— Андрей теперь сам все, четырнадцать лет ведь… А у меня много всяких дел. И конный клуб, и теннис, и музыкальные вечера… Я в филармонию абонемент купила, — пробормотала Лина и замолчала. — То есть я за ним шла тогда… Через парк.

— Ну да, — Сергей еще покачался с пятки на носок, рассматривая ее, как показалось Лине, с недоумением. — В филармонию. То есть тебе не скучно. Ладно, поговорили. Я пойду поплаваю.

Сергей рывком открыл дверь и шагнул через порог, едва не упав, споткнувшись о лежавшую под дверью Бусю-Фросю. Та уже давно проголодалась и неотступно дежурила у комнаты. Не обнаружив утром на кухне Елены Степановны, она отправилась будить хозяйку, которая и так была перед ней кругом виновата. Сергей чертыхнулся и побежал вниз по лестнице. Буська в долгу не осталась и пролаяла ему вслед что-то обидное, но он, к ее досаде, даже не обернулся. Цокая коготками по паркету, собачка вошла в спальню и замерла, прислушиваясь. Хозяйка сидела на кровати и глупо таращилась в окно, за которым ровным счетом ничего не происходило. В нарушение всех правил она не проявила никакого интереса к появлению своей бедной, голодной, всеми позабытой любимицы. «Да что же это такое творится в доме, — подумала Буська, с трудом запрыгивая на высокую кровать. — Ни завтрака, ни покоя, ни выспаться нормально — так еще и игнорируют напрочь!»

Сквозь оцепенение Лина почувствовала, что ее руку настойчиво поддевают снизу мокрым холодным носиком, обняла собачонку и принялась задумчиво перебирать пальцами мелкие шелковые кудряшки на шерстке. Обычно такие добрые и ласковые хозяйкины руки гладили любимицу как-то невнимательно, без всегдашнего энтузиазма. Это Бусю серьезно встревожило. Но только она собиралась потребовать от хозяйки объяснений, как в дверь постучали, и на пороге нарисовался Андрей — одетый, в куртке и с теннисной ракеткой в руках.

— Мам, привет, а чего у тебя Буська дома в пальто ходит? Прикольно! — закричал он с порога. Собачка недовольно фыркнула — по ее мнению, хозяйкин сын всегда разговаривал слишком громко. — Слушай, мам, я пойду к Стаське Воробьеву, мы договорились у них в теннис поиграть. Не теряй, если я вдруг сотовый не услышу.

— Ладно, только обедать домой приходи, — стараясь придать голосу бодрость, вяло откликнулась Лина.

— Не-а, я там пообедаю. Елены же сегодня нет, суп вчерашний я не хочу. Ты же знаешь, я уху терпеть не могу, а Стаськина бабушка классные драники готовит. Слово смешное — драники, да?

— Смешное, — грустно согласилась Лина. — Иди, конечно, сам позвони, если задержишься.

— Конечно, мам, не волнуйся! — Андрей повернулся, чтобы бежать по своим делам, но вдруг вернулся, подошел к кровати. — Мам… знаешь что? Ты не расстраивайся. Все ругаются. Все равно потом помиритесь.

— А мы и не ругались, — попыталась улыбнуться Лина. — С чего ты взял?

— Ну да… — с абсолютно отцовской интонацией согласился Андрей. — Я же все понимаю. Ну, я побежал, да?

Лина откинулась на подушки и долго лежала, созерцая ставшее в одночасье серым осеннее небо — такое далекое и безучастное, утонувшее в клочьях грязных серо-голубых облаков. На душе было так же тускло и беспросветно, а мысли в голове рвались на не связанные друг с другом непонятные фрагменты. И вдруг она четко поняла, что не может оставаться в доме наедине с мужем. Делать вид, что она принимает его правила игры: ничего не произошло, а стало быть, и говорить не о чем — это было выше ее сил. На самом деле больше всего на свете сейчас ей хотелось устроить безобразный скандал: разораться, хлопнуть об пол его любимую кружку, обвинить мужа во всех смертных грехах, потребовать развода, вышвырнуть его вещи за порог! Ведь так и полагается вести себя законным женам в подобных случаях. А потом выслушать его сбивчивые объяснения, заверения в том, что «его попутал бес», что «ничего такого не было» и «в любом случае ничего подобного больше никогда-никогда не повторится, потому что он любит только ее и больше никого на свете». И тогда, может быть, она постарается его простить — не сразу, конечно, но со временем. Вот как должно было быть!

Но если дорогой супруг рассчитывает, что она будет безропотно мириться с отведенной ей ролью предмета домашнего обихода, всегда находящегося под рукой у хозяина, то он ошибается! Она уедет сейчас же, даже не позавтракав и не предупредив его, уедет на целый день, и пусть на этот раз он ломает голову: куда? Уехать при этом следовало в такое место, чтобы найти ее было никак не возможно, а телефон она выключит, непременно выключит!

Подхваченная волной протеста, как тогда, у выхода из парка, Лина слетела с кровати и принялась лихорадочно набирать номер подружки Лариски. Собственно говоря, подружкой Лариску она называла только по старой памяти: с самого детства они жили в одном доме и вместе играли во дворе — вот тогда они и в самом деле были неразлейвода. Но потом Лина вышла замуж и уехала, а Лариска осталась — так и проживала по старому адресу до сих пор, приведя своего избранника в родительскую квартиру и родив ему двоих сыновей. За минувшие годы задушевная дружба почти сошла на нет, превратившись в обыкновенное давнишнее знакомство. И все же по старой памяти они с Лариской изредка перезванивались и еще реже встречались. Разумеется, инициатива исходила не от Лины: дело даже не в том, что Лариска была теперь совершенно не из ее круга. Просто в однообразной Ларискиной жизни не происходило ничего такого, что могло бы представлять интерес для Лины. А вот Лариска, напротив, живо интересовалась событиями Лининой жизни: заграничными поездками, крупными и пустячными покупками, Андрюшкиными успехами в школе. Периодически звонила, расспрашивала, ахала и восхищалась, немного завидовала, конечно, но не зло, а открыто и простодушно, искренне выражая свое восхищение подругой.

Кроме того, Лариска очень любила проводить параллели между собой и Линой, причем с явным оттенком веселого мазохизма. Выслушав краткий Линин отчет об отпуске на Сейшелах, она в свою очередь очень смешно рассказывала, как они проторчали три недели на даче у ее родителей в деревне Бобровка. На мимоходом сообщенную новость о приобретении для Лины новой машины она, смеясь, рассказывала, что, когда она села в их только что купленную «Ниву», под ней немедленно сломалось пассажирское кресло и она со всего размаху плюхнулась на пол. Если Лариска узнавала, что Андрей занялся серфингом и делает успехи, то тут же рассказывала, что оба ее «обалдуя», как она именовала сыновей, часами не отлипают от компьютера, а старший в школе едва тянет на тройки и на репетитора, разумеется, денег нет. Тема денег лидировала в Ларискином рейтинге актуальных вопросов: их всегда отчаянно не хватало, но, надо отдать ей должное, она никогда не пыталась одолжить их у Лины. Супругов они не сравнивали по умолчанию — Ларискин Толик за смешные деньги работал врачом в какой-то заштатной государственной больнице, и подходящую шкалу для сравнения Ларискиного Толика и Лининого Сергея просто невозможно было подобрать в силу несоизмеримой разницы масштабов.

Честно говоря, Лина не вполне понимала, зачем Лариска продолжает делать вид, что они — подруги, раз уж у них осталось так мало общего. Потом пришла к выводу, что старой знакомой руководят вполне прагматические мотивы: во-первых, ей интересно хотя бы краем глаза понаблюдать за жизнью Лины — будто глянцевый журнал полистать, только вживую. А еще Лина время от времени привозила для Ларискиных пацанов вещи, из которых вырос Андрей. Таких джинсов и свитеров, какие носил Андрей, у них отродясь не бывало, так что все привезенное принимали с благодарностью. Лина с удовольствием отдавала бы Ларисе и свои вещи, но подружка быстро располнела и в Линину фирменную одежку сорок шестого размера не помещалась в принципе.

Еще Лина не понимала, зачем она сама поддерживает отношения с Лариской, иногда под настроение позванивая «заклятой подружке» или запросто забегая в гости. То есть понимала, конечно, но не собиралась признаваться даже себе в том, что ей нравится собственное отражение в зеркале, которое каждый раз услужливо подсовывает Лариска, — так думать было бы некрасиво и недостойно интеллигентного человека. Поэтому Лина говорила себе, что просто не может оттолкнуть от себя подругу детства только за то, что они теперь живут на разных «этажах». Ведь понятие благотворительности, в конце концов, может касаться не только джинсов, но и более тонких материй, вот дружбы например.

Короче говоря, она позвонила Лариске. Та была дома и, немного удивившись звонку, радостно сообщила, что муж и сыновья еще в пятницу уехали в деревню помогать деду и бабке пилить дрова на зиму, так что она одна и совершенно свободна. Конечно, она будет счастлива увидеться и поболтать!

Лина принялась лихорадочно собираться. Вообще-то у нее было намечено и еще одно дело, которое как раз и могло занять целый день, но все откладывалось как раз из-за своей очевидной глупости. Причем настолько явной, что даже озвучивать эту прихоть никому не стоило — засмеют. Но Лина давно уже не отказывала себе в куда более дорогостоящих капризах, чем этот, вполне, в общем-то, безобидный. Она смеялась над собой и иронизировала, и откладывала «на потом» — а все равно не получилось, не забылось. Значит, решено. Надо наконец решиться и исполнить задуманное. А сегодня как раз все так сложилось… удачно.

К воплощению задуманного плана Лина подошла со всей серьезностью. Прежде всего — одежда. Спустившись в гардеробную, она откопала самую старую из имевшихся курток, такую, чтоб не бросалась в глаза. Конечно, простота тоже была относительной, она это понимала, но ничего хуже этой кожаной куртки из позапрошлогодней коллекции знакомого дизайнера у нее не было. Все разонравившиеся или вышедшие из моды шмотки она отвозила двоюродной сестре в Нижний Тагил, и родня не могла нарадоваться подаркам. Что же теперь делать-то? После лихорадочных поисков в гардеробной нашлись старые черные брюки — Лина даже не помнила, когда и, главное, зачем их купила. Она давно заметила, что с наступлением осени женщины, которые ходят пешком и ждут на остановках общественный транспорт, все, как по команде сверху, одеваются в черные брюки или юбки. Понятно, что к такой «униформе» легко подобрать черную сумку и черную обувь. Когда-то давно, когда у нее самой были только одни-единственные осенние сапоги (разумеется, практичные черные), она тоже носила черные брючки, к которым подходили любые блузки и свитера. То есть она тогда считала, что подходили.