Старые приятели договорились встретиться в городе, возле входа в университет — это был центр, до любого места рукой подать, и в молодости они часто именно там назначали свидания друг другу и прочим персонам своей студенческой жизни, ныне давно и напрочь забытым.

Валентин ее уже ждал. Заботливо придерживая спутницу за локоток, пока она с грацией и легкостью кошки садилась в его машину, он не скрывал восторга, лишившего этого неисправимого балагура дара речи, что Лину вполне устроило для начала. Она одарила его ослепительной улыбкой, чем избавила от необходимости говорить комплименты.

— А нам далеко ехать? — поинтересовалась Лина, устраиваясь поудобнее в широком кожаном кресле рядом с водителем. Она любила вот такие большие мощные машины, сидя в которых как бы плывешь над потоком другого транспорта. Ей нравилась тихая музыка, которая ненавязчиво мурлыкала в динамиках, — Нино Рота, очень мило, правда, не ново, ну и слава богу. И даже запах его сигарет неожиданно понравился, хотя муж давно уже перешел на электронные, и она всегда думала, что не выносит сигаретного дыма.

— Недалеко, но за городом.

— Жаль, я бы хотела куда-нибудь далеко поехать, — честно сказала Лина. — Просто сидеть и разговаривать, а то все бегом да по делу.

— Давай разговаривать не по делу, — разрешил Плюсик, выруливая со стоянки. — Время позволяет.

Но вопреки своим благим намерениям Лина тут же выбрала тему, все равно имеющую отношение к работе.

— Валь, а я вчера с Наташей поговорила, ну, которая у нас собак стрижет. Она так много работает, с утра до ночи, а Рада хочет второго грумера брать, чтобы ей легче было, и чтобы больше клиентов обслуживать. А Наташа просила не брать, потому что ей очень деньги нужны. У нее, оказывается, муж болеет, лекарства дорогие. Слушай, а ты не знаешь, что с ним? Мне неудобно было спрашивать, я, может быть, врача бы им нашла, у меня есть знакомые. Знаешь, она его так любит! Называет — «нежнуля». Даже странно как-то.

Если сказать совсем уж честно, то, затевая этот разговор, Лина больше всего радовалась тому, что у нее теперь есть темы, касающиеся не только ее самой. И что она может ненавязчиво показать Валентину, что она послушалась его совета и теперь искренне интересуется окружающими людьми, более того — она готова им помогать. Собственный портрет Лина рисовала исключительно акварельными красками и в приятных глазу тонах.

— Да нет, вряд ли им врач поможет, — вздохнул Валентин. — Он инвалид.

— Авария? — ахнула Лина, мимоходом укорив себя за любопытство.

— Маниакально-депрессивный синдром. Уже много лет. Это лечению не поддается, можно только контролировать… в какой-то степени. Бывают обострения, бывают ремиссии.

Лина помолчала, обдумывая информацию, потом удивленно пробормотала:

— То есть он… А она вкалывает, как негр. То есть она его так любит? Нежнулечка… Но он же… Валь, странно?

— Бывает, Дюймовочка, — откликнулся он, глядя на дорогу: начиналась метель, а впереди должен быть пост ГИБДД.

Лине его интонация не понравилась.

— Не называй меня так, — потребовала она. — У тебя как-то… уничижительно получается. Я уже давным-давно не Дюймовочка.

— Жаль, — откликнулся Валентин, по-прежнему не глядя на нее. — Она мне нравилась. И к тому же у вас много общего. Она тоже все время делала открытия и всему удивлялась, вот как ты сейчас. И тоже делила все на «правильно» и «неправильно». Милая девочка.

Лина немедленно надулась и отвернулась, глядя в свое окно. Деревья стремительно летели назад, сливаясь в сплошную темную массу.

— Чего молчишь? Обиделась? — нарушил молчание Валентин.

Лина промолчала, давая понять, что, разумеется, да, она обиделась. Нечего делать из нее девочку-дурочку. Любой человек делит поступки окружающих и свои на «правильные» и «неправильные», и ничего наивного и глупого в этом нет.

— Не надо, — попросил Валентин, свободной правой рукой нащупав ее руку. — Ты же знаешь, что я никогда не хочу тебя обидеть. Мы просто разговариваем. А ты не Дюймовочка, я больше не буду. Ты умница и красавица. Ну хочешь, я даже буду звать тебя Линой?

— Не хочу, — великодушно отказалась от такой жертвы Лина. — Я уже и к Галине привыкла.

— Галка, Галчонок, Галинка, — задумчиво пробормотал Плюсик, по-прежнему не убирая правую руку с ее руки. — А о чем думаешь?

— Я думаю… Думаю, что я бы так не смогла, — честно призналась Лина. — Может быть, это и нехорошо, с твоей точки зрения, но я могу любить только сильного и успешного мужчину. Мужчина — глава семьи, защитник. Да, и добытчик. А если не так — то зачем он?

— Здрасьте! А куда же его? — присвистнул Плюсик. — Выкинуть, что ли? Сдать в утиль? Черт возьми, накупили прав, я понимаю, так здоровья не жаль, что ли?!

Он схватился за руль двумя руками и стал рывками тормозить, чтобы дать возможность обгонявшей его машине успеть вернуться в свой ряд со встречки.

— В лоб ведь летел, придурок! — возмутился Валентин. — Так что ты там говорила?

Лина, растерявшая от неожиданной встряски свой запал, помолчала, собираясь с мыслями.

— Не передергивай, Валя. Я же не про то говорю, что надо от него избавиться, тем более что он не просто тунеядец и лентяй, а больной человек. Безнадежно больной. Жить, терпеть, делать что возможно. Но так любить? Так, как будто все в порядке? Пахать на трех работах, обеспечивать его, носить домой продукты — и называть его нежнулечкой?! Вот этого я не понимаю.

— И в самом деле, — поддержал ее Валентин. — Пользы от него — шиш, забот — море. Перспективы, совершенно верно, никакой. Да еще и «нежнуля». Ужас!

— Валя!!! — закричала Лина.

— Что?!!

— Прекрати меня передразнивать! И не зли меня! Ты же нарочно, я вижу! Если ты такой умный, то возьми и объясни мне, недотепе, — как она может? Как она может его любить? За что? Ну мне важно это, понимаешь? Я ставлю себя на ее место — и не понимаю! — Лине уже неважно было, как она выглядит в глазах друга, ей важно было понять.

— Галя, не заставляй меня говорить банальности. Любовь как раз ничем и не объясняется. Иногда умных, блестящих, красивых — не любят. Почему? А фиг его знает. Часто любят дураков, подлецов, пустышек. За что? Они их видят не дураками, не подлецами, не пустышками. Тот, кто любит, по-другому видит, понимаешь? А химия это, или оптика, или психология — вопрос наукой до конца не изученный. Вот твою точку зрения я, кажется, могу объяснить. Помнишь, нам еще на лекциях рассказывали про семейство шимпанзе? Или ты прогуляла? Там был доминирующий самец и несколько слабых, которые не пользовались популярностью у самок. Потом один из этих слабаков нашел пустую оранжевую канистру из-под воды. И стал ею стучать, трясти, бегать с ней. И дамы тут же обратили на него внимание. И теперь уже он был доминирущим самцом. Пока исследователи не отобрали у него канистру. Что — опять обиделась?

— Нет, — спокойно ответила Лина. — Я помню, как нам объясняли, что самки видят именно в сильном и ярком, выделяющемся из общей массы самце опору для своих будущих детенышей. Слабак их не защитит. Это заложено в природе — любить сильного. Значит, я права. А ты нет. Вот и все.

— Разумеется, ты права, — покладисто согласился Плюсик, сворачивая с шоссе на подъездную аллею, ведущую к ярко освещенному огнями двухэтажному дому. — С одной только поправкой: сейчас мы говорили про шимпанзе. Все, приехали, хватит спорить!

Ресторан, в котором Лина никогда не была, показался ей несколько странным. Назывался он «Русская изба», и перед входной дверью стояли два огромных пузатых боярина из папье-маше. Почти такой же господин (Лина даже оглянулась на вход), только живой и чернобородый, встретил их на входе в зал. Валентин явно был здесь завсегдатаем: его приветствовали по-свойски радушно и с плохо скрытым любопытством рассматривали Лину. Она поздравила себя с тем, что у нее хватило ума не надеть что-нибудь вечернее «из городу Парижу» — хороша бы она тут была. Впрочем, Плюсик, который одежкой, своей и чужой, никогда не заморачивался, вообще был одет в брюки и джемпер, правда, бежевого цвета, который отлично подходил к его веснушкам и рыжему хвосту, о чем Лина и не преминула ему ехидно доложить.

Они прошли через большой главный зал, стены и потолок которого были расписаны «под хохлому» так ярко и аляповато, что в глазах рябило от «клюквы». Их столик был накрыт в одной из ниш на балконе второго этажа, где посетителей почти не было. Лина, заглядывая через деревянные перила, с интересом рассматривала интерьер: русская печь в центре зала, окна в разноцветных витражах, деревянные столы, массивные стулья с резными спинками. Юркие официанты в этнических костюмах (девушки — в сарафанах и алых кокошниках, молодые люди — в вышитых косоворотках) метались по залу, разнося водку-селедку и прочие разносолы.

— Красота! — улыбаясь, оценила Лина. — Почему ты меня именно сюда привез? И в городе можно было…

— Не спеши, — успокоил ее Плюсик. — Ты же не знаешь всей программы.

И Лина послушно замолчала, решив не задавать больше вопросов и предвкушая, как Плюсик будет ее развлекать, ухаживать за ней и говорить всякие приятности. Принесли меню. Лина, с трудом разобрав древнерусский шрифт, вчиталась и не смогла сдержать смех.

— «Всеми нами любимая домашняя дрожалка съ чесночной подливой» — это как?

— Студень, — пояснил Валентин.

— Батюшки! — издевалась Лина. — «Рыба муксун Сибирской земли, копченная въ дыму, съ подливой изъ чеснока, соли, перца, уксуса, сока ягоды греховной, прозванiемъ помидоръ, али томатусъ, и лука моченаго». Валя, хочу ягоды греховной, можно даже без муксуна, я его не люблю, он жирный. Какая прелесть!

— Вот, начала вникать, молодец, — похвалил ее Плюсик. — Будет тебе ягода греховная. Дальше выбирай, не стесняйся.

— Ха! Крошево! А почитать, так это ж наш салат оливье. А ты что будешь?