Элоиза Джеймс - Однажды в замке

Она снова устроила голову у него на плече.

– Я с радостью поясню их, – внезапно охрипшим голосом заверил он.

Но Эдит не слушала.

– Я не привыкла ложиться спать поздно и пить вино за обедом, – продолжала она, деликатно зевая. – Можем ли мы найти питьевой воды, Гауэйн? Меня клонит в сон от вина.

– Разумеется.

Стантон вдруг подумал, как легко приобрел привычку пить вино за каждой трапезой, кроме завтрака. Он всегда старался не пить слишком много, опасаясь превратиться в пьяницу и последовать по стопам родителей.

Этот страх герцог никогда не делил с посторонними. Но зная, что не будет ничего таить от жены, решил, что все расскажет Эди… и тут понял, что она заснула.

Гауэйн смотрел на нее. Все планы соблазнить жену пошли прахом. Она свернулась у него под боком и выглядела абсолютно умиротворенной. Первой его реакцией был укол раздражения. Но это несправедливо. Эгоистично. Он сам виноват, что она недосыпает.

Если бы только у него были здесь папки… Но папок не было. И ему нечем было заняться.

Впрочем, это не совсем так. У него есть немного бумаги и перо. Он может прислонить ее к стенке экипажа и заняться делом.

Ни в коем случае. Эдит проснется.

Гауэйн почувствовал пугающее желание защитить ее. Эди устала. Под глазами голубые круги, из-за того что он любил ее ночью.

Держа ее бережно, как стеклянную вазу, он переместился в угол экипажа, откинулся назад, со своей сладостной благоухающей ношей в руках, и принялся рассматривать ее ресницы и губы. Совсем как на балу, где они впервые встретились.

Теперь все изменилось, потому что Эди стала его женой. Он ее первый мужчина и навсегда останется последним. Будет просыпаться каждый день до своей кончины, видеть взгляд этих страстных умных глаз и сталкиваться с суровой честностью, предупредившей, что ему грозит опасность превратиться в сухаря.

Улыбка, таившаяся в углах губ, не была ни язвительной, ни сожалеющей. Эди назвала бы ее радостной.

Руки Гауэйна благодарно сжались вокруг спящей жены.

Он думал о своем браке, пока экипаж мчался по дороге. Он никогда не спал днем. Дневной сон – пустая трата времени.

Вечер уже приближался, и экипаж свернул с почтовой дороги на вымощенную булыжником улицу. Эди проснулась и обнаружила себя в объятиях спящего Гауэйна. Экипаж завернул за угол, направляясь во двор гостиницы. Его руки сжались еще крепче, но он не проснулся, пока она не поцеловала его.

Он пробудился, хмурый и злой. И прежде чем она успела сказать хоть слово, объявил, что никогда не спит днем.

Эди прикусила язык. Ее отец придерживался подобных убеждений. И был уверен, что никогда не выходит из себя.

Хозяин «Руки королевы» в Палдене привык принимать аристократов, прибывающих с целой армией слуг. Он проводил господ в отдельную гостиную, где Гауэйн рассеянно поцеловал Эди и сел слушать отчеты грума, приехавшего этим утром из Шотландии.

Отчеты! Эди начинала ненавидеть самый звук этого слова.

Она устала после долгого дня, проведенного в экипаже, и была раздражена тем фактом, что не играла уже два дня. К полной своей досаде, она осознала, что вот-вот расплачется.

Поэтому Эдит извинилась, закрылась в своей комнате и приказала сделать горячую ванну. Мэри сновала по комнате, сокрушенно прищелкивая языком по тому или иному поводу, – слуги не слишком любили Бардолфа, – пока Эди не захотелось выскочить из ванны и завопить во весь голос.

К сожалению, даже сидение в горячей воде не слишком помогло, поэтому казалось маловероятным выдержать очередной раунд занятий любовью, не говоря уже о том, чтобы им наслаждаться.

Буря паники пронеслась в сердце Эди. Ей так и не удалось признаться во всем; вся отвага вмиг пропала, когда Гауэйн сказал, как счастлив, что она получила удовлетворение. Теперь ее ждет еще одна ночь, в которую она потерпит сокрушительное поражение. Еще одна ночь, после которой придется лгать.

– Мэри! – воскликнула Эдит громче, чем намеревалась. – Я бы хотела получить листок бумаги и перо.

– Мистер Бардолф предусмотрел для ваших нужд дорожный секретер, – сообщила Мэри. В голосе ее звенели колючие льдинки при упоминании имени агента.

Когда Эди вышла из воды, Мэри открыла очаровательную кожаную шкатулку на угловом столике, и там оказалось все, что нужно для письма.

«Дражайшая Лила», – написала Эди и остановилась. Конечно, она понятия не имела, живет ли по-прежнему Лила с родителями в Бервике-на-Твиде. Возможно, отец съездил за женой? Вздохнув, она вспомнила его лицо и решила, что скорее всего ее грум без труда найдет Лилу в родительском доме.

Эди хотела пригласить мачеху навестить замок. Бервик-на-Твиде находился на границе с Шотландией, так что поездка не займет много времени. Но насколько настойчиво лучше просить? Эдит не могла описать в деталях все, что случилось. Поэтому написала коротко и туманно:

«Пожалуйста, приезжай ко мне. Пожалуйста, Лила. Помнишь секрет, которому ты меня научила? Ты мне нужна. Люблю, Эди».

Позже, когда она и Гауэйн сидели в отдельной столовой, где их обслуживали Бидл, Риллингз и четыре лакея, Эди вынула письмо.

– Моя мачеха гостит у своих родителей в Бервике-на-Твиде. Поэтому я написала ей с просьбой нанести мне визит в Шотландии.

На лице Гауэйна не промелькнуло ни тени раздражения при известии о том, что мачеха Эди может их навестить. Да и почему? Он весь день проводит с Бардолфом, Дживзом и остальными служащими. Если бы Эди не потребовала уединения в экипаже, все супружеские отношения были бы ограничены встречами за столом и визитами в ее спальню по ночам.

– Мы пошлем грума в Бервик-на-Твиде, – объявил он. – Если он уедет немедленно, возможно, твоя мачеха решит присоединиться к нам.

– Мы не можем никого послать сейчас. На дворе ночь!

– Но мы должны дать твоей мачехе достаточно времени обдумать твое приглашение, – пояснил Гауэйн и поднял палец.

Лакей выбежал из комнаты и вернулся с Бардолфом, который умудрился без слов дать понять, что со стороны Эди было чрезвычайно легкомысленно посылать письма в такой час.

Эди уставилась на его усики и подавила желание отговорить Гауэйна посылать грума сейчас. Герцогу никогда никто не противоречил, это совершено ясно. Но она могла бы сказать то же самое о Бардолфе и отказывалась дать агенту хоть малейшее удовлетворение.

Она с возродившейся надеждой наблюдала, как он оставил комнату с письмом в руках. Если сама она не может разгадать тайну le petit mort, Лила поможет.

Гауэйн отослал камердинера спать и, надев халат, направился по коридору в комнату Эди. Взялся за ручку и помедлил. Он уже был так возбужден, что от кожи исходили волны жара.

Он не мог идти к ней в таком состоянии. Как животное! Обезумевшее от похоти. Опьяневшее при одной мысли о ней.

Он ретировался в ванную и обхватил ладонью свою плоть. Через несколько минут снова натянул халат. И хотя все еще не отдышался, все еще был голоден, но владел собой лучше.

Закрыв за собой дверь, Гауэйн увидел, что Эди спит. Лицо закрыто руками. Волнистые волосы разметались по подушке. В комнате было темно, если не считать тонкого лунного луча, пробравшегося сквозь тяжелые шторы и игравшего на золотистых прядях жены, превращая их в бледное золото, словно весь их блеск и энергия разом оказались смыты.

Стантон сбросил халат, скользнул под одеяло и обнял ее.

– Гауэйн? – сонно спросила Эдит.

– Ты проспала весь день, – прошептал он, целуя ее в щеку. – Проснись! Пора поиграть!

Она зевнула и легла на спину, туго натянув сорочку на роскошных грудях. С его губ сорвался невольный стон.

– Ты так прекрасна, Эди!

Гауэйн нагнул голову, чтобы поцеловать жену, но она увернулась.

– Только не через сорочку, – запротестовала она уже бодрее. – Прошлой ночью было крайне неприятно спать с влажными пятнами на груди.

Справедливо, хотя несколько холодно.

Эди стянула рубашку через голову. На грудь упал лунный луч.

Желание вцепилось в Гауэйна острыми когтями, он тяжело задышал. И только усилием воли не дал голосу сорваться.

– Можно мне поцеловать тебя сейчас? – прошептал он, осторожно укладывая ее на спину.

– В грудь?

Она казалась чересчур рациональной. И это несколько обескураживало.

– Да, – кивнул он, сжимая соблазнительную округлость.

– Можно.

Стантон чувствовал себя так, словно потерял всякое соображение, и мир съежился до одной сливочно-белой груди, огня в его чреслах и прерывистого дыхания Эди.

– Тебе это нравится, – пробормотал он, переходя к другой груди. Он видел это. И изучал ее тело – оно смягчалось под его ласками. Он не мог перестать целовать ее. Его руки шарили по ее телу. Каждое касание опьяняло.

Единственное, что он хотел…

– Эди, – прошептал Гауэйн и откашлялся. Его голос звучал постыдно хрипло.

– Да?

Он бы предпочел, чтобы его голос звучал, как у нее, что было глупо.

– Ты…

Герцог остановился. Он не мог требовать, чтобы утонченная леди коснулась его. Возможно, когда они лучше узнают друг друга… Прошлой ночью она ласкала его грудь и спину, и он жаждал, чтобы ее руки касались всех частей его тела. Но он колебался попросить. Что, если она найдет его чересчур мускулистым, чересчур мощным? Похожим на рабочего?

Пот выступил у него на лбу, но он продолжал целовать груди жены, полный решимости не торопить ее.

– Тебе хорошо? – прошептал Гауэйн, сомкнув зубы на соске.

Эди вздрогнула, и легкий стон сорвался с губ. Он почти не слышал ее ответа.

«Да», – казалось тонкой нитью звука.

Его желание горело так жарко, что он чувствовал себя как сорвавшееся с якоря судно. И неважно, что он только что ублажил себя. Он хотел раздвинуть ее ноги и лизать ее там, пока она не станет извиваться, тяжело дышать, и тогда он войдет в нее так жестко и быстро, что мошонка ударится о вход в ее лоно.