Ежедневно мы проделывали одно и то же: около полуночи, убедившись, что дети спят, я приходил в гостевую комнату к Софи, мы занимались любовью, а к семи утра я возвращался в собственную постель. Как говорит в фильме «Слова и музыка» Кристоф Ламбер, выходя от Катрин Денев, — я чувствовал себя помойным ведром, которое вытряхивают каждое утро, но меня это не слишком напрягало, наоборот, мне хотелось, чтобы так продолжалось всю жизнь.

К сожалению, дни летели быстро и неделя уже подходила к концу. Ни она, ни я о будущем не заговаривали, но знали, что сделать это до отлета Софи в Таиланд придется. Разговор оказался для меня тяжелым: ясно, что видеться только во время ее отпуска или случайной поездки в Париж нам обоим невыносимо, но пока у нее никак иначе не получится.

— Я уже нашла себе место на тайских авиалиниях, вернусь в Таиланд и снова пойду работать стюардессой. Буду летать в Европу — правда, не знаю, в какие города. Мы сможем встречаться не в Париже?

— Это все, что ты можешь мне предложить?

— Понимаю, что этого мало, но придется потерпеть. Поль мне не сделал ничего плохого, и я не могу ни с того ни с сего его бросить. Да, пока я не могу предложить тебе ничего лучше.

— Тогда беру это!

Впервые за всю историю наших отношений я понимал, что мы в одной лодке и ищем способ добраться до причала. Я чувствовал, что она говорит искренне и на самом деле готова перебраться ко мне.

— Только дай мне немного времени, я должна вести себя прилично, Поль не заслужил, чтобы я его обижала.

Я соглашался — не его вина, что он оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Он порядочный человек, и она должна его уважать.

Это может показаться смешным, но я действительно верю, что измена совместима с уважением. Изменить человеку — серьезный поступок. Вы возвращаетесь домой с горьким привкусом во рту — это привкус стыда, вам недостает мужества поглядеть на себя в зеркало, вы не можете поделиться своими переживаниями, и вас накрывает одиночество: вы остаетесь наедине с собой и своими грехами. Я не согласен с теми парами, которые считают, что необходимы ясность и прозрачность, и под этим предлогом все друг другу выкладывают. Так слишком просто. Нет, этот тяжкий груз надо и впрямь нести в одиночку, поступать по-другому — подло. Но если уж вас застукали с поличным, надо брать всю вину на себя — хотя бы так проявите уважение к человеку, который вам доверял и теперь будет нестерпимо страдать. Для того чтобы изменять, надо быть мужественным, даже если вы — женщина.

* * *

Наша внебрачная связь наладилась очень быстро. Софи летала из Бангкока в Мюнхен и Рим, в этих двух городах мы и встречались. Мы любили друг друга, и с этим было ничего не поделать, я чувствовал себя на месте и в собственной, и в ее жизни, я вновь обрел душевный покой. После смерти Орели у меня не было ни сил, ни желания строить планы, но в последнее время я стал снова думать о будущем. А что, если соединиться с Софи на всю оставшуюся жизнь — я ведь так ждал эту женщину? В любом случае, детям только лучше, когда я счастлив. Если я проводил выходные с Софи, они пользовались этим, чтобы перевернуть весь дом, у нас сменилась уже третья няня, но, конечно же, их вины тут не было. Мне бы и хотелось быть с ними построже, да как-то не получалось. Им не хватало мамы, но, как ни странно, выглядели они при этом вполне счастливыми, и я задумывался, способен ли ребенок испытать такое же горе, как взрослый. Дошло ли до них, что их мамы больше нет? Осознали ли они всю тяжесть ее отсутствия?

* * *

Однажды, когда мы сидели в Риме на лужайке у Колизея, Софи заговорила со мной о Поле. Ей показалось, что он начал догадываться, стал задавать осторожные вопросы. Но действительно ли он что-то интуитивно почувствовал, она пока не поняла. Видя, что Софи встревожена, я предложил: давай сделаем небольшую паузу, не будем встречаться несколько недель, ты не станешь задерживаться в Европе, и на семью останется больше времени. Предлагать такое любимой женщине было мучительно, но я знал: за то, чтобы чувствовать себя спокойно в неспокойной ситуации, надо платить. Я знал, что мне нельзя торопить Софи, и хотел, чтобы она сама выбрала наилучший момент для того, чтобы сойтись со мной окончательно.

— Только не бросай меня, Жюльен! Сейчас у нас трудное положение, но я что-нибудь придумаю и все улажу.

— Да что ты такое говоришь, милая! Я люблю тебя, я никогда тебя не брошу!

Она, всегда такая уверенная в себе, плакала как маленькая, и я чувствовал, как она меня любит и как беззащитна. Мне была приятна ее растерянность: раз все так — мне легче будет ее ждать.

— Послушай, я все равно уезжаю в Испанию на съемки. Постарайся за эти два месяца навести порядок в своей жизни.


А сам я использовал эту паузу, чтобы возобновить отношения с друзьями, которых из-за любви совсем забросил: после свадьбы Пьера и Катарины прошел год, и все это время я был занят только собой. Но я знал, что Ален расстался со своей манекенщицей, а Пьер на седьмом небе от счастья — Катарина только что родила мальчика.

Стало быть, целый год мы почти не виделись. Друзья, наглядевшись на мои страдания, уже не решались вмешиваться в мои дела: они так часто советовали мне расстаться с Софи, что теперь, когда все у нас стало хорошо, им было неудобно. Правда, Ален иногда пытался от чего-то меня предостеречь, но я его не слушал. С ним-то я и решил пообедать накануне отъезда в Мадрид, где меня уже ждала съемочная группа нового фильма. Едва войдя, я сразу понял, что у него дела плохи, что, хотя сам он с тех пор ни разу на эту тему не заговаривал, подтвердились те сомнения, которые не покидали меня после его звонка в Табарку.

— Ален, да что с тобой, на тебя же смотреть страшно, краше в гроб кладут. Говори, что случилось!

— Не знаю, просто я устал. Жить надоело, я уже старик.

— Ничего подобного!

— Именно так!

— Ладно, если ты настаиваешь…

Он кисло улыбнулся.

— Видишь ли, Жюльен, мне скоро сорок пять, а я один. И я устал гоняться за каждой юбкой, устал трахаться только ради того, чтобы конец потешить.

В жизни от него такого не слышал. Похоже, дело и впрямь дрянь.

— Да у тебя настоящая депрессия, дружище, надо к врачу идти.

Весь обед он занимался самобичеванием. Я узнал, что он себя ненавидит, что ему противно на себя смотреть, он признался даже в том, что его поведение отчасти объясняется моей известностью — дескать, его победы позволяли ему чувствовать, что и он мне интересен, не только я ему. Что ему тоже необходимо было признание.

— Но сейчас… сейчас рядом со всеми этими двадцатипятилетними девочками я выгляжу дураком, стареющим бабником! И мне с ними скучно, мы говорим на разных языках, они даже «Битлз» не знают… Поверишь, я даже трахать их устал, им все мало, а с меня хватит, я хочу спокойной жизни с нормальной женщиной моих лет, с женщиной, которая меня любит.

— Так это легче всего!

— Да брось, куда мне, кому я нужен в мои годы!

— А Люсиль? Ей ты нужен.

— Что ты сказал? — помолчав, переспросил он.

— На прошлой неделе Люсиль пригласила меня пообедать и все время говорила только о тебе. «А как там Ален, он все еще со своей белобрысой шлюшкой?»

— Да ты что? Она так и сказала — «со своей белобрысой шлюшкой»?

— Она точно так же говорила еще на свадьбе Пьера! Вот что, старина, Люсиль по-прежнему тебя любит, но послушайся меня: тебе лучше держаться тише воды, ниже травы. Как бы она тебя ни любила, тебе еще достанется. После всего, что ей пришлось из-за тебя вытерпеть, тебе придется долго ее уговаривать.

— Но почему она мне-то ничего не сказала? Она же могла позвонить.

— Ну ты даешь! Красуешься везде с манекенщицей, которая в дочки тебе годится, и при этом удивляешься, что бывшая жена не признается тебе в любви! Ты правда идиот или придуриваешься?

— Идиот! Полный идиот!

Уходил Ален повеселевшим. Возможно, мне сегодня удалось помирить мужчину и женщину. Шабадабада, шабадабада…

21

Съемки в Мадриде шли по графику, испанский режиссер оказался милым человеком, единственным его недостатком было полное нежелание заниматься актерами — он провозгласил главным своим принципом актерскую импровизацию. К счастью, на площадке собрались крепкие профессионалы, и мы взяли дело в свои руки: мы ему предлагали, а он располагал. На шедевр в таких условиях, конечно, нельзя было рассчитывать, но за ужином по ящику посмотреть — в самый раз. Может, эти слова и кажутся странными в устах актера, однако на самом деле актеры ведь очень быстро понимают, в хороший ли поезд они сели…

Но благодаря этим съемкам я открыл для себя Мадрид — уже спасибо! Это — как днем, так и ночью — совершенно невероятный город с совершенно безумной атмосферой в тапас-барах. Тапас-бары — это места для праздников, для встреч и открытий. Катарина надавала мне кучу адресов, и одним из моих любимых заведений стал «Basari» на Пласа Майор. Оформление — ничего особенного, зато испанки там очень приветливые, и всегда царит веселье. Я ни разу не ушел оттуда раньше двух часов ночи, да и то меня вытаскивал парень из нашей съемочной группы — он все время ходил со мной, и я подозревал, что его ко мне приставили нарочно, хотя у меня вроде бы и не было репутации гуляки. Именно в тапас-баре я впервые в жизни попробовал зажаренные на гриле свиные уши. Раньше я даже и не знал, что их едят, а оказалось, они хрустят на зубах и очень вкусные… хотя в свинье любой кусок вкусный, даже поговорка есть на этот счет.

Ложился я поздно, матрас у меня, к сожалению, был твердый как камень, мой позвоночник никак не хотел с этим мириться, и ночи я проводил хуже некуда, хотя, кажется, в Испании жесткость матраса считается достоинством. Впрочем, матрас был не единственным виновником моего плохого сна: Софи не прислала мне ни единой весточки после нашей встречи, и это сильно меня беспокоило. Вернется ли она ко мне? Хватит ли у нее смелости уйти от Поля? Не сблизила ли ее с мужем наша временная разлука? Я был в сомнениях: позвонить ей или не давить на нее, предоставить действовать самой? Ведь, вполне может быть, она ждет от меня поддержки? Я не знал, как мне быть. В общем, я окончательно растерялся…