Джулия Лонг - Однажды в полночь

Господи, как ему не понравились эти слова: «Мы с тобой за раз можем помочь только одному ребенку»! Как Джонатана раздражает предел собственных возможностей, собственная молодость и несоответствие амбиций ресурсам. Он мог защитить Томми от Доктора или вытащить из реки. Однако у него не хватало сил изменить мир для нее, а люди вроде герцога и его отца… вполне смогли бы.

Но наверняка не захотели бы.

– Ты самая смелая из всех, кого я встречал, – признался Редмонд.

Томми удивленно округлила глаза и улыбнулась, легкий румянец выступил на щеках. Она отвернулась к окну, смутившись от того, что сама увидела себя в другом свете.

– И если ты собираешься поговорить с герцогом… Надеюсь, встреча с ним даст тебе все, что ты от нее ждешь.

– Я встречусь с ним завтра, – тихо сообщила она. Джонатан увидел, как побелели костяшки ее пальцев, стискивавших медаль.

Лежа головой на ее коленях, Чарли что-то пробормотал во сне, заворочался и громко пукнул.

Джонатан вздохнул.

– Тебе было обязательно спасать именно эту вонючку?

– Я не сомневаюсь, что ты всегда пахнешь крахмальным бельем, мылом и лосьоном после бритья.

Они резко замолчали, потому что обоих поразило это неожиданное перечисление всех его запахов.

– Ты забыла добавить: «Немыслимой мужской доблестью, свойственной только тебе».

Томми закатила глаза. Но Джонатан увидел, как краска залила ее ключицы.

Редмонд понимал, о чем она думает. Еще бы! Ведь Томми тоже понимала, о чем думает он, однако воспринимала его более чувственно. И по всей вероятности, ночами, в темноте, когда они лежали каждый в своей постели, Томми думала о том, как он пахнет, как мягко его волосы касаются ее ладоней, а также про коньяк и атлас – вкус его поцелуя. Джонатан знал, что снова восстановит ощущение ее кожи, шелковистой и нежной под его ладонями, ощущение того, как ее тело никло к нему, какая она была гибкая, и необузданная, и непосредственная, и ненасытная, когда он ласкал ее. Тех прикосновений к ней ему оказалось мало.

Неизвестно, о чем думала Томми по ночам, но его мысли были далеко за рамками приличия.

Повисшая тишина теперь воспринималась иначе. Они успокоились, расслабились. Джонатан понимал, что тайны ее шрамов, та часть ее жизни, которая не обсуждалась, создавала лишнюю напряженность между ними.

Остатки внутреннего напряжения были связаны с тем, откуда Томми узнала, как он пахнет, и со всеми вызываемыми запахами ассоциациями, о которых не говорят вслух. Они и не собирались говорить о них.

Потому что они – друзья.

– Джонатан, я понимаю, это для тебя внове и тебе трудно слышать. Но все случившееся со мной было так давно, что сейчас это воспринимается как сон. Потому что теперь я ничего не боюсь. И хотя возможностей у меня немного, я могу сделать все, что потребуется, для того чтобы получить желаемое.

Ее улыбка была безмятежной. Плечи расправлены.

Джонатан посмотрел на Томми и понял: она верит во все, что говорит. Действительно верит!

«О, Томми, ты боишься многого и даже не знаешь этого».

Томми была исключительно умной, искушенной, даже циничной. Иногда Джонатан даже испытывал перед ней трепет. Но в ней еще оставалось столько невинности! Он вспомнил, выражение глаз Томми, когда провел кончиками пальцев по ее подбородку, – этот огонь, желание, искреннее изумление и страх, потому что она была живым человеком и боялась влюбиться в страхе испытать боль. Выражение ее лица, когда она спросила его про своего отца – эту неуверенность, жадное стремление принадлежать кому-то. Томми была самой смелой из всех его знакомых. Но в этом мире существовали люди, – люди вроде герцога Грейфолка и отца Редмонда, – про которых ей ничего не было известно. Именно таких людей ей нужно бояться. Таких, кто обладает холодной разрушительной силой, как айсберги. Ничто из минувшего опыта не подготовило ее к встрече с подобными людьми.

– Тогда я надеюсь, ради нашего с тобой благополучия, что ты захочешь вызволять детей, а не завоевывать Британские острова, чтобы объявить себя диктатором.

Джонатан изо всех сил постарался сказать это осторожно, но получил в ответ подозрительный взгляд.

– Почему ты думаешь, что я не захочу это сделать?

Он фыркнул.

Но у него возникло жуткое подозрение, что если выбор ее будет таким, он ей поможет.

Джонатан заглянул в витрину мастерской Клауса Либмана, чтобы убедиться, что в кресле для позирующих не сидит какой-нибудь «бриллиант чистой воды».

А потом толкнул дверь, и колокольчик звякнул.

– Клаус, я привел тебе помощника.

Тот обернулся, увидев Чарли, просиял и что-то с энтузиазмом залопотал по-немецки. Широко открыв глаза, Чарли с восторгом смотрел на него. Единственное слово, которое Джонатан понял, было «Kinder» – «ребенок».

– Он не говорит на немецком, Клаус, – сухо заметил Джонатан. – Это английский ребенок. А зовут его Чарли.

– Прошу прощения! Рад знакомству с вами, Чарли. – Клаус поклонился.

– Можешь поклониться мистеру Либману.

Что мальчик и сделал, дерзко усмехнувшись. Джонатан обратил внимание, что Чарли практически все делал с ухмылкой.

– Умеешь обращаться с веником? – спросил его Джонатан.

– Умею ли я обращаться с веником! – фыркнул мальчишка, обращаясь к своим невидимым зрителям. – Я выметал мусор из-под движущихся колес, приятель.

– Чарли, джентльмен всегда отвечает на вопрос, который ему задан, – решительно остановил его Джонатан. – Сделаем еще одну попытку? Умеешь ли ты обращаться с веником?

– Да, я умею обращаться с веником, – ответил мальчик так же дерзко, но хоть теперь посмотрел им обоим в глаза.

– Благодарю. Отлично! Как думаешь, тебе будет достаточно чая, пышек и цесарки на обед?

Мальчик вдруг вздрогнул, как будто в него ткнули раскаленной кочергой. Глаза широко раскрылись и уставились в точку где-то между Клаусом и Джонатаном. А потом, к изумлению их обоих, лицо Чарли сморщилось и он горько расплакался.

Два приятеля обменялись смущенными взглядами, при этом Клаус неловко пожал плечами.

О черт! Жаль, что Томми не было рядом!

Джонатан опустился на корточки рядом с мальчишкой.

– Чарли, посмотри на меня. В чем дело? Что случилось? Можешь рассказать мне.

Тот поднял голову и посмотрел на Джонатана полными слез глазами.

– Не издевайтесь надо мной, – попросил он. – Я буду хорошим. Овсяной лепешки вполне достаточно. Можете не упоминать про остальное. Я останусь, буду работать и хорошо себя вести.

– Издеваться над тобой? – Джонатан был в замешательстве. – Чарли, ты о чем?

– Ведь никакого чая и никаких пышек не будет.

– Будет, – твердо заявил Джонатан. – Но почему ты так говоришь?

– Они точно так же обещали, перед тем как забрали нас на фабрику. Но там давали только овсяные лепешки. Никакого чая. Никакого масла. Вообще ничего больше. Не издевайтесь надо мной! Я буду есть одни овсяные лепешки.

О господи! Ложь – одна, другая… Нагромождения лжи использовались для того, чтобы заставить детей работать сверх сил.

Джонатан кивнул Клаусу. Тот его сразу понял, развернулся на каблуках и исчез в задней комнате, где у них хранились продукты.

А Джонатан повернулся к мальчишке и вновь испытал головокружение от осознания того, в какой опасности дети пребывают постоянно, насколько они беззащитны. А стремление опекать детей… Это дар свыше! И доверие со стороны детей – это благословение тем, на кого оно направлено.

Эксплуатировать детей – самое отвратительное преступление.

«Мы с тобой за раз можем помочь только одному ребенку». Редмонд возненавидел эти слова Томми.

Но она была права. И это было очень и очень мало.

– Чарли, послушай меня. Ты будешь работать и спать здесь, но у тебя будет своя собственная удобная постель. Будешь есть три раза в день, может, и больше. Будешь получать хлеб, и сыр, и чай, и пироги – и так все время. Надо будет слушаться Клауса, делать все, о чем он просит, и учиться вести себя, как джентльмен. Тебе больше не придется голодать. А еще научишься играть в крикет, – добавил Джонатан. Чарли был быстр, и разве это не чудесно – научить проворного, дерзкого мальчишку играть в крикет? – Ты мне веришь? Я не обманываю тебя.

Джонатан понадеялся, что это окажется правдой. В любом случае он никогда не врал по-крупному. О чем-то жизненно важном.

А еще он вдруг сообразил: все, что он сейчас сказал, было равносильно священной клятве. Нельзя было произнести такие слова перед лицом ребенка, а потом самоустраниться из его жизни.

Но это его не пугало.

Клаус появился с подносом в руках, на котором виднелся чай и хлеб с куском сыра.

– Мы сейчас поедим, Чарли, и познакомимся друг с другом. А потом я покажу тебе, как ты будешь мне помогать.

Джонатан вопросительно посмотрел на мальчишку. Тот кивнул. Открыл рот, чтобы сказать что-то, и рыгнул. И захихикал.

Джонатан вздохнул.

– Он твой, Клаус.

Странно, но теперь Томми волновалась гораздо сильнее, стоя перед передней дверью этого огромного особняка, чем в ту полночь, когда проскользнула через железные ворота и, пригнувшись, обогнула дом, чтобы подглядывать во французские окна с задней стороны.

Ее руки в перчатках заледенели. Она встряхнула их, чтобы приободрить себя. Глубоко вдохнула и медленно выдохнула, потом еще раз. Расправила плечи.

Складывалось впечатление, что встреча с родным отцом в первый раз сродни какому-нибудь спортивному соревнованию.

Это если он еще захочет увидеться с ней!

Томми подумала, что по крайней мере ее имя, которое она назовет дворецкому, вызовет у герцога любопытство.

Словно во сне, она смотрела, как ее рука поднялась и взялась за дверной молоток. И, словно во сне, продолжала наблюдать, как стоит и ждет ответа на свой стук, вместо того чтобы развернуться и броситься вниз по ступенькам и бежать прочь отсюда.