– Не будем бросаться туда сломя голову, друг мой. День-два сейчас уже не имеют значения, а нам нужно выработать хороший план. – В его голосе звучал самый настоящий страх.
Режиссер попросил меня дождаться окончания съемок в «Синема парадиз», так как они лишают его последних моральных сил. Если чуть-чуть повезет, сказал он, съемки будут завершены завтра. А до этого он не чувствует себя готовым встретиться лицом к лицу с дочерью, потому как исход встречи предсказать невозможно.
– Я понимаю, Аллэн, вам не терпится. Но мне нужно иметь ясную голову. В конце концов, речь идет не только о вашей подруге, но и о моей дочери. Давайте тянуть нашу баржу в одном направлении, о’кей?
Я приуныл, мне же хотелось встретиться с Мелани немедленно. Но Аллан заклинал меня сохранять спокойствие и положиться во всем на него. Он объяснил, что эта крайне щекотливая ситуация потребует большого такта. Ведь у Мелы Бекассар были основания в течение многих лет избегать любых контактов с отцом, да вот и теперь она перестала ходить в кино, как только узнала, что там снимает картину режиссер Вуд. В этой истории важнейшая роль принадлежит чувствам, сильным чувствам. Можно предполагать, что та, кого мы наконец разыскали, вовсе не запрыгает от радости, открыв дверь и внезапно увидев на пороге своего отца и меня.
Что ж, хотя мое сердце летело на улицу Турнель, рассудок мне говорил, что Аллан Вуд прав. В итоге мы условились, что в пятницу вечером он придет ко мне домой, мы спокойно все обсудим и решим, как лучше всего приступить к делу.
В субботу, в половине восьмого утра, квартал Марэ казался вымершим. Тротуары влажно блестели, моросил мелкий дождик, небо над Парижем заволокли свинцово-серые тучи – идеальное утро, чтобы отоспаться после бессонной, полной радостных волнений ночи.
В этот ранний час двое в плащах сидели за помутневшим от влаги окном в маленьком кафе неподалеку от станции метро «Бастилия», пили черный кофе и совещались. Потом они на некоторое время погрузились в молчание и только обменивались заговорщицкими взглядами. На черной деревянной скамье возле их столика лежали два гигантских букета. Нетрудно догадаться: эти двое что-то замышляли. И у них, как видно, созрел некий план.
Нетрудно догадаться и кто эти двое. Но ради полноты повествования назовем их. Аллан Вуд и я.
– Может быть, все-таки будет лучше, если первым войдете вы, Аллан, – сказал я. Через несколько минут мы должны были позвонить в дверь Мелани Бекассар в доме на улице Турнель, и от волнения у меня все плыло перед глазами.
– Нет-нет. Ни в коем случае. Как только она узнает меня – сразу захлопнет дверь. Первым пойдете вы. – Аллан Вуд нервно постукивал пустой чашечкой по блюдцу. – Не увиливайте, Аллэн. Будем действовать точно по плану, который выработали вчера.
План был гениальный, насколько может быть гениальным план, составленный двумя мужчинами, намеренными вернуть себе любовь женщины.
Для начала мы реализовали то, что в мужскую голову приходит прежде всего прочего, – купили цветы. Дикое количество роз, сирени, левкоев и гортензий. С пониманием улыбнувшись, продавщица собрала из них два гигантских букета. «Кому же предназначены эти цветы?» – поинтересовалась она, и мы хором ответили: «Моей дочери!», «Моей девушке!» Тогда она полюбопытствовала, не на день ли рождения мы идем? Мы дружно помотали головами, но дали понять, что экономить не намерены, и выложили за цветы сумму, которая равнялась цене маленького автомобиля.
«Сногсшибательные цветы», – сказал Аллан. Такими они и были. Мы едва не падали с ног, пока тащили их; в то же время громадные букеты в розовой и небесно-голубой бумаге привлекали одобрительные взгляды всех проходивших мимо женщин. А это было хорошим знаком.
Мы много чего обсудили в пятницу, когда Аллан, порядком измотанный, но счастливый, пришел ко мне из «Синема парадиз», где после обеда была отснята последняя сцена. После долгих раздумий мы решили, что в субботу с утра больше всего шансов застать Мелани Бекассар дома. Если она откроет, я должен преподнести ей букет и сказать что-нибудь вроде: «Пожалуйста, прости меня, позволь мне зайти только на минуту, я непременно должен с тобой поговорить». Потом из-за моей спины выступит вперед Аллан Вуд со своим букетом. При любых обстоятельствах просить у женщины прощения – сильный ход, сказал Аллан.
Ровно в девять мы, взволнованные до сердцебиения, стояли перед дверью ее квартиры. Мы бы, конечно, проникли в дом в любом случае, но, к счастью, в фешенебельном особняке на улице Турнель внизу сидела консьержка. Эта дама – сама предупредительность – охотно впустила нас, как только увидела букеты и услышала, что мы идем к мадемуазель Бекассар, у которой сегодня день рождения, и, что было истинной правдой, хотим сделать ей сюрприз. Ясное дело, от мужчин с цветами не ждут ничего плохого.
На лестнице было тихо, мирно. Весь дом, казалось, еще спал, когда мы поднимались по скрипевшей при каждом шаге деревянной лестнице. Вот и третий этаж.
Глядя на свой букет, я подумал, что ни одной женщине еще не дарил такой охапки роз. Я поднял руку к звонку.
Раздалось три мелодичных тона. Прислушиваясь к затихающим звукам, я затаил дыхание. За спиной у меня шебуршал Аллан, снимавший бумагу с цветов. Мы ждали. Сколько раз за последние недели стоял я вот так, перед чужими дверями, звонил, ждал… Но больше уж не придется! – подумал я.
За массивной дверью темного дерева не раздавалось ни звука.
– Что за чертовщина, ее нет! – прошептал я.
– Тсс! Кажется, я что-то слышу, – ответил Аллан.
Мы затаили дыхание. Вот и я услышал… Шаги, слабый скрип половиц. В замке повернулся ключ, и на пороге… На пороге появилось крохотное создание с растрепанными волосами, в бело-голубой ночной рубашке, босиком. Девушка стояла перед нами и протирала глаза.
– Ах, боже мой! Что это? – Она изумленным взглядом окинула два огромных букета, затем двух мужчин, стоящих на пороге.
Именно тут нашим сценарием предусматривалась сцена, в которой я должен был произнести свой текст. Но я молчал. Я смотрел на эту крошку и чувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. И словно откуда-то издалека донесся голос Аллана, из-под груды голубых гортензий прозвучало лишь одно слово:
– Мела!
– Папа? – Девушка в ночной рубашке была слишком изумлена, чтобы рассердиться. – А что ты тут делаешь?!
21
Чехов пишет, жизнь – это мыльный пузырь[37]. Моя жизнь лопнула. Растроганный Аллан Вуд заключил в объятия свою дочь, она, после смерти Элен повзрослевшая и ставшая терпимей и мягче, повела его в комнаты, я же опустил на пол свой букет, словно возложил цветы на могилу. Мела – не моя Мелани. Такова была горькая правда.
Как же я надеялся, когда медленно открывалась эта дверь, что вот-вот увижу милое лицо в форме сердечка, с большими карими глазами. Как уверен был, что лишь краткий миг отделяет меня от счастья.
А на меня удивленно уставилась незнакомая молодая женщина. И я полетел в бездну. Случилось то, что казалось невозможным после всех сделанных нами открытий. Я стоял на пороге, точно каменный истукан, молчаливый свидетель примирения Мелы с ее отцом.
Аллан Вуд, обуреваемый чувствами после первых сбивчивых объяснений в прихожей, все-таки вспомнил обо мне и, спохватившись, спросил, не зайду ли я тоже, не выпью ли с ними кофе. Я покачал головой. Это было бы уже слишком.
Щуплому невысокому человеку в роговых очках и его славной дочке, наверное, о многом надо было поговорить. Я побрел по улицам квартала Марэ, словно оглушенный крепким ударом, и сам себе казался каким-то нереальным. По-прежнему моросило, но что уж там дождь… Я даже не поднял воротник плаща.
Очень хорошо, очень правильно, что дождь льется мне за воротник, что я уже вымок. Впрочем, нет, мне это было попросту безразлично.
Вместе с дождем на меня изливалась вся печаль города, и все-таки дождь – это всего лишь дождь, а не ремарка в сценарии твоей жизни. Какое мне дело до погоды. Разве нужно кому-то синее небо, если он несчастлив?
Робер, конечно, прав. Небо, серое или голубое, остается холодным и бесчувственным, солнце, по существу, представляет собой огненный шар, швыряющий в космос комья пылающей магмы и равнодушный ко всему, что творится тут, на земле. Я плелся по улицам бесцельно, на сердце было тяжело, не могу сказать, чтобы я о чем-то думал, вроде нет, а если и думал, то уже не помню о чем. Как автомат переставлял ноги, ничего не чувствовал, не ощущал даже сырости, хотя она пробирала до костей, не чувствовал голода, хотя в животе ныло.
Я проиграл сражение и отступал, как двести лет назад отступала из России армия Наполеона. Сказать, что я был деморализован, было бы колоссальным преуменьшением. Эта попытка отняла у меня последние силы, и я окончательно пал духом.
У меня не было ни малейшего представления о том, что я мог бы еще предпринять. Ничего уже я не мог предпринять. Все пропало. Все кончено.
Ведь все время я обольщался. Как наивно, в сущности, было предполагать, что дочь Аллана Вуда и девушка в красном плаще действительно одно лицо! Как наивно было верить, что у женщины, которая уже несколько недель не появляется и не звонит, есть к тебе хоть капля интереса. Это же смехотворно. Я смехотворен. Танцующий в мечтах, как меня часто называл папа.
Все это я неожиданно ясно осознал, когда проходил по Новому мосту и меня веером брызг из лужи окатило такси. Вода плеснула по ногам, и тут я очнулся: добро пожаловать в реальный мир, Ален!
С некоторым саморазрушительным цинизмом, который принес мне странное чувство удовлетворения, я вспомнил доктора Детуша из «Любовников с Нового моста»; этот доктор, чтобы разыскать ослепшую девушку, которую он надеялся вылечить, расклеил в переходах парижского метро плакаты с ее портретом. Скажите какой находчивый! А у меня нет даже фотографии. Ничего у меня нет. Ничего. Кроме письма и каких-то красивых фраз.
"Однажды вечером в Париже" отзывы
Отзывы читателей о книге "Однажды вечером в Париже". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Однажды вечером в Париже" друзьям в соцсетях.