А отец исчез бесследно. Им с матерью пришлось сменить квартиру, перебраться в квартал победнее, и с тех пор жизнь Софи стала одним сплошным бегством. Она поклялась никогда больше ни от кого не зависеть.

* * *

Пьер устроил по моей просьбе коктейль и пригласил давнюю подругу Софи, не сказав ей, зачем она ему понадобилась. Воспользовавшись тем, что и эта девушка не осталась равнодушной к моей славе, я спросил ее о той, из-за кого не мог жить спокойно.

— Софи ушла из компании, она теперь на Бали, вышла замуж за француза, который там работает. Познакомилась с ним во время турпоездки.

Слова «вышла замуж» вроде бы должны были меня добить, но только подстегнули.

— Чем же она там занимается?

— Открыла лавочку предметов интерьера для богатых австралийцев. Назвала ее, кажется, «Уютная жизнь».

— А дети у нее есть?

— Да.

Пьер не сводил с меня глаз. Бедняга был в растерянности: один его друг разводится, второй разыскивает женщину, с которой ему никак нельзя встречаться. Должно быть, собственная жизнь с Катариной и двумя с половиной сотнями ежедневных звонков уже казалась ему простой и ясной.

— Потрясающе! Я так рад за нее, правда, очень приятно такое слышать… И я бы с удовольствием ей позвонил, хочется поздравить. Дашь мне ее телефон?

Вопрос был задан в лоб, и я сразу понял, что ей не хочется давать мне номер. В годы нашей совместной жизни с Софи мы с ней не встречались, но она была в курсе нашего романа, и теперешняя ее нерешительность явно означала желание защитить… Вот только кого — меня или Софи? Я настаивал, я пустил в ход самую обольстительную свою улыбку кинозвезды и добился-таки своего: мне был нехотя выдан номер телефона лавочки. Я страшно обрадовался, но звонить не спешил — мне надо было подумать. Имею ли я право снова объявляться в ее жизни? А что, если она больше не хочет меня видеть? Что, если она меня забыла? Мне надо было подумать и поговорить с кем-нибудь нейтральным.


— Ну так что, Жюльен?

Терпеть не могу психоаналитиков — ты им деньги платишь, а они тебя слушают, и только.

— Я снова думаю о Софи.

— А-а!

Это его «A-а!» вывело меня из равновесия, я вскочил с кушетки и заорал:

— Да вот, думаю! Ну и что?! Я делаю что хочу, я совершеннолетний и много повидавший, я известный актер, я богат, и вы мне остоелозили!

Он промолчал, и я разошелся еще больше:

— Достали вы меня вашими намеками! Кем вы себя вообразили, с какой стати взялись меня судить? Да что вы вообще знаете о моей жизни? Что, раз я знаменитость, так уже и пожаловаться не имею права? Я люблю эту женщину, я знаю, что это на всю жизнь, я с ума схожу по ней и ничего с этим поделать не могу! Орели я тоже люблю, но совсем по-другому. Софи — это наваждение, я на ней помешался. Мне необходимо ее видеть, трогать, вдыхать ее запах, слышать ее голос — способны вы такое понять? Вам-то легко, сидите тут, задницей к креслу приросли, и слова из вас не вытянешь! Вы никогда ничем не рискуете, так что с вами ничего и случиться не может.

Он, нимало не раздражаясь, остановил меня на полном скаку:

— Мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне.

Своим идиотским замечанием он только подлил масла в огонь.

— Еще того лучше! Вот спасибо, а то я не знал! Что ж, очень умно. И это все, что вы можете мне сказать?

Я выскочил из кабинета, хлопнув дверью, а через минуту вернулся и застал его точно в той же позе. Он не шелохнулся. Этот старый козел знал, что я вернусь, еще до того, как я сам решил это сделать.

— Ну? Так что вы мне посоветуете?

— Позвоните ей.

Я плачу ему кучу денег за такое незатейливое предложение: сделать то самое, чего мне вот уже которую неделю хотелось. Отличная у него работа!


Дни шли, а я не звонил. Не знаю, что меня удерживало, быть может, страх: я боялся узнать, что в жизни Софи для меня больше нет места. Что бы я ни делал, я не получал никакого удовольствия, душа ни к чему не лежала. Домой, ссылаясь на деловые встречи, я возвращался поздно и большую часть времени проводил с Пьером и Аленом. С некоторых пор мы встречались по-другому, нам не столько хотелось этого, сколько мы чувствовали себя обязанными выполнять долг дружбы. Мы шли в «Pare des Princes», пили и, если у Алена, который понемногу начал приходить в себя, было настроение, глазели на красивых женщин. Мою ситуацию не обсуждали: Алену пока вообще было не до меня, а Пьер… после того коктейля с подругой Софи он на интересующую меня тему тоже ни разу не заговорил. То ли занял выжидательную позицию, то ли проявлял деликатность, а может, ему попросту было не до того. У каждого из нас были свои заботы, у Пьера — приятные: они с Катариной нежно любили друг друга, и он намеревался сделать ей ребенка. Кроме того, он только что создал собственную фирму и ужасно переживал из-за того, что за несколько месяцев превратился для своих сотрудников в хозяина, который набивает себе карманы. Ему трудно было привыкнуть к роли человека, получающего дивиденды, человека, которым восхищаются и которому вместе с тем завидуют.

А Ален пытался восстановиться после потрясения, вызванного разрывом и еще в большей степени тем, что Люсиль завела любовника. После развода бывшая жена казалась ему с каждым днем все более прекрасной, и говорил он о ней так, как раньше никогда не говорил.

— Люсиль великолепна, я ее недостоин. Люсиль всегда была слишком хороша для меня.

Как и большинство мужчин, Ален куда сильнее любил жену с тех пор, как она его бросила. Может быть, живущий в нем мачо не хотел смириться ни с любовью, ни с потерей? Чтобы хоть как-то справиться с собой и своей ситуацией, он с головой ушел в работу и переехал в роскошную квартиру на авеню Ньель. А я, наглядевшись на все на это, решил лететь на Бали.

13

Орели я сказал, что мне нужно встретиться с балийским режиссером, который собирается делать фильм о серфинге, агента своего предупредил, не входя в подробности, и алиби у меня было железное. Самолет приземлился в аэропорту Денпасар-Бали в семь утра, и, совершенно разбитый после пятнадцати часов полета, я попросил шофера отвезти меня в лучший отель. В Азии я до сих пор не бывал, и она околдовала меня с первой минуты. Местные часто говорят, что Бали — это любовница, которую не бросишь, — они что, знают мою историю?

Разложив вещи, приняв душ и отдохнув, я спустился в холл, забитый людьми. Большей частью это были австралийские туристы, приехавшие в Куту[7] покататься на волнах.

В самолете я видел рекламный буклет, на все лады расхваливавший уголок, где уже в шестидесятые годы собирались серферы и автостопщики. Там даже рассказывалось про одного серфера, который взлетел на самую большую волну всех времен и народов. По мнению тех, кто жил тогда в Куте, да и крупнейших метеорологов, никакая это была не самая большая волна, а просто штормовой прилив, но парень не упустил случая войти в историю. Может, это и легенда, а только правды мы все равно никогда не узнаем, потому что свидетелей его рекорда не было. К сожалению, я сюда приехал не туристом. Меня пригнало сюда наваждение.

Я спросил у портье, знает ли он лавочку Софи. Записал адрес, нанял велорикшу, и…

Мы остановились напротив лавки, и я сразу же увидел Софи. У меня перехватило горло, слезы подступили к глазам, я дрожал, внутри все горело, меня даже подташнивало… Почему я не могу спокойно видеть эту женщину? Каждая клеточка моего тела тянулась к ней, хотела ее. Господи, до чего она была хороша. Ослепительно прекрасна. Она расхаживала по своей лавочке, загорелая, вся в белом. Я был в нескольких метрах от нее, но она меня не видела, и я любовался ею, пока не стемнело. Помните картину Матисса «Читающая за желтым столом»? Вот такое же чувство охватывало меня перед этой картиной, и я, увидев женщину на полотне, так же не мог глаз от нее отвести. В ее лице было что-то такое неуловимое, превращавшее ее из просто женщины в совершенное творение. Глубокий вырез открывал тяжелую, щедрую грудь. Любил ли ее живописец? Испытывал ли он то же, что и я?

Около шести вечера перед лавочкой остановился автомобиль. Из него вышел мужчина с маленькой девочкой на руках, я толком его не разглядел. Он пробыл в лавке минут пятнадцать, и я видел, как он поцеловал мою любимую. Мне трудно было дышать. Зачем я сюда прилетел, на что надеялся? Моя жизнь во Франции. Моя жена, мой сын, мои друзья, моя работа — там у меня всё. А тут? А тут, всего в нескольких шагах, была только отрада и отрава, которой жаждала моя душа. Я подсел на эту женщину, как на наркотик, я попал в жестокую зависимость от нее. Она струилась в моих жилах.

До самого закрытия лавки я так и проторчал на тротуаре, не способный ни на что решиться. Заперев дверь, Софи обернулась и посмотрела в мою сторону. Она не могла разглядеть меня в темноте, но точно окаменела, лицо ее застыло, взгляд был обращен в мою сторону — неужели она ощутила мое присутствие? Наверное, ей хотелось перейти дорогу и проверить. Но что же ее удерживало? Странный то был миг, колдовской. Время остановилось, жизнь замерла. Я умирал от желания ее обнять, поцеловать, любить ее прямо здесь и сейчас. Пять минут растянулись в бесконечность, потом она повернулась и ушла. Я глядел ей вслед, не решаясь окликнуть. Слова застряли у меня в горле.

Ночь была мучительной, из-за разницы во времени я не мог уснуть, и усыпил меня только шотландский виски. Несмотря ни на что, из гостиницы я все-таки не выехал, провел здесь три дня и даже познакомился с одной женщиной. Ей было под пятьдесят, настроение у нее было подавленное, и все же она выглядела очень привлекательной для своих лет. Она путешествовала по острову уже недели две без всякого интереса, а приехала сюда из Южной Африки залечивать раны оскорбленной любви: муж ушел от нее к молоденькой, оставив ей половину своего состояния. Состояния, кстати, очень приличного: он владел процветающей импортно-экспортной рыбной компанией и немалой частью Кейптауна. Мы проводили ночи в гостиничном баре, напивались, подолгу и попусту болтали, и в отношениях наших не было ни малейшей двусмысленности. Оба мы оказались бездомными бродягами, выброшенными из любви. На Бали я дошел до предела и с помощью этой женщины перебрал все возможности, какими еще располагал. Мне необходимо было поговорить с Софи.