Элоиза Джеймс - Однажды в замке

Эди устраивает концерты для слуг? Сама идея, что лакеи видят ее с расставленными ногами, пожирают ее взглядами, когда она закрывает глаза и покачивается в такт музыке…

В груди открылась зияющая рана.

Ощущение было не новым. Как-то ночью, когда Гауэйну было лет шесть-семь, отец схватил его за руку и так сильно сжал, что мальчик заплакал, хотя прекрасно знал, что нельзя проявлять слабость в присутствии отца. И точно – такое зрелище взбесило герцога. Он сжал руку сына еще сильнее, выкручивая ее так, что Гауэйн снова вскрикнул. И тогда его собака, храбрая верная Молли, залаяла и бросилась на герцога, укусив его за щеку. Это была всего лишь царапина, но заживала она плохо, и его светлость унес шрам с собой в могилу.

Гауэйн до сих пор помнил, как отец схватил Молли за задние лапы и швырнул в бушующую реку. Она всплыла всего однажды и больше не показывалась.

На следующий день он много часов бродил по берегу. Бардолф, в то время еще молодой лакей, должен был приглядывать за наследником. Они шли и шли. Бардолф ни разу не предложил повернуть обратно. И ни слова не сказал отцу о том, что Гауэйн плелся по берегу, громко рыдая.

Они так и не нашли Молли. Ее скорее всего унесло в море. А может, выбросило на берег где-то далеко…

Но Гауэйн этому не верил, хоть и в сказки тоже не верил даже в этом возрасте. Он помнил, как голова собаки исчезла под водой и больше не всплыла.

Воспоминание воскресило боль с такой силой, словно это случилось вчера, хотя, разумеется, это святотатство – сравнивать жену с собакой. Молли была отважным глупым созданием. Она любила Гауэйна и была ему верна. Она не походила на Эди, блуждающий огонек, который не принадлежал ему и никогда не будет принадлежать.

И все же Стантон был словно одержим. Неважно, что сделала и чего не сделала Эди. Он любил ее. А сейчас ему казалось будто от него отрезали часть, жизненно важную часть, просто потому, что он не мог войти в комнату и увидеть жену.

Дворецкий снова открыл дверь, как раз в тот момент, когда Гауэйн отвернулся от залитого дождем окна.

– Ваша светлость, срочное послание от мистера Бардолфа.

Словно молния прошила Гауэйна – от корней волос до кончиков пальцев на ногах. Нет ничего срочного, кроме смерти.

Смерть – это всегда срочно.

Он вскрыл письмо так быстро, что кусочек бумаги оторвался и упал на пол. Он прочитал письмо. Прочитал снова. Прочитал в третий раз. Бардолф, должно быть, ошибся! Эди не могла оставить его! О чем она только думает! Она не может оставить его! Они женаты!

Да, сам Гауэйн подумывал оставить ее. Но эта мысль испарилась через двадцать минут после отъезда из замка. С самой первой ночи, когда он лежал в гостинице по пути в Хайлендс, потребовалось немалое усилие воли, чтобы не вернуться в замок умоляя жену пустить в свою постель.

Его взгляд снова упал на бумагу, зажатую в руке. Лила, Сюзанна и Эди уезжают втроем. Вся его семья. НЕТ!

Стантон отбросил письмо и вылетел из комнаты.

– Конечно, ваша светлость, – с поклоном сказал дворецкий минуту спустя, – экипажи будут готовы с самого утра.

Гауэйн выглянул в окно. Несмотря на первую половину дня, небо было уродливо серым.

– Я уезжаю сейчас.

Дворецкий потрясенно моргнул.

– Я могу приготовить экипаж через два часа… час… без вашего камердинера?

Последнее слово больше походило на кваканье, но Гауэйн уже шагал по коридору.

Он велел поставить лошадей в конюшнях по всей дороге. Если ехать без остановки, меняя коней, он будет в Крэгиваре через тридцать часов – может, чуть больше.

Через четверть часа он был тепло одет и с раздражением наблюдал, как старший конюх проверяет седло.

– Конь не любит дождя, – сказал он. – Может испугаться, так что будьте осторожнее, ваша светлость.

Ну уж нет. Гауэйн в жизни не падал с коня. Никогда.

Но все когда-нибудь бывает впервые…

Через три дня Эди, наконец, сдалась и спросила Бардолфа, уведомил ли он герцога об их отъезде. Бардолф ухитрился передать одним поклоном, что не одобряет продолжительного отсутствия Гауэйна, что было по какой-то причине неким утешением.

Наутро земля промокла насквозь и стала рыхлой от вершины холма до башни. Река стала шире, а течение – быстрее. Она больше не была похожа на жирную ленивую змею. Теперь она мчалась. Мчалась вперед. Ее бормотанье стало громким разговором и фоном для музыки Эди.

Экипаж лорда Гилкриста подъехал к замку около полудня. Эди увидела его из башни, но решила, что первым делом Лила и отец должны поговорить с глазу на глаз. Они сами придут к ней, когда будут готовы.

Она помолилась о том, чтобы отец полюбил Сюзанну так же сильно, как Лила.

Часа два спустя Эдит услышала смех и выглянула в окно. Все трое шли по тропинке. Сюзанна держала графа за руку, болтаясь рядом с ним, как очень маленькая пробка.

Оказалось, что Эди ни к чему справляться об их счастье. Лица Лилы и отца сияли.

– Он обо всем сожалеет, – прошептала Лила, пока отец Эди показывал Сюзанне, как подбирать еще одну детскую песенку – «Братец Джон». – Я тоже попросила прощения и сказала, что вовсе не хотела флиртовать с посторонними мужчинами. И что он – единственный, которого я любила, люблю и буду любить. А он…

Эди остановила ее поцелуем.

– Ваши чувства взаимны, дорогая.

Лила обняла падчерицу:

– Ты мой лучший и самый мудрый друг.

Немного погодя они вернулись в замок. Все четверо. По пути Сюзанна потянула Лилу вперед, а отец Эди очень тихо сказал:

– Мне так жаль, дорогая. Я совершил ужасную ошибку, приняв предложение Кинросса.

Глаза Эди наполнились слезами.

– Вовсе нет. Я люблю его.

Он покачал головой:

– Ты едешь домой, и я расторгну этот брак, даже если придется говорить с самим королем. И я буду говорить с самим королем. Думаю, он уважит мое желание.

– Ты должен отдохнуть с дороги, – напомнила Эди, не сумев подавить неуместную надежду на то, что Гауэйн все-таки приедет.

– Я могу отдохнуть в экипаже, – отмахнулся отец. – Пора ехать домой, Эди.

Она кивнула, хотя сердце снова разболелось. Глупо сидеть, запершись в башне, забаррикадировавшись от собственного мужа, который и не собирается постучать в дверь.

После раннего ужина Эдит снова вернулась в башню и заперла дверь от человека, который так и не пришел. Ноги были словно налиты свинцом, когда она поднималась по лестнице. Лила и отец ослепительно счастливы. Очевидно, они наконец поняли друг друга. Более того, у Эди возникло отчетливое ощущение, что Сюзанна свяжет их крепче клея. Отчаяние и досада Лилы исчезли, а глаза сияли счастьем.

Дождь бил по стеклам, как требующий ответа голос, так что Эди открыла окна, впуская прохладный воздух, и забралась в постель. Было только восемь часов, но она заснула, прислушиваясь к зову реки, несущейся к морю.

Около девяти вечера Гауэйн въехал в конюшню и спешился, бросив поводья сонному конюху. Вошел в замок через кухню, чтобы не увидели лакеи, которые непременно уведомят Бардолфа.

Огни в больших печах были затушены на ночь, и никто не пошевелился, кроме кухонного кота, чьи желтые прищуренные глаза сверкали в темноте. Гауэйн схватил лампу, зажег, поднялся по лестнице для слуг и прошел по коридору. Не в свою спальню – в спальню Эди.

Открыл дверь и увидел, что в комнате абсолютно темно. Шторы были сдвинуты, камин – холодный. И в комнате так холодно! Слишком холодно. И пусто. Она даже пахла пустотой, словно никто не жил здесь уже давно.

Тошнотворный страх забурлил в желудке. Какой-то ужасный момент Гауэйн стоял неподвижно, пока не понял, что видит.

Эди уехала. Белье было снято. Здесь никого нет.

В комнате остался только один посторонний предмет: книга стихов. Его душа взревела от боли, а тошнота подкатила к самому горлу.

Герцог подошел, поднял проклятый томик и сунул в карман.

Но все же посчитал дни с того самого, как получил послание Бардолфа. Ему следовало перехватить Эди до того, как она отправилась в Англию. Но она не просто покинула комнату несколько часов назад. На камине была пыль: ее нет уже несколько дней.

Лицо Гауэйна окаменело. Он вышел из комнаты, а когда добрался до первого этажа, двое лакеев с встревоженными лицами вскочили со стульев.

– Когда уехала герцогиня? – рявкнул он.

Один уставился на него, раскрыв рот. Другой спросил:

– Уехала, ваша светлость? Уехала?

«Что за идиоты!»

– Когда она уехала в Англию?! – оглушительно прогремел Гауэйн. – Когда жена оставила меня?

Эди приснилось, что ее громко позвала река Глашхорри. Невозможность этого разбудила ее: река не может знать ее имени. Но даже наяву Эди вновь услышала зов, подошла к окну и выглянула. Ночь уже спустилась, и хотя все еще моросило, но сильного ливня уже не было. Внизу стоял окутанный мраком Гауэйн.

Она открыла рот, но слова не шли с языка.

– Дверь заперта! – крикнул он. – Можешь спуститься вниз и впустить меня?

Эди собралась с духом. Она готовила себя к этому моменту и знала, что сказать.

– Я не стану говорить с тобой посреди ночи, Гауэйн, – откликнулась она. – Иди спать, а утром поговорим. До моего отъезда.

– Эди… ты не можешь… ты не уедешь от меня.

Он не кричал, но Эди ясно слышала каждое слово. Значит, вот оно как. Он не намерен мириться с тем, что его вещь ускользает из рук. Должно быть, послание Бардолфа побудило его приехать.

– Доброй ночи, Гауэйн.

– Ты собралась вернуться в Англию, даже не поговорив со мной? – неверяще спросил он. Эди бы рассмеялась, если бы так не хотелось плакать.

– За последние две недели мы могли бы поговорить много раз, если бы ты предпочел вернуться.

– Я вернулся бы, и ты это знала. Я думал… думал, мы могли бы поговорить, Эди. Действительно поговорить.

– Ну… – начала Эди, пригвожденная к полу свинцовой тяжестью разочарования. – В следующий раз, когда ты захочешь поговорить со своей женой, придется уделить ей больше времени, чем час за ужином и визит, если остается время после всех дел. Но это уже для твоей следующей жены.