– Я тоже хотел бы увидеться с вашей дочерью, – сказал я и почувствовал, как сильно забилось сердце. Голова вдруг стала ясной. Все было настолько невероятно, настолько безумно радостно, я не мог привыкнуть к мысли, что после всех напрасных усилий и безрезультатных поисков напал на след Мелани.

Так бы и обнял этого славного старика в круглых роговых очках, который в этот вечер стал, можно сказать, моим родственником!

– У меня нет желания сильнее, чем увидеть Мелани, – повторил я. – Аллан, поможете мне?

Аллан Вуд улыбнулся и протянул мне руку:

– Я найду Мелу. Даю слово.

19

Съемки начались. Назад пути не было. Мой старый кинотеатрик превратился в деловой, сумасшедший гудящий микрокосмос, почти неуправляемый и в высшей степени взрывоопасный конгломерат бесконечно длинных кабелей, ослепительно-ярких юпитеров, раскатывающих туда-сюда камер, щелкающих хлопушек, командных выкриков и напряженной тишины. Это был совершенно особенный мир, в котором причудливо перемешались банальное человеческое тщеславие, непримиримое соперничество и высочайший профессионализм.

В понедельник, когда я пришел в кинотеатр и перебрался в фойе через два ряда кресел, нагроможденных друг на друга и поставленных так, что они загородили вход, я понял, что в моем «Парадизе» не осталось камня на камне. Колоссальные, потрясающие перемены постигли «Синема парадиз». Даже царь гуннов Аттила, некогда ураганом пролетевший со своим войском по равнинам Паннонии, не учинил бы более жутких разрушений.

Вне себя от изумления я застыл посредине фойе – вокруг был хаос. Взмокший от пота рабочий, шумно отдуваясь, тянул по полу тяжеленный кабель и едва не сбил меня с ног. Шагнув в сторону, я чуть не грохнулся, натолкнувшись на штатив осветительного прибора, отчего тот угрожающе закачался.

– Осторожно, мсье! С дороги! – Два парня, кряхтя, протащили мимо меня громадную люстру и уволокли в кинозал.

Я еще отступил в сторону и тут натолкнулся на некое существо в ярком цветастом одеянии. Мадам Клеман.

– О боже, о боже! Мсье Боннар! Это вы, наконец-то! – Она неистово жестикулировала. – Бог мой, что за неразбериха! – Щеки у мадам Клеман горели, глаза сверкали. – Вы уже видели, во что они превратили мое помещение? Мсье Боннар, я ничего не могла поделать, эти люди из кейтеринговой компании решительно ни с кем не церемонятся, да еще поставили свой громадный фургон прямо перед входом! – Она с негодованием взмахнула рукой, указав на стойку кассира. Там все было загромождено ящиками с напитками, картонными стаканчиками, пластмассовой посудой. На столике, где всегда стояла касса, шипела и плевалась кипятком кофеварка. – Остается лишь уповать, мсье Боннар, что они, когда сделают свое дело, приведут помещение в порядок. Бог мой, что за неразбериха! – повторила она.

Я обреченно вздохнул. Да, мне тоже оставалось лишь уповать, что мой кинотеатрик уцелеет в этом тайфуне и не понесет больших потерь.

– А вы уже видели Солен Авриль? – поинтересовалась мадам Клеман. – Обворожительная особа. Она сейчас в вашем кабинете, там гримерная, – с важностью пояснила она. – А Ховард Галлоуэй в будке Франсуа освежается. Он недоволен своей ролью, хочет, чтобы ему дали больше текста. – Она пожала плечами. – Я отнесла ему туда кофе с молоком. Он пьет с тремя кусками сахара.

Мадам Клеман сияла от восторга, а я подумал: интересно, как это «освежаются» в будке киномеханика? Но предпочел не приподнимать завесу тайны, тем более что я уже уставился во все глаза на официанта: в длинном белом переднике, на каждой руке по огромному подносу с горами сэндвичей и тартинок, он шагал спокойно и легко, взяв курс на раскладной стол, который занял один из углов фойе. Потом я увидел, как среди усилителей и мотков кабеля лавировал высокий лысый человек, он прокладывал себе путь с уверенностью лунатика и на ходу записывал что-то в блокнот, направляясь к помещению, еще недавно служившему мне кабинетом. Теперь там разместилась гардеробная. Я с опаской заглянул внутрь.

На длинной вешалке, вроде тех, что в магазинах, висели на металлических плечиках платья, жакеты, шали. За ней я обнаружил бельевую корзину, в которую кто-то свалил папки и скоросшиватели. На письменном столе не осталось ничего – его очистили, вернее сказать, смели с него все дочиста, зато теперь на нем теснились баночки, кисточки и тюбики, пуховки и баллончики со спреем, а в центре важно высился пластиковый парикмахерский манекен с нахлобученным париком. Над столом повесили гигантских размеров зеркало, и у меня промелькнула мысль: а куда подевались две симпатичные акварели с видами мыса Антиб?

Солен сидела перед зеркалом, спиной к двери. Вокруг актрисы хлопотали две дамы, занимавшиеся ее волосами. Солен меня не заметила. Меня тут вообще никто не замечал, не считая, конечно, мадам Клеман, которая, как видно, уже чувствовала себя своим человеком в съемочной группе.

Спотыкаясь на каждом шагу, я перебрался в кинозал, где сразу окунулся в тропический зной и на секунду ослеп от света. Снова открыв глаза, я увидел высокого бородача, стоявшего возле кинокамеры.

– Чуть правей, Жасмин! Так. – Он ставит свет, сообразил я. – Вот теперь полный порядок. – Бородач поднял левую руку и посмотрел в видоискатель.

Прямо перед моим носом, спикировав откуда-то сверху, вонзилась в пол отвертка. Я отскочил и поднял голову. Наверху высокой стремянки стояли двое, те самые, что минуту назад проволокли через фойе огромную люстру, теперь они, забравшись под потолок, демонтировали мои старинные светильники. Как видно, ностальгический шарм, присущий интерьеру «Синема парадиз», решено сделать поярче раз эдак в двадцать.

Впереди, где были убраны первые ряды кресел, стояли камеры и мощные юпитеры. И там же я увидел щуплого коротышку в темных очках, который с жаром убеждал в чем-то красивого господина с темно-русыми волосами, аристократической физиономией и брюзгливым выражением, – вскоре выяснилось, что красавец – не кто иной, как Ховард Галлоуэй. Коротышка радостно взмахнул рукой, заметив меня.

Аллан Вуд, мой друг, человек, подчиняющий своей воле весь этот чудовищный хаос.

– Эй, Аллэн, сюда, сюда! – закричал он, просияв широкой улыбкой. – Ну что, разве это не великолепно – мы же преобразили ваш маленький дворец киноискусства! – Он взмахнул рукой, указывая на потолок, там угрожающе покачивалась титанических размеров люстра. – Вот теперь интерьер приобрел ауру неподдельной старины, а вы как думаете?


Спустя три часа человек, подчиняющий своей воле чудовищный хаос, нервно вытирал платком лоб. От радостной широкой улыбки на его лице не осталось и следа. Судя по всему, терпение его было на пределе. Кто-то сказал мне, что в период съемок бывают дни хорошие и плохие. И еще бывают очень-очень плохие дни.

Как видно, сегодня выдался один из очень-очень плохих дней.

– Так, все еще раз с самого начала. Соберитесь! Внимание… мотор… начали! – скомандовал Аллан Вуд.

Он стоял рядом с оператором Карлом и, подперев рукой подбородок, следил за съемкой. Снимался уже девятый дубль. Это была сцена неожиданной встречи героев – Жюльетт и Александра – в зале кинотеатра. Через несколько секунд режиссер, нетерпеливо замахав рукой, остановил съемку:

– Нет, нет, нет! Это никуда не годится. Солен, обернуться ты должна раньше. И, будь добра, побольше удивления! Ты же не видела Александра несколько лет и была уверена, что он давно умер. А ты смотришь на него так, как будто он отлучился на минутку в туалет. Ясно? Сделаем еще дубль, но – с чувством! – Он несколько раз нервно промокнул платком взмокший лоб. – Ах да, текст! Твой текст: «Я вовсе не забывала тебя, Александр». А ты что говоришь? «Я каждую секунду думала о тебе, Александр» – не то! Дальше. Сказала – и сюда смотри, в камеру. Крупный план… Cut[32].

– Знаете что? У меня есть идея! – воскликнула Солен. Причем таким тоном, словно она открыла по меньшей мере секрет вечной молодости.

Все, кто был в этот момент на съемочной площадке, закатили глаза. Солен Авриль давно славилась тем, что своими «идеями» в одну секунду сводила на нет всю проделанную работу.

У Аллана Вуда задергалось правое веко.

– Нет! Солен, нет. На сегодня новых идей хватит. Режиссер я, и решения принимаю я.

– Ах, ну пожалуйста, прошу тебя, не будь таким педантом chéri! – Солен очаровательно улыбнулась. – Мы просто переделаем всю сцену. «Я думала о тебе каждую секунду, Александр!» Это звучит гораздо лучше, ты не находишь? Звучит так красиво, так… сильно! Что тебе стоит изменить текст?

Аллан Вуд замотал головой:

– Нет, нет, это совершенно… пойми, это же совершенно нелогично. Ну как же ты не понимаешь? – Он вздохнул. – Ты не видела Александра тринадцать лет. Не могла ты думать о нем каждую секунду.

– Конечно! Она каждую секунду думает о своем Теде, – подал язвительную реплику оператор Карл.

Солен бросила сердитый взгляд на бородача в синей рубашке:

– Очень интересно! Не подозревала, что ты умеешь читать чужие мысли! Я думала, ты читаешь только чужие эсэмэски, которые не тебе адресованы! – Она капризно надула губки, Карл угрюмо уставился в пол. – Во всяком случае сегодня никаких крупных планов. Это невозможно. Категорически! Я всю ночь не сомкнула глаз, – сказала Солен.

Карл зажмурился.

– В этом виноват только чертов тупица-ковбой, – проворчал он. – Какого дьявола ему понадобилось звонить среди ночи? Не дошло до него, что ли, что в Париже другое время, чем в его родном Техасе!

– Ну, знаешь ли, Карл, довольно. Сколько можно! Вечные придирки. Мешает тебе Тед?

Карл покачал головой:

– Не мешает, пока безвылазно сидит на своем треклятом ранчо.

Солен рассмеялась:

– Вот этого не могу тебе гарантировать, stupid[33]. Но ты, конечно, сделал все возможное, чтобы убедить Теда: лучше ему сидеть в Техасе, чем лететь в Париж.

– Вы не могли бы выяснять ваши отношения в другое время? Меня это нервирует. – Ховард Галлоуэй со скучающим видом изучал свои идеально наманикюренные ногти. – Может быть, продолжим? А то уже есть хочется.