На живописной площади Тертр художники, пытаясь продолжать стародавнюю традицию, малюют более или менее удачные картинки. На самой площади всегда бурлит пестрый людской водоворот, а вокруг теснятся кабачки, ресторанчики, кафе, теснится и публика в них.

Ночью при свете старых фонарей, скрашивающих убожество, Монмартр и сегодня очень живописен, волшебство былых времен кажется нерушимым. Но при беспощадном свете дня он смахивает на ярко накрашенную бабенку, видавшую лучшие времена, которые теперь, увы, в прошлом.

Вид Монмартра днем меня угнетает, а я и так-то пребывал в меланхолии. Словом, я отказался, пожелав Солен Авриль получить побольше удовольствия от экскурсии.

Чуть позже позвонил Аллан Вуд и спросил, неужели я и правда не согласен поехать с ними на Монмартр. Погода-то просто как по заказу, идеальный денек для прогулки по Монмартру! В их распоряжении три машины с водителями, решено хорошенько обследовать квартал художников, и все уже пляшут от восторга в предвкушении удовольствий.

Представить себе идеальный денек для прогулки по Монмартру я, как ни старался, не мог, но, в конце концов, я не американский турист. Так что я вежливо промолчал.

– Солен Авриль живописала нам радужными красками, – продолжал Аллан Вуд, – какая там красота. – Он был полон энтузиазма, а я подумал, что после десяти лет жизни в США нежные парижские воспоминания кинозвезды, как видно, стали еще и ужасно сентиментальными. – Мы хотим посмотреть музей Монмартра, а потом зайдем перекусить в «Ле Консулат», ведь там рисовал сам Пикассо!

Я ухмыльнулся, поскольку насчет Пикассо не был уверен, но ресторан-бистро «Консулат» знал неплохо. Он находится на холме довольно высоко, там, где под острым углом сходятся две мощенные булыжником улочки. Возле дома есть крохотная терраса, на которой и я сиживал, смакуя луковый суп. Кстати, суп был отменный.

– Отличный выбор, – сказал я. – Не забудьте отведать лукового супа.

– Так вы действительно не поедете?

– Да, действительно не поеду.

Аллан Вуд никому не навязывает свою волю. Он для этого слишком умный человек.

– Ну хорошо, Аллэн, – сказал он. – Тогда приходите вечером, посидим в баре «Хемингуэй», выпьем клубничного дайкири. О’кей?

– О’кей. – Почему бы и нет.


Вот так получилось, что в воскресенье вечером я сидел с Алланом Вудом в баре «Хемингуэй». Тихо наигрывал джаз, вокруг, куда ни глянешь, всякое охотничье и рыболовное снаряжение, и довольно неожиданно у нас завязался доверительный мужской разговор.

Вернее, сначала мы решили кое-какие организационные вопросы, связанные со съемками, а потом Аллан Вуд вдруг наклонился вперед и внимательно посмотрел мне в глаза:

– You are so blue[28], Аллэн. Что с вами? У вас раздавленный вид. – Он пошевелил пальцами, как бы нащупывая слово. – Раздавленный – это правильно?

– Подавленный. – Я немного смутился и сделал изрядный глоток дайкири. Но что толку-то? Подавленный был, подавленный и остался. – Э, чепуха. – Я пожал плечами. – Просто немного устал.

– Нет-нет, Аллэн. Вы раздавлены. Я такие вещи замечаю. – Режиссер покачал головой. – Последний раз, когда я вас видел, за нашим веселым ужином в «Рице», вы были радостный и счастливый. А теперь вы абсолютно переменились. Я с вами очень комфортно себя чувствую, Аллэн, правда, вы мне нравитесь. – Его карие глаза смотрели на меня озабоченно. – Вы не хотите сказать, что с вами? Может быть, я могу помогать?

– Едва ли. Дело довольно сложное.

– Позвольте мне угадать. Это женщина.

Я молча кивнул.

– Очень красивая женщина?

Я вздохнул и опять кивнул.

– Вы влюблены?

– Да, меня порядком шарахнуло.

– На вашу любовь не отвечают?

– Не знаю. – Я скинул в дайкири земляничку с края бокала и смотрел, как она опускается на дно, это был третий бокал за вечер. – Сперва я думал, она отвечает на мои чувства. Все казалось совершенным. Неповторимым. В моей жизни еще не было ничего подобного. – Я горестно засмеялся. – Неповторимым и стало на самом деле. Она не пришла на свидание и с тех пор вообще ни разу не позвонила и не появилась. Иногда мне кажется, что все происходило только в моем воображении. Такое чувство, как будто в реальной жизни ее никогда не было, понимаете?

Он смотрел сочувственно.

– Да, – сказал он просто. – Очень хорошо понимаю, что вы хотите сказать. Oh, boy, этого я и опасался. Это очень типично. Она такая очаровательная. Такая удивительная. И вдруг она изменяет отношение к тебе, бросает, просто раз – и все. – Он щелкнул пальцами. – Вот и беднягу Карла она точно так бросила. – Аллан Вуд грустно отхлебнул дайкири.

Я удивился:

– Карл? Кто это – Карл?


Карл Зуссман – оператор. У него были черная борода, бразильское происхождение и короткий бурный роман с Солен Авриль. Она бросила Карла, влюбившись в техасского латифундиста по имени Тед Паркер. «Карл, – сказал Аллан Вуд, – воплощение мужественности. Но как только на горизонте появлялась красавица Солен, он делался мягче воска. Карл ужасно страдал. Однако теперь, поскольку Тед Паркер безвылазно сидит на своем ранчо в Техасе, у Карла снова появились надежды».

В странном оцепенении, уже малость захмелев, я слушал многословное повествование, которым Аллан Вуд надеялся меня утешить.

– Но вы, Аллэн, ради бога, не относите все это к себе, – завершил он свой рассказ. – Солен очень соблазнительная женщина, и ей это отлично известно. Уж такая она, какая есть. Но вы, Аллэн, ей нравитесь. Я знаю. Она была очень разочарована сегодня, когда вы не поехали с нами. – Он поднял голову, поглядел вокруг. – Н-да. Надо же! Здесь ведь все началось несколько недель назад. Oh, boy… Мне очень жаль, старина. – Он покачал головой.

Я смотрел на него в растерянности. О чем это он?

– Послушайте, Аллан… Мне кажется, вы что-то неправильно поняли… Солен и я…

– Не бойся! Я молчать как могила. Солен не знает, что я все знаю.

– Но я же не о Солен говорил, – сказал я. – Я влюбился в Мелани.

Аллан Вуд вытаращил глаза:

– Мелани? Кто это – Мелани?


Я рассказал ему все. С самого начала. Слушая, режиссер беспокойно снимал какие-то пушинки со своего вельветового пиджака и часто прерывал меня короткими восклицаниями: «Ах вот оно что!», «Да, это и правда странно!»

– А я думал, вы влюбились в Солен, – сказал он, когда я закончил. – Вот так история!

Потом я рассказал о составленном мной полном списке фактов и о бесплодных поисках маленького антикварного магазина, и Аллан Вуд опять посмотрел на меня с состраданием:

– Oh, boy, это и правда очень сложно. – Он подозвал официантку и заказал еще два дайкири. – Что же вы намерены предпринять?

– Не имею ни малейшего представления, что тут можно предпринять. – Я откинулся на мягкую спинку дивана и тупо уставился в одну точку.

Аллан Вуд тоже молчал. Вот так и сидели мы, бок о бок, двое мужчин в баре, молча пили, думали каждый о своем и понимали друг друга без слов.

Хемингуэю эта картина наверняка бы понравилась.


– А вы когда-нибудь думали, что, возможно, есть связь между киносъемками в вашем синема и исчезновением этой женщины? – спросил вдруг Аллан Вуд, присоединив свой голос к звучавшим в эту минуту последним тактам «Spring Fever»[29] Эллы Фицджеральд.

Я вздрогнул, очнувшись от покойно-безразличного оцепенения, в котором пребывал уже довольно долго.

– Что?

– Э-э… я хотел сказать… разве все это не странно? Мы появляемся – и совсем скоро женщина бесследно исчезает. Не может ли быть, что это как-то связано?

– М-м… Какая же тут может быть связь? Скромному владельцу маленькой киношки улыбнулась удача, и за это он расплачивается потерей большой любви? Вы это хотели сказать? Повезло в карты – не повезет в любви? – Я пожал плечами. – Неисповедимые силы судьбы карают меня за то, что в кассе наконец зазвенели монеты?

– Нет-нет. Я не это имел в виду. Неисповедимые силы судьбы – нет. Я сейчас не о справедливости, которая что-то дает, а что-то другое отнимает, или о Немезиде. – Он задумался, как бы получше выразить свою мысль. – Вот что я хочу сказать: может быть, эти события, два события, как-то связаны, одно и другое. Есть ниточка, понимаете? Или вы думаете, все – чистая случайность?

– М-м… В этом направлении я еще не думал… Но ведь много чего случается одновременно, разные вещи… прекрасные и страшные. И, как правило, они не имеют отношения друг к другу. Ни малейшего. Потому что так все устроено в этом мире. – Я вдруг впал в философский тон, уподобившись своему другу Роберу. – У кого-то день рождения… И в этот самый день умирает его отец. Или у человека угоняют автомобиль, и в тот же день он крупно выигрывает в лотерею. Американский режиссер прилетает в Париж снимать картину в маленьком кино… а девушка, которую зовут Мелани, в которую влюбился – да, в эти самые дни – хозяин кино, исчезает. Бесследно. – Я наклонился вперед, сжал руками виски. – Может быть, между тем и другим существует взаимосвязь, но я ее не вижу. – Я устало улыбнулся, а потом глупо пошутил: – Разве что американский режиссер и есть большая любовь этой женщины. Она его потеряла, а теперь вот они нашли друг друга и не знают, как признаться в этом мне. – Я засмеялся. – Но все-таки, мне кажется, слишком велика разница в возрасте.

Аллан Вуд долго смотрел на меня и молчал. Я испугался – уж не обиделся ли он на мою неуклюжую шутку.

И тут он сказал:

– А если этот режиссер – ее отец? Что тогда?


Сначала я подумал, ну вот, теперь он шутит. Наверное, Аллану Вуду захотелось пофантазировать. Как-никак у творческих людей это в порядке вещей, иной раз они просто не способны совладать со своей фантазией. Но, как прекрасно заметил в свое время сэр Артур Конан Дойл, если ты исключишь невозможное, то, что останется, – это и есть правда, какой бы невероятной она ни оказалась.

– Что вы хотите сказать?

– Именно то, что сказал. – Сняв очки, Аллан Вуд принялся их протирать неторопливо и тщательно. – Ваша Мелани могла бы быть моей дочерью.