– Да-да, спасибо. – Я был безутешен.

– Очень, очень жаль, правда. – Мадам Мирабель опять сочувственно покачала головой. – К нам сейчас должны прийти, а то я предложила бы вам кофе.

Я поблагодарил и побрел прочь. На другой стороне площадки была еще одна дверь.

– Там живут мсье Пеннек с женой, – сказала мадам Мирабель. – Он сочинитель рекламных текстов, угрюмый брюзга. Ужасно возмущался, когда мы праздновали день рождения Мари и пригласили знакомых детей. Да вы-то ведь наверняка не его жену разыскиваете. – Закрывая дверь, она состроила забавную гримаску. – Оба они такие противные!


На третьем этаже, у Лебланов, дверь не открыли. Но за ней я услышал какое-то царапанье, потом мяуканье. Тогда я опять позвонил, понастойчивей. Я вдруг твердо уверовал, что окно на третьем этаже, в котором в тот вечер загорелся свет, – окно именно этой квартиры. Подождав с минуту, я позвонил третий раз, как я решил – последний.

Рывком распахнулась другая дверь – та, что была за моей спиной. Я удивленно обернулся и оказался лицом к лицу с маленьким японцем, глазки которого свирепо сверкали за толстыми стеклами очков.

– Ну и долго вы собираетесь трезвонить, мсье? Видите же, что никого там нет!

Я схватил фортуну за волосы.

– Я ищу молодую женщину – темно-русые волосы, зовут Мелани, вы не знаете, она здесь живет? Мелани… Леблан? – Я поднял руку к двери, возле которой стоял, и от этого японец почему-то пришел в дикую ярость.

– Мадемуазель Леблан нет дома, – проскрежетал он. – Можете звонить, пока не поседеете. По вечерам ее никогда не бывает дома. Она возвращается поздно ночью. И каждый раз хлопает дверью так, что я просыпаюсь!

В запертой квартире истошно вопила кошка, маленький японец бранился на чем свет стоит, ни дать ни взять взъерошенный воробей, – я не удержался от улыбки. Уж не поселилась ли за этой дверью мисс Холли Голайтли?[27]

– Сочувствую. А вы не знаете, как имя мадемуазель Леблан? Случайно, не Мелани?

– Понятия не имею, – буркнул японец. – А вам что за дело? Кто-то ее разыскивает?

– Только я.

– Вы ее бойфренд?

– Можно сказать, да.

Он яростно фыркнул:

– Не питайте надежд! Подолгу она ни с кем не встречается. Она из тех дамочек, которые несут мужчинам гибель!

– Что вы говорите… – Я, мягко говоря, опешил. – А откуда это известно?

– Мне мсье Бошан говорил. Хозяин, у которого я снимаю квартиру.

Подойдя к двери японца, я бросил взгляд на табличку:

– То есть вы – не мсье Бошан?

Японец посмотрел на меня, точно на сумасшедшего:

– Какой же я Бошан? Я Таши Накамура. – Он приосанился, выпрямился и все равно едва доходил мне до плеча. – С Пьером Бошаном мы раньше работали в «Глобал электроникс».

– Раньше работали? – Я решительно ничего не мог понять.

Японец кивнул:

– Пока эта маленькая брюнетка, пока эта ведьма не сделала его настоящим психом. Если хотите знать мое мнение – у нее слишком большой нос, ну да я не о том. В общем, Бошан на два года уехал в Мичиган работать, а мне сдал свою квартиру. Когда она порвала с Бошаном, он был просто не в состоянии жить здесь, на одной лестничной площадке с ней. Не вынес.

– Ах, вот оно что…

Мне было жаль беднягу Бошана, но еще больше было жаль самого себя. Нос у Мелани совершенно нормальный. Кстати, азиаты считают, что у всех людей белой расы слишком большие носы, и между собой называют европейцев носачами, ах, да вообще все в мире относительно, в том числе и представления о величине носа… Все это так, но женщина, которую я искал, определенно не брюнетка.

На всякий случай я спросил:

– А вы не заметили, она носит красный плащ?

– Я всегда вижу мадемуазель Леблан в черных тонах.

Я разочарованно вздохнул:

– Ну, в таком случае ее, наверное, зовут не Мелани. Не знаете?

Японец призадумался.

– Не знаю. Или… погодите-ка, постойте! Однажды мне пришлось получать посылку вместо нее, и на пакете было написано… написано…

– Что?!

– Люсиль или Лоранс, а может, Линда – как-то на «эл», не сомневайтесь! – Таши Накамура решительно помахал пальцем.

– Да… этого я и опасался. – А ведь еще недавно я был готов поклясться, что в ту ночь свет в окне загорелся и через минуту опять погас именно на третьем этаже. Выходит, я ошибся.

Мсье Накамура кивнул мне и собрался закрыть дверь.

– Мсье Накамура!

Он вздохнул.

– Может быть, вы знаете какую-нибудь женщину по имени Мелани здесь, в этом крыле дома?

Он так прищурился, глядя на меня, что черный зрачок почти пропал.

– Скажите-ка, мсье, а что, собственно, происходит? На что вам сдалась эта Мелани? По-моему, вы проявляете назойливость.

Я стоически улыбнулся.

– Нет, – сказал он наконец. – Да если бы и жила тут такая… Мне-то что? Женщинами не интересуюсь.

С этими словами он захлопнул дверь, разговор был закончен.

На втором этаже у Дюпонов никого не оказалось дома, и я позвонил в другую дверь – в квартиру Монтабонов.

Пришлось немного подождать, потом дверь осторожно приоткрылась. На пороге стоял представительный пожилой господин в светло-сером костюме. Белые колечки волос вились вокруг загорелой и усеянной темными старческими пятнышками лысины. Вероятно, в лучшие времена у него была пышная шевелюра. Несмотря на вечерний час и довольно сумрачное освещение на лестнице, он вышел в темных солнечных очках. Поправив их, – я заметил, что его жилистая рука усеяна веснушками, – он стоял и молчал. Должно быть, ждал, что я заговорю первым.

– Мсье Монтабон? – неуверенно спросил я.

– Это я. Что вам угодно?

Я сразу понял, что напрасно позвонил в эту дверь. Но все-таки задал свой вопрос.

Мсье Монтабон оказался человеком в высшей степени учтивым. Он предложил мне войти, заметив, что не в его правилах разговаривать с людьми на лестнице. Жил он один, любил музыку Равеля, Пуленка и Дебюсси, увлекался шахматами. В молодости он долгое время служил послом в Аргентине и Чили, но пятнадцать лет назад оставил дипломатическое поприще. Каждый день к нему приходит помощница, она наводит порядок, стирает, готовит обед и ходит за покупками.

Но ее зовут Марго. Не Мелани.

Я уверен, будь то в пределах его возможностей, этот приветливый человек непременно помог бы мне. Но он никогда не видел женщины в красном плаще. Жакоб Монтабон был почти слепой.


Между тем шел уже девятый час, и настроение мое заметно ухудшилось. Все эти разговоры давались мне нелегко, а к цели я так и не приблизился. Впрочем, кое-что изменилось, когда я спустился на первый этаж, где чуть не угодил в объятия полноватой особы лет за шестьдесят, в черной юбке и лиловой вязаной кофте. Она стояла внизу, словно только меня и ждала. Если принять во внимание ее массу, ножки у нее были необычайно изящные. Я разглядел и маленькие лиловые туфельки, сильно разношенные, без каблуков. Дама в лиловом приветливо поздоровалась. Таким образом, я, не звоня ни в какие двери, познакомился с мадам Бонне.

Любимый цвет Франсины Бонне – лиловый, что сразу бросалось в глаза. Когда она начала разговор, сопровождая речь оживленной жестикуляцией, я заметил блестящие лиловые стеклышки даже в длинных, задорно раскачивавшихся серьгах, выглядывавших из-под ее серебряных куделек.

В прежние времена мадам Бонне была консьержкой в одном из старинных домов на площади Вогезов. Потом у мужа обнаружили рак поджелудочной железы, через несколько месяцев он сошел в могилу, оставив вдове приличную ренту.

– Бедный Юго! Все произошло так быстро, – горестно вздохнула мадам Бонне.

Она ушла с работы. Но, сидя дома, занималась рукоделием – вязала пестрые шарфы из шелка и шерсти (конечно, в своих любимых лиловых тонах) для небольшого модного салона на улице Бонапарта, и каждое изделие – уникальная, авторская работа – снабжалось овальной этикеткой, на которой от руки было написано «Шарфы от Франсины», эти вещицы сразу пришлись по душе парижанкам. Так что мадам Бонне, занимаясь своей приятной работой, целые дни проводила дома. Ей было кое-что известно о жильцах. Как только я произнес имя Мелани, она вспомнила, что так зовут мадам Дюпон – не мадемуазель, нет-нет, мадам Дюпон, темно-русая, хорошенькая, в настоящее время не замужем.

– Она очень, очень славная, Мелани Дюпон, – сказала она. – А ведь жизнь ее не баловала.

В душе я возликовал.

– Но ее, как нарочно, нет дома. Я звонил в ее квартиру.

– Ну да, – сказала мадам Бонне, и ее серьги закачались. – Мадам Дюпон приедет завтра или, может быть, сегодня, но совсем поздно. Ей надо было уехать на несколько дней, и она попросила меня забирать из ящика ее газеты.

Вне себя от радости я чуть не подпрыгнул. Я нашел Мелани! Никаких сомнений. Я сжал в карманах кулаки, боясь выдать свое волнение. После поисков, начавшихся, прямо скажем, не блестяще, я все-таки нашел Мелани. Теперь было ясно и то, почему она не пришла в кино. Она же еще не вернулась из Бретани. Мало ли что могло ее задержать. Во всяком случае, незнакомец в длинном темном пальто ни при чем! Наверное, он вышел из квартиры мадемуазель Леблан. О, я теперь был неплохо осведомлен о старом доме на улице Бургонь и его обитателях.

Я решил оставить Мелани записку. Письмо! Резво побежал в магазинчик на противоположной стороне, едва не угодил под машину, которая явно с превышением скорости мчалась по узкой улочке, и, к своему огорчению, убедился, что магазин уже закрыт. Выручила добрая мадам Бонне, презентовавшая мне лист бумаги и конверт.

Торопливо нацарапав несколько строк, я сунул письмо в конверт и уже в четвертый раз за этот вечер, пересекая двор, прошел под старым каштаном. Я чуть замедлил шаг, прикидывая, не прикрепить ли к стволу старого дерева мое письмо, на котором я написал коротко и ясно: «Мелани от Алена». Идея показалась мне удивительно романтичной: сегодня ночью или завтра утром Мелани войдет во двор и увидит на дереве мое послание. Меня переполняли те же чувства, что юного Гёте из одноименного фильма, – он, влюбленный, готовый горы своротить, мчится, пустив коня во весь опор, по бескрайней зеленой равнине, как на крыльях летит к своей возлюбленной.