой, перед которыми большинство женщин просто не могут устоять.

Я немного отодвинулся от столика, отпил вина, прищурился на солнце – не сообразил, что сегодня пригодились бы темные очки.

– Нет, между нами ничего нет, в том смысле, как ты это понимаешь, – ответил я честно. – Но с декабря она приходит каждую среду на последний сеанс, и мне кажется, что… ах, да ничего я не знаю.

Робер подцепил вилкой увесистый кубик сыра, с которого стекали золотистые капли соуса, а свободной рукой принялся на пальцах подсчитывать:

– Декабрь, январь, февраль, март! – Он бросил на меня негодующий взгляд. – Уж не хочешь ли ты наплести мне тут с три короба, будто бы эта девушка, которую ты находишь сногсшибательной, уже четыре месяца ходит в твою киношку, а ты даже не попытался с ней заговорить!

– Но она же приходит только раз в неделю, только по средам, когда у нас идут те старые картины… ну, ты знаешь, о чем я… «Les Amours au Paradis». И я, конечно, говорил с ней. О чем обычно говоришь… Понравился ли вам фильм? Какая ужасная сегодня погода, давайте поставим ваш зонтик вот сюда… ну и прочее в том же духе.

– А-а, так с ней ходит какой-нибудь тип?

– Нет-нет! – Я затряс головой. – Она всегда приходит одна. Но это же ничего не значит. – Я повертел на столе свой стакан. – Вначале я думал, она замужем, потому что у нее на руке золотое кольцо. Потом присмотрелся и увидел: нет, кольцо не обручальное, во всяком случае не обычное обручальное кольцо. На нем такие маленькие розочки, чеканка, что ли, а может, литье, червонное золото…

– Так ты говоришь, она хорошенькая? – перебил Робер. – Красивые зубы, стройная фигурка?

Я кивнул и вспомнил, как впервые увидел девушку в красном плаще – вечером возле кассы. Мысленно я всегда называю ее девушкой в красном плаще, но на самом деле это молодая женщина, лет двадцати пяти, а может быть, и двадцати восьми, у нее волосы до плеч, светло-русые, цвета карамели, с косым пробором, и нежное личико в форме сердечка, я разглядел даже несколько крохотных веснушек. У нее темные блестящие глаза.

Каждый раз она казалась мне как будто немного растерянной – то ли погруженной в свои мысли, то ли неуютно чувствующей себя в этом мире. И еще у нее была привычка: дожидаясь, пока я выдам билет, она смущенно отводила за ухо прядь волос. Но стоило ей улыбнуться, все вокруг словно озарялось светом, а ее лицо делалось точно у мальчишки-сорванца. И да, у нее красивый рот и великолепные зубы.

– Она того же типа, что Мелани Лоран, знаешь ее?

– Мелани Лоран? Впервые слышу. Кто такая?

– Ну, она играет в «Начинающих». Актриса.

Мой друг с задумчивым видом принялся жевать сырный кубик.

– Ни малейшего представления. Я знаю только Анджелину Джоли. Вот женщина супер. Фигура, о, сногсшибательная!

– Да-да, конечно. Почему бы тебе не приходить почаще к нам в кино? Тогда бы ты имел представление, о ком я говорю. И смотрел бы фильмы бесплатно.

– Да упаси господи. Я сразу засну.

Мой друг любит боевики и фильмы про мафию, поэтому – рассуждая чисто теоретически – мы с ним никогда не повздорили бы из-за возможности купить последний билет.

– Она как девушка в картине «Бесславные ублюдки». – Я решил подчеркнуть разницу между Робером и собой. – Та, которая в конце поджигает кинотеатр, чтобы там сгорели нацисты.

Робер на секунду перестал жевать, потом с радостно-благодарной ухмылкой поднял брови и помахал пальцем перед моим носом:

– А-а, хорошенькая малышка, которая бежит от гитлеровцев? Это и есть Мелани Лоран? Так, говоришь, девушка, которая ходит в твою киношку, похожа на Мелани Лоран?

– Не похожа, а того же типа, – уточнил я.

Робер грузно отодвинулся от стола вместе с субтильным стульчиком, явно не рассчитанным на таких гигантов, как мой друг, и долго качал головой.

– Ох, парень! Нет, ну просто не укладывается в голове, каким же ты иногда бываешь олухом, – заявил он наконец со свойственной ему прямотой, которая разом отрезвляет и, по моему мнению, является бесценным качеством Робера.

Я не возражал и приготовился смиренно выслушать его наставления, – в конце концов, я же сам захотел получить совет. Но когда мой друг, как у него водится, приступил: «Это же в точности как…» – и принялся забавляться какими-то аксиомами из области астрофизики, а затем вдруг самым удивительным образом перескочил на константу Хаббла, шут ее знает, что это такое, я перестал что-либо понимать, и мои мысли унеслись далеко.

Упоминал ли я уже, что сам отношусь к типу людей замкнутых? Сразу же уточним: замкнутых, но не скучных. Как раз наоборот – у меня очень богатая внутренняя жизнь и не менее богатая фантазия. В конце концов, если мужчина сразу же не тащит в постель женщину, которая ему понравилась, это еще не повод считать его шляпой.

В отличие от многих и многих удальцов, идущих напролом, я кое-что вижу. Нет, конечно, не в том смысле, что я провидец. Может быть, я за свою жизнь просто чересчур насмотрелся фильмов, однако, став хозяином «Синема парадиз», я вскоре заметил, что мне доставляет большое удовольствие наблюдать за людьми и разгадывать их тайны. И бывает даже, я ни о чем таком не думаю, а истории появляются откуда-то сами собой, вроде как к иным людям привязываются собаки.

Некоторые зрители однажды мелькнут и больше не показываются, другие, постоянные посетители «Синема парадиз», – этих я, кажется, уже знаю. Я не очень-то разговорчив, это верно, но зато много чего вижу. Я продаю билеты, и передо мной проходят лица. Открываются истории. Тайны.

Вот высокий старик, он ходит обычно в светло-коричневом пиджаке, сильно поредевшие волосы небрежно зачесаны со лба. Он не пропустил еще ни одного фильма Бунюэля, Карлоса Саура или Клода Соте. Мне кажется, в юности этот человек увлекался коммунистическими идеями, потом занимался наукой, стал профессором. В его светлых глазах, поблескивающих из-под кустистых серебряных бровей, светится незаурядный ум. Он всегда носит ослепительно-синие рубашки, а старый вельветовый пиджак уже изрядно пообтерся на обшлагах. Я уверен, что «профессор» – вдовец, один из немногих в своем поколении мужчин, переживших жен. Наверняка старик очень любил свою спутницу жизни. У него открытое, приветливое лицо. Выйдя из зала после окончания сеанса, он всегда останавливается в фойе, ненадолго, буквально на миг, – как будто надеется кого-то увидеть, потом, пожав плечами, уходит.

Или вот женщина с пышными черными кудрями. Она приходит со своей маленькой дочкой. Женщине уже под сорок, они с дочкой всегда бывают на детских сеансах, которые у нас по выходным. «Сегодня папа придет домой поздно», – услышал я как-то раз ее слова, когда они с дочкой проходили в зал; девочка бойко подпрыгивала, не отпуская мамину руку, а у мамы лицо было грустное, усталое и бледное, хотя на шею она повязала яркий шарфик. Я вдруг заметил, что возле губ у нее глубокие скорбные складки. Она никогда не опаздывает к началу фильма, приходит даже слишком заблаговременно. У нее много времени… Иногда, стоя с девочкой в фойе и дожидаясь, когда откроются двери, она крутит обручальное кольцо на руке. Подозреваю, что муж изменяет этой женщине и она это знает. Но не решила, стоит ли ей бросить мужа.

Круглый толстячок в очках с металлической оправой, который смотрит все больше комедии и при этом хохочет от всей души, – вот кого уж точно бросила подруга. С тех пор его брюшко еще округлилось, а вид стал обескураженный. Он теперь очень много работает, даже тени залегли под глазами. Всегда прибегает в последнюю минуту, почти опаздывая, и часто приходит с портфелем. И все-таки я думаю, так оно лучше для него. Подруга была сварливая, тощая рыжеволосая фурия, она вечно пилила беднягу, а за что – толком и сама не знала. Ведь этот толстячок и мухи не обидит.

Вот так каждый вечер сижу я в своем кинотеатре и разгадываю загадки. Но зрительница, которая стала для меня самой трудной загадкой, та, чья история занимает меня больше всего, зрительница, которая всегда приходит одна и которую каждую среду я жду с волнением, с бьющимся сердцем, – она совсем другая.