Элоиза Джеймс - Однажды в замке

Он стоял на отмели, наблюдая, как удочка плывет по поверхности озера, когда солнечный луч упал на что-то золотое. Золото волос Эди. Его тело напряглось, охваченное похотью. И тут запела птица: вполовину не так прекрасно, как та музыка, которую играла Эди, как те ноты, которые слетали с ее струн.

Его сердце сжалось. Ее имя застряло в горле. Она – единственное, кто хоть что-то значит в этом мире. Не это озеро. Не Крэгивар. Не слуги. Эди…

Пора идти домой.

Гауэйн вышел из озера и вернулся в дом, крикнув, чтобы приготовили ванну. Прежде чем он отправился в замок, пришлось выслушать жалобы, обращенные к нему как к мировому судье. Днем он вошел в парадный зал, проклиная тот факт, что провел все эти дни на рыбалке, хотя стоило бы разобраться с делами и вернуться к жене.

Он осуществил правосудие – более или менее, – для первых четырех-пяти дел. Потом перед ним появились пивовар и его жена, которые не сумели жить в гармонии и разошлись по разным домам. Ее приданое состояло из стада свиней и теперь она хотела их вернуть.

У жены пивовара не было подбородка. У самого пивовара подбородок был заостренным. Они яростно взирали друг на друга, как если бы свиньи были здесь, в этой комнате, и бродили бы перед ними.

Какое право Гауэйн имел судить этих двоих? Больше всего на свете он хотел уехать, но не мог оставить свиней, которые были невиновны, в метафорическом чистилище.

– Пополам! – рявкнул он. – Пять свиней – тебе, остальные ей.

Пивовар побагровел.

– Она моя чертова жена, и все, что у нее есть, принадлежит мне! – завопил он. – Это мои свиньи, и я скорее прирежу всех, прежде чем позволю ей получить хоть одного поросенка!

Гауэйн подступил к нему, зная, что выглядит человеком, только что вышедшим из врат ада. Он не мог спать. Не мог есть. Не мог, черт побери, облегчиться, не думая об Эди!

– Ты не владеешь своей женой, – прошипел он голосом, в котором кипела едва подавляемая ярость. – Пивовар попятился. – Ни один мужчина не может владеть женщиной. Повезло, что она терпела тебя пять минут, ты жалкое подобие тупого негодяя!

– Эй! – негодующе вскрикнул кто-то. – Вы не имеете права говорить такое!

Гауэйн повернул голову. Жена пивовара вскочила и подбоченилась, свирепо глядя на него.

– Он не негодяй! Пусть он туп, и я говорю, что это так и есть, – но у вас нет прав обзывать его только потому, что вы герцог!

Гауэйн сверлил ее взглядом, пока она не побледнела. Но глаз не опустила. Рот пивовара был полуоткрыт. Гауэйн взял его за шиворот и встряхнул.

– Есть еще шанс, что она примет тебя обратно, никчемный тупой болван!

Мужчина икнул. Гауэйн отшвырнул его.

– Свиньи конфискованы, пока вы, идиоты, не решите свои супружеские проблемы.

Оба немедленно запротестовали. Гауэйн глянул на пивовара.

– Ты любишь ее?

Он охнул, но тут же кивнул.

Гауэйн повернулся к его жене.

– По его поступкам так не кажется, – пронзительно завопила она. – Он чуть не до утра торчит в пабе.

– Никаких свиней, – заявил Гауэйн мужчине. – Ни единой свиньи. Пока не научишься удерживать свою задницу в собственной кухне!

С этой тирадой он удалился.

Гауэйн отсутствовал уже третий день, и стало ясно, что он не вернется. В первую и вторую ночь Эди просыпалась при малейшем шорохе в замке, в уверенности, что он вот-вот появится. Наутро третьего дня она впервые со дня отъезда Гауэйна вышла погулять в саду. Стоя среди бутени, она смотрела на башню.

И тут в голову пришла идея.

Башня была практически заброшена. И все же в ней было все, чего так отчаянно искала Эди: время, пространство, тишина и место для репетиций.

Если она переберется туда, Гауэйн не сможет удивить ее, войдя в комнату и снова ранив в сердце.

Эдит поспешила в замок и нашла горничную.

– Мэри, позовите Бардолфа. Я решила переехать в башню. Пусть он отдаст необходимые распоряжения.

– В башню? – Глаза Мэри округлились. – Я думала, это опасно или что-то в этом роде. Судомойки говорят, что там водятся привидения. Черный рыцарь, который обходит комнаты со шлемом подмышкой, а в шлеме – его голова!

– Ничего, я рискну, – отмахнулась Эди.

– Его светлость запретил посещать башню, – серьезно напомнила Мэри. – Это место, возможно, проклято, миледи. Очень многие погибли, пытаясь на нее взобраться. Пожалуйста, одумайтесь!

– Ты не будешь возражать, если придется бегать туда дважды в день, верно?

– Можно подумать, я отпущу вас одну! – вознегодовала Мэри. – Я тоже переезжаю в башню.

В этот момент она удивительно походила на мученика, храбро стоявшего перед разъяренной толпой.

– Но для тебя там нет комнаты, – напомнила Эди.

Мэри охнула и уронила подушку.

– Вы покидаете герцога, так, миледи? Из-за него переезжаете в башню.

– Я уже послала письмо отцу. И собираюсь вернуться в Лондон, как только он приедет за мной. Думаю, всех слуг это ошеломит.

– Ошеломит? Они просто не поверят. Они ведут себя так, будто этот человек – сам господь, сошедший на землю, чтобы разгуливать среди смертных.

Эди деланно засмеялась, словно сама думала так же.

Неизвестно, удивился ли Бардолф (Эди так и не поняла), но он немедленно отдал приказ, и целая армия лакеев потащила в башню мебель, а горничные метались между башней и замком с тряпками и ведрами, атакуя пыль и паутину.

Днем, после ленча, Лила объявила, что просто обязана ненадолго прилечь: Сюзанна будила ее, едва солнце показывалось на горизонте, и мачеха отчаянно хотела спать. Когда девочку спросили, хочет она вернуться в детскую или остаться с Эди, та показала на Эди.

Поэтому Эди взяла Сюзанну с собой, в спальню. Села и взяла виолончель.

Сюзанна, наблюдая, подобралась ближе.

– Что вы делаете?

– Чищу струны виолончели.

– Зачем?

– Нужно удалить скопившуюся на них канифоль.

– Пахнет противно, – принюхалась Сюзанна.

– Я использую дистиллированный спирт, – коротко ответила Эди, твердо решившая не заискивать перед девочкой. Затея с куклой не удалась, она пыталась улыбаться Сюзанне и хвалить ее волосы, встала на колени и пыталась играть с ней – ничто не сработало. Так что с нее хватит.

Сюзанна немного понаблюдала, как Эди проводит тряпочкой по струнам. Потом стала задавать все новые вопросы. И Эди, не успев оглянуться, уже дергала за струну, называла ее и позволяла дергать струну Сюзанне. Она все еще помнила, как отец терпеливо делал то же самое для нее.

Несколько минут спустя она посмотрела вниз и обнаружила, что девочка прислонилась к ее колену.

– Можешь сыграть мне что-нибудь? – спросила она.

– А что бы ты хотела?

– «Три слепые мышки».

Они вместе дергали за струны, пока не подобрали мелодию к детской песенке.

– Это моя любимая! – объявила Сюзанна.

– Почему?

– Потому что фермер отрубает всем головы. И все они умирают, понимаете? Все.

Эди немного подумала, не стоит ли выразить Лиле беспокойство по поводу таких странных пристрастий девочки, но решила, что это, возможно, в порядке вещей. Умирает твоя мать, ты думаешь о смерти. Умирает брак, ты думаешь о…

Эдит быстро заставила себя подумать о чем-то другом.

После раннего ужина Бардолф проводил ее вниз по холму. Сзади следовали Лила и Сюзанна.

– Вы проделали прекрасную работу, Бардолф! – воскликнула Эди, входя в первую обитаемую комнату башни. Помещение преобразилось в уютную столовую, включавшую маленький буфет со стопкой герцогского фарфора. На следующем уровне была гостиная с чудесным обюссонским ковром на полу и стульями с парчовой обивкой. – Это куда красивее, чем моя спальня в замке!

– Это вещи покойной герцогини, – пояснил Бардолф, немного оттаяв от непривычной похвалы. – Их отправили на чердак после ее безвременной кончины.

Эди искоса взглянула на него. Неужели Бардолф не одобрял меблировку замка?

Ее новая спальня, одним пролетом выше, была так же очаровательна, как гостиная. Бо́льшую часть комнаты занимала кровать, но сбоку оставалось достаточно места как для удобного кресла, так и для стула с прямой спинкой и виолончели, которая уже стояла здесь, дожидаясь хозяйку.

– О, Бардолф, – сказала она с искренней благодарностью, – огромное вам спасибо.

– Уж не стану и спрашивать, нужна ли тебе компания к завтрашнему ленчу, – улыбнулась Лила. – Ее светлость, вне всякого сомнения, будет весь день репетировать. Бардолф, можете прислать лакея с легкими закусками. Я буду ужинать вместе с падчерицей после того, как уложу Сюзанну.

Сердце Эди сжалось, но лучше не проводить время с Сюзанной. Какой смысл?

– Хотя мы будем навещать тебя каждое утро, – продолжала Лила. – И тебе просто придется отложить виолончель, чтобы поздороваться.

На сердце Эди полегчало. Она привыкнет жить одна, но пока так приятно думать, что Лила будет ее навещать.

– Тебе по ночам здесь не будет страшно?

Лила стояла в дверях, держа Сюзанну за руку.

– Я не испугаюсь. И буду воистину счастлива здесь.

Это была ложь, но что такое еще одна ложь по сравнению с тем, что Эди уже наговорила?

– Здесь могут шататься бродяги, – предупредил Бардолф. – Мне станет гораздо спокойнее, если вы позволите поставить лакея у входной двери, ваша светлость.

– Ни за что, – твердо отказалась Эди. – А теперь, кыш, все вы! Бардолф, будьте добры, попросите Мэри подготовить меня ко сну. Я умираю как хочу спать.

– Мы можем остаться с вами, – послышался тонкий голос. – Мы все поместимся на этой большой кровати.

Эди улыбнулась. Первой искренней улыбкой за весь день. Подошла к двери и встала на колени перед Сюзанной: абсолютно естественный жест.

– Я очень благодарна за такое предложение.

Сюзанна отступила. Всего на шаг. Очевидно, она все еще боялась, что Эди отнимет ее у Лилы. Поэтому Эди встала и прижала палец к носу.