Джулия Лонг - Однажды в полночь

– Эти роскошные жемчуга я просто отдаю вам для инвестиций.

– Я – деловой человек. А не какой-нибудь треклятый священник-англиканец. И не олух Царя небесного. Я прекрасно вижу, на что вы рассчитываете. Вы сейчас строите мне глазки, смотрите ясно и умоляюще, но это не подействует. Прекращайте, пока не заработали косоглазие. Вы могли бы отнести жемчуг или деньги от его продажи профессиональному брокеру, если вам самой некуда их вложить, и, скажем так, чтобы сохранить эту операцию полностью конфиденциальной, и чтобы никто не совал нос в ваши дела и доходы.

Томми нахмурилась. Брови сошлись на переносице. Какое-то время она холодно и внимательно рассматривала его.

Джонатан постукивал пальцами по столу. Изучал свои ногти. Устроил небольшой спектакль, доставая часы (позолоченные, французские), чтобы узнать, который час. Потом несколько раз зевнул.

Наконец она расслабилась. Ее поза стала более свободной, и смотреть на него Томми стала с любопытством.

И вот уже улыбнулась уголками губ, медленно, словно довольная тем, что сумела углядеть в нем. Затем откинулась на спинку кресла так же, как он.

– Согласна, мистер Редмонд. За небольшой процент.

– Почему вы доверились мне? – тотчас спросил Джонатан.

Томми тут же стала загибать пальцы на руках.

– Во-первых, вы не глупы; во-вторых, в вас есть какая-то колючая энергичность, что позволяет думать, что вы сумеете проявить себя. Вы производите впечатление человека, который игнорирует окружающую действительность. Кроме того, у вас нет денег. А еще вам безразлично, что я думаю о вас, а мне безразлично, что вы думаете обо мне. Это означает, что нам не остается ничего другого, кроме как быть полностью честными друг с другом. Мы свободны, чтобы стать друзьями.

Возникла пауза. Откровенно говоря, Джонатан был смущен и поражен, хотя и не показал этого.

– О, и, кроме того, мне это подсказала интуиция. А она меня никогда не подводит.

Еще никто не называл его колючим. Все считали его неунывающим Редмондом. Джонатан не знал, как отнестись к тому, что он, оказывается, колючий. Надо было как следует обдумать, так ли это на самом деле. И если все так, то как от этого изменится его жизнь? А насчет того, чтобы игнорировать окружающую действительность? Каким образом и когда это проявилось?

Что ж, подумал Джонатан, весьма полезно узнать мнение о себе человека со стороны, а не того, кто смотрит на тебя каждый день и на самом деле тебя не видит.

– Друзьями? – переспросил он.

Томми дернула плечом.

– Конечно. Почему бы нет?

– Почему бы нет, действительно.

Опять возникла пауза.

– Вообще-то я совсем не бабник, к вашему сведению.

– О, прошу великодушно меня простить. Но как еще можно назвать человека, который, как утверждают, наслаждается непрерывной цепочкой завоеваний на сердечном фронте?

– Слово «завоевание» подразумевает использование каких-то чрезмерных усилий. Что я могу поделать, если они просто… падают к моим ногам? – Он попытался, но не смог скрыть улыбку, которая, надо признать, оказалась залихватской. – Да и случается такое не всегда. Надо быть полным дураком, чтобы не воспользоваться такой… возможностью.

– Они падают к вашим ногам? Как птички с небес во время мора, известного по библейским описаниям?

Джонатан присвистнул, впечатленный.

– Даже сестра не додумалась называть меня библейским мором.

– Только вместо птиц здесь белокурые дамочки.

Ему показалось, что он услышал легкий намек на осуждение при словах «белокурые дамочки».

– Да, я предпочитаю блондинок, как предпочитаю весенние дни зимним. Как предпочитаю простых женщин сложным и жизнь без проблем жизни, полной проблем. Если это, может, и не добродетель, то уж точно не порок. Наверняка, у вас есть свои предпочтения относительно мужчин.

– Мои предпочтения – богатые и титулованные, – тут же нашлась Томми.

Ну и прекрасно!

Странно, Джонатана это почему-то укололо.

Он помолчал.

– Видите, в известной степени мы оба с простыми вкусами. Я не собираюсь разбивать сердца. Их отдают мне, а я об этом даже не подозреваю и, возможно, веду себя грубо и неуклюже с их обладательницами, хотя предпочел бы так не поступать. Я не такой ловкий, как некоторые, кому удается жонглировать одновременно дюжиной сердец, не роняя их из рук и не отдавая предпочтения какому-нибудь одному.

Томми вдруг почему-то застыла, в глазах появилось выражение тревожной подозрительности.

– О да, – продолжил Джонатан. – Представляю, какая неразбериха начнется, когда такая артистка, например, поскользнется или оступится, или добавит к уже имеющимся в ее руках сердцам еще одно. А оно окажется совсем негодным. Это попросту опасно.

Она прищурилась.

Часы отсчитали несколько секунд.

– И это меня вы называете порочным, – тихо добавил Джонатан.

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу.

Томми тихо набрала в грудь воздуха и медленно выдохнула.

– Иногда… – неуверенно начала она. – Иногда жонглеры, о которых вы говорите, оказываются в… Назовем это цирком. Так вот они оказываются в цирке еще до того, как начинают понимать, чем это может обернуться. А потом становится поздно, и они превращаются в настоящих артисток и прекрасно понимают, что не могут позволить себе уронить сердце, иначе случится хаос, о котором вы упомянули.

Они не отрывали глаз друг от друга.

Джонатану показалось, что теперь он больше, чем какой-либо другой мужчина, узнал о Томасине де Баллестерос. Косвенно, не напрямую.

И испытал непреодолимое желание – спросить! Задать еще вопрос. Это было, как идти вдоль коридора, в котором множество запертых дверей. Что там кроется за ними? Какой-нибудь приятный сюрприз? Или то, что никогда не захочется увидеть? Так было один раз в Редмонд-Хаусе, когда Джонатан неожиданно открыл дверь и увидел, как лакей ублажает себя, разглядывая что-то вроде картинки из модного женского журнала. Так что, никаких вопросов больше, потому что один вопрос потянет за собой другой, потом еще один и так далее, пока эта женщина окончательно не запутает его.

– Вы поняли? Здесь вашей вины не больше, чем моей.

Так они какое-то время посидели в благочестивой тишине, как два сообщника.

– Скажите, Томми… Можно мне называть вас Томми? В имени де Баллестерос слишком много слогов, а от Томасины – каша во рту.

Он заметил в ее глазах удивление и вспыхнувшее затем раздражение.

– Меня назвали в честь отца. Мое имя настоящее. А вы можете называть меня Томми, если я буду величать вас так, как мне захочется.

– Согласен. Скажите мне… Что вы собираетесь делать с сердцами, которыми жонглируете, Томми?

– Я выйду замуж за обладателя одного из них, Джонни.

– Только не Джонни. Лучше Джон. Выберите его, как конфетку в коробке? И опять же в один прекрасный день жонглеры отходят от дел, отправляются в отставку.

Томми помолчала.

– Я слышала, что надвигается ваша отставка, – наконец усмехнулась она.

О господи! Уже весь Лондон в курсе.

– Посмотрим, – непроницаемо сказал Джонатан.

Теперь Томми заулыбалась.

Повисла тишина. Джонатан не торопился ее нарушить. Тишина в теплой комнате убаюкивала.

Неожиданно над головой раздалось шуршание, будто чьи-то шажки. Очень мелкие шажки.

Джонатан поднял глаза к потолку.

– Мыши? – вслух удивился он. – И жирненькие?

– Угу, – уклончиво ответила Томми, не поднимая головы.

Легкое шуршание на потолке двинулось в противоположном направлении, за ним последовал глухой стук.

Томми отпила эль, хлюпнув при этом.

– Кстати, волосы у меня не рыжие, – неожиданно заявила она.

– О, я знаю. Скорее, это цвет бычьей крови.

– Бычьей крови?!

Джонатан тихо засмеялся.

– Хорошо, давайте скажем, что они цвета красного дерева. Я назвал их рыжими, чтобы подразнить Аргоси, который может описывать вас, используя только возвышенные метафоры. С ним такое случается, когда ему хочется произвести на женщину впечатление. Он по-настоящему добрый парень, и я надеюсь, что вы будете милы с ним. И я сказал так, чтобы позабавить и вас. И это сработало. Вы назвали меня хорошеньким.

Последнее предложение он ввернул так легко и исподтишка, что Томми вроде даже и не заметила.

Однако она замерла, как будто ее застали за воровством сладкого.

– Хорошеньких особ мужского пола в Лондоне пруд пруди, мистер Редмонд. – Голос ее прозвучал надменно. – Тех, которых можно использовать. Честных мало и благородных.

– Угу, – промычал он и слегка улыбнулся.

Интересно, подумал Джонатан, знает ли она, как подходят ее коже эти жемчуга? Ничего удивительного, что какому-то мужчине захотелось подарить их ей. Он, должно быть, выбрал их как раз по этой причине. Джонатан даже испытал к нему мгновенную жалость, потому что его полный надежд дар будет безжалостно переведен в наличные.

Томми посмотрела на часы.

– Теперь мы вас используем, мистер Редмонд. Настало время отработать жемчуг. Следуйте за мной.

Она вскочила с места и быстро завернулась в накидку, не дожидаясь, пока Джонатан отодвинет свое кресло и поможет ей, как поступил бы истинный джентльмен, с детства воспитанный поступать таким образом. Пастушьих собак тоже натаскивают на то, чтобы они заботились о стаде.

Томми опять повела Джонатана кружной дорогой через лабиринты улиц, и каким-то образом они вдруг очутились на Друри-лейн.

Весь путь они проделали быстро, и пока шли, Джонатан тайком и часто, насколько это было возможно, кусочками марципановой малины делал отметки на стенах узких переулков и домов, мимо которых проходил. Он наткнулся на сверток со сладостями в своем кармане и решил, что может пожертвовать ими ради такого дела. Не все марципановые отметки сохранятся до завтрашнего дня, может, и ночь не переживут. Но большинство останется. Он собирался взглянуть на них утром.