– М-м… – снова промычал Робер. – Единственный приемлемый пункт, который я здесь нахожу, – это антикварный магазин. Вот о нем можно что-то разузнать. – Он посмотрел на меня. – Она говорила, как магазин называется? Или у кого она работает? Или хоть в каком округе находится лавка?

Я уныло покачал головой.

– Может, она как-нибудь так сказала: я работаю тут неподалеку? Ну, давай вспоминай!

– Если бы помнил, я бы записал.

– А шеф? Она упоминала его имя? Чаще всего антикварные лавки называются по фамилии владельца.

Я кивнул, окончательно пав духом:

– Упоминала. Помню даже, она рассказывала о своем шефе, когда мы переходили бульвар Распай. Но хоть убей, не помню, как его звали.

– Ален, соберись с мыслями и вспомни. – Робер строго посмотрел мне в глаза. – Ты наверняка можешь вспомнить. Надо только захотеть. Любое забытое воспоминание можно воскресить.

Я закрыл глаза и мысленно перенесся на бульвар Распай. Я хотел вспомнить, ах как хотел…

«У меня славный шеф, – сказала Мелани, – только слишком много курит. Вот и лежит теперь с воспалением легких в больнице. Когда мы пришли его проведать, он первым делом пошутил, что все у него просто замечательно, но вот сигар нет, и это катастрофа. Мсье… – тут она назвала его фамилию, – ужасно неблагоразумный человек».

Мсье… мсье… Я изо всех сил напряг мозги, уставившись в стол, который, казалось, усилием моей воли вот-вот поднимется в воздух.

Я поднял голову и сказал:

– Лапен. Его зовут Лапен.


Одна буква встала между мной и счастьем, одна-единственная, но она решила все.

Робер взялся за дело всерьез.

– Ты вот что, предоставь мне заняться этой проблемой, – распорядился он. – Постарайся хоть немного поспать. Видок у тебя – краше в гроб кладут.

На другой день он впряг в работу трех студенток, поручив им розыски мсье Лапена и его маленького антикварного магазина. Студентки были как на подбор хорошенькие и, как теперь говорят, мотивированные – разве откажешь в услуге обожаемому профессору? Однако через несколько дней, после усердных поисков в Интернете и телефонных звонков, милые девушки выбросили белый флаг. В Париже насчитывались сотни мелких антиквариатов, но, судя по всему, не было ни одного, зарегистрированного под названием «Магазин Лапена».

– Либо этот курильщик, не выпускающий из зубов сигару, в последние дни отправился к праотцам и, стало быть, лавочка его закрылась, либо мы пошли по ложному следу, – подытожил мой друг. – Что-то не так с этим Лапеном.

Да, Робер был совершенно прав. Наша неудача была вызвана элементарной ошибкой, которую сыграла со мной память: я перепутал буквы – вместо «л» должно было быть «п».


Я беспокоился, нервничал. Не укладывалось все это в голове. Кураж пропал, настроение было хуже некуда. Последние две недели я изо дня в день просыпался утром с явственным ощущением, что жизнь моя пошла прахом.

Стал много курить. Безобразно много. Того и гляди, отправился бы к праотцам, следом за злополучным мсье Лапеном. Я вообразил себе картину: Мелани сама находит меня, но – поздно, и она, безутешная, падает без чувств на мою могилку. Сначала шеф, затем друг… Трагедия, да, трагедия.

«Ален, ты невероятно все преувеличиваешь. Пойми, малыш, ты потерял всего лишь женщину. Как-нибудь переживешь потерю», – заявил Робер со свойственной ему обворожительной прямотой. Я понимал, что сверх всякой меры упиваюсь своими страданиями, я понимал, что преувеличиваю, но какой толк от этого понимания? Оно не утешало.

Каждый день я приходил в «Синема парадиз» и с наступлением вечера начинал смотреть на улицу. Мадам Клеман и Франсуа озабоченно переглядывались – тогда я прятался от них в своем кабинете, чтобы избежать сочувственных вопросов.

Чем больше проходило времени, тем менее вероятным представлялось, что когда-нибудь я снова увижу Мелани. Каждую среду мое волнение взвивалось до немыслимых вершин. Среда, ее день… Наш день! А до намеченного начала киносъемок, о которых я в своем великом горе чуть не забыл, осталось меньше недели.

Я придумал некий символический жест – заменил картину, стоявшую в программе «Les Amours au Paradis»: на ближайшую среду была намечена «Прохожая из Сан-Суси», а я в спешном порядке поставил вместо нее «Сирано де Бержерака». В какое-то краткое, безумное, заклинающее космические силы мгновение я вообразил, что эта придумка мистическим образом заставит Мелани прийти в мой кинотеатр.

Господи, когда так страстно чего-то хочешь, за любую соломинку схватишься…

В среду все билеты опять были проданы. Женщина в красном плаще не появилась. Может быть, она уже и не носит плащ, подумал я с горечью. Ведь настал май, на улице теплынь, какие там плащи…


В тот вечер я опять вышел на улицу, покурить. Воздух был мягким, и одетые по-весеннему зрители, шедшие в мой «Парадиз», не спешили. Развевались юбки, трепетали на ветру кашне и шейные платки нежных пастельных тонов, пуловеры небрежно наброшены на плечи. Улыбающиеся глаза, легкая походка.

Я с тоской посмотрел в конец улицы и увидел там пару, шедшую под руку. В первую минуту я их и не узнал.

Это была женщина с копной черных волос, прежде выглядевшая всегда так уныло, но сегодня она шла без дочки. А рядом с ней бодро вышагивал маленький толстячок, обычно в последнюю минуту вбегавший в фойе с каким-то затравленным видом, но сегодня он был без портфеля. Оба, по-видимому, очень радовались, что идут смотреть «Сирано де Бержерака». А может быть, да не «может быть», а наверняка они радовались просто так, без причин. Весело прошли мимо, на меня даже не взглянули.

Я тогда не понял, в чем было дело, – заметил только, что брюнетка, вопреки обыкновению ярко подкрасившая губы, совсем не казалась приунывшей, а толстячок, сменивший деловой пиджак на пушистый синий джемпер, выглядел подтянутым и постройневшим.

Сделав последнюю затяжку, я отбросил окурок в люк. Похоже, в эту первую среду мая я был единственным несчастливым человеком во всем Париже.

18

Как нередко бывает в жизни, помощь подоспела, откуда ее не ждали. Аллан Вуд – вот кто навел меня на важнейший след. Это он обнаружил отчетливую связь, совпадение, которое мы с Робером упустили из виду. А оно дало событиям совершенно новый оборот.

– Может быть, моя идея на первый взгляд кажется диковатой, но вы должны признать – в ней что-то есть.

Аллан Вуд откинулся на кожаном диване рыжеватого коньячного цвета и задумчиво разглядывал земляничку, которой был изящно украшен край его бокала с дайкири.

Я кивнул. Был вечер субботы, мы уже довольно давно сидели с нью-йоркским режиссером в его любимом баре «Хемингуэй».

Утром неожиданно позвонила Солен Авриль, с которой после той ночной прогулки по Вандомской площади я не виделся.

«Мы всей съемочной группой отправляемся на экскурсию по Монмартру. Не хотите присоединиться, Ален? – сказала она. – Это отличная возможность, сразу со всеми познакомитесь».

«Все» – то есть костяк команды Аллана Вуда, и все эти люди на следующий день ворвались к нам в кинотеатр. Операторы, осветители, гримеры, режиссер и ассистенты, личная ассистентка Солен Авриль и, разумеется, актеры. Список участников съемочной группы и актерский состав помещают в финальных титрах любого фильма, но чаще всего нам невдомек, какое великое множество людей принимает участие в съемках кинокартины и даже в нескольких ее сценах.

В тот первый вечер в непринужденно-веселой атмосфере, царившей во время нашего ужина с Алланом Вудом и Солен Авриль, мне представлялось, что киносъемки будут чем-то потрясающе увлекательным. Но теперь меня несколько пугала предстоящая суматоха, как, впрочем, со мной всегда бывало, если какие-то происшествия нарушали нормальное течение моей жизни.

В отличие от Робера, мадам Клеман и Франсуа, которые с нетерпением ждали великого события и связывали с ним определенные надежды, я решил, что в ближайшие дни постараюсь, если удастся, держаться от кинотеатра подальше.

«С 3 по 7 мая кинотеатр закрыт по случаю проведения киносъемок». Вот и это объявление я вешал на двери, испытывая смешанные чувства. Несколько прохожих остановились из любопытства, однако и без всякого объявления было ясно, что в кино творится что-то необычное. Часть узкой улицы перегорожена, сразу у входа припаркован автоприцеп, торчавший, точно уродливая пристройка среди старых домов, а за ним фургон кейтеринговой компании и машина с оборудованием.

В понедельник я намеревался ненадолго заглянуть в кинотеатр, чтобы со всеми познакомиться, – на этом настояла Солен, но от перспективы в воскресенье тащиться со всей киногруппой на многочасовую экскурсию, да еще на Монмартр, меня прошиб холодный пот.

Издали она еще более или менее ничего, эта пышная белая церковь, похожая на торт, возвышающаяся на знаменитом холме, на который можно подняться на фуникулере, маленькой канатной дороге. Но когда поднимешься туда и оглядишься, сразу поймешь, что Монмартр – довольно неказистое место, особенно днем. У подножия холма лепятся дешевые лавчонки, какие-то подозрительные типы роются там в нижнем белье, его продают прямо на улице, грудами навалив на столах. Выше большие туристические автобусы протискиваются по узким улочкам, где в каждом доме ресторан, а в каждом ресторане, не сомневайтесь, когда-то ел, пил или рисовал как минимум один великий художник, о чем спешат сообщить памятные доски, таблички и вывески.

На паперти церкви и на лестнице сидят влюбленные студенты и обвешанные фотоаппаратами туристы со всего света, малость разочарованные, потому что отсюда не видна Эйфелева башня.

Орды цыганок, как стаи голубей на площади Святого Марка в Венеции, налетают на тебя, едва зазеваешься, а что цыганкам нужно? – погадать по руке, или стащить бумажник, или заполучить подпись под какой-нибудь петицией либо все это разом. Большинство людей, которые поднялись на холм и бродят туда и сюда, с любопытством поглядывая по сторонам, слегка ошарашены и сбиты с толку, потому что все они – туристы; нигде в Париже они не бросаются в глаза так, как здесь. В окрестности церкви Сакре-Кёр легко может возникнуть впечатление, будто парижан здесь нет, кроме гарсонов и официантов всевозможных баров и ресторанов. И пожалуй, это впечатление недалеко от истины.