Я смотрю в его полное сожаления лицо, но не задаю очевидный вопрос, в котором бы говорилось, из чего этого.

— Ты жалеешь об этом?

— Каждый день моей дерьмовой жизни.

Тревога уступает место грусти. Уильям Андерсон — мужчина, страстно любивший мою маму, — живёт с ежедневным сожалением. Оно сильное и живое. Оно съедает его. Не могу найти слов, чтобы облегчить его боль, так что делаю единственную правильную для себя вещь. Я тянусь к зверски властному мужчине и обнимаю его. Жалкая попытка облегчить боль длиною в жизнь, но когда он улыбается моему поступку и принимает мои объятия, крепко удерживая меня свободной рукой, думаю, я, возможно, могу на минутку всё изменить.

— Достаточно, — говорит он. Ну вот, властность снова на месте. Я отстраняюсь от него и, как только в поле зрения появляется вся комната, я вижу Миллера в паре метров от нас, он стоит рядом с Грегори. Мой лучший друг выглядит так, как будто находится в трансе, а Миллер необычайно спокоен, учитывая то, что только что увидел. На нём серые спортивые брюки, черная футболка и кроссовки. Необычный для Миллера вид, но после порчи всех его масок, думаю, у него нет особого выбора. А потом мое внимание привлекает спортивная сумка в его руке, и я перевариваю все, произошедшее с паспортами и словами Уильяма.

— Идите, — командует Уильям, указывая на дверь. — Машина припаркована на углу. Выходите на втором этаже и воспользуйтесь пожарной лестницей. — Миллер не шевелится, поэтому Уильям продолжает. — Харт, мы это уже обсуждали.

Я непонимающе смотрю на Миллера, тут же насторожившись от волн ярости, исходящих от него. Его покрытая щетиной челюсть, как будто, окаменела.

— Я их всех уничтожу, — обещает он, голос пропитан ядом. Я с трудом сглатываю.

— Оливия, — просто, на выдохе говорит Уильям. Это напоминание, и Миллер смотрит на меня, понимание как будто просачивается сквозь злость. — Увези её из этого гребаного беспорядка, пока мы не выясним, что происходит. Не подвергай её ещё большей опасности, Харт. Устраняй последствия. — Телефон звонит в руке Уильяма, и он, матерясь, принимает вызов. — В чём дело? — спрашивает он, смотря на Миллера. Мне не нравится выражение настороженности на его лице. — Идите, — говорит он, продолжая слушать, и подходит к нам. Миллер равняется со мной и в мгновение ока подводит нас к двери, Уильям идет прямо за нами.

Я дезориентирована. Ничего не понимаю. Я позволяю увести себя из квартиры Миллера, не имея представления, куда мы направляемся.

Мы уже в холле, и Миллер ведёт меня к лестничной клетке.

— Нет! — кричит Уильям, заставив Миллера резко остановиться и, распахнув глаза, обернуться. — Они поднимаются по лестнице.

— Что? — рычит Миллер, мгновенно покрывшись испариной. — Блять!

— Им известны твои слабости, мальчик. — Голос Уильяма мрачный, как и его взгляд.

— Что происходит? — спрашиваю, освобождаясь от руки Миллера, взгляд мечется между ним и Уильямом. — Кто это «они»? — Мне не нравится то, как настороженно Уильям смотрит на Миллера, не то чтобы тот заметил. Его начинает трясти, как будто он увидел приведение, кожа бледнеет прямо на глазах. — Отвечайте! — ору, отчего Миллер подпрыгивает и медленно поднимает на меня взгляд синих глаз. Затравленный. У меня перехватывает дыхание.

— Те, у кого ключи от моих оков, — шепчет он, капелька пота стекает по его виску. — Аморальные ублюдки.

Меня молнией пробивает всхлип, когда на меня обрушивается сказанное со всей своей силой и жестокостью.

— Нет! — Качаю головой, сердце грохочет, как ракетный двигатель. Не хочу спрашивать. Он выглядит по-настоящему испуганным, и я не знаю, от того ли это, что они, кто бы они ни были, уже идут или потому что путь к его побегу перекрыт, а ему нужно меня увезти. Интуиция подсказывает мне последнее, только сердце сжимается от страха из-за первого. — Чего они хотят? — храбрюсь задать вопрос и вздрагиваю при виде того, как он борется, чтобы не расклеиться. Когда он, в конечном итоге, заговаривает, это едва слышный шёпот.

— Я сказал им, что ухожу, — он удерживает мой взгляд, пока я пытаюсь осознать чудовищность сказанного. А потом глаза наполняются слезами.

— Они не позволят нам быть, если мы останемся? — спрашиваю, задыхаясь.

Он медленно качает головой, боль искажает его совершенное, прекрасное лицо.

— Мне так жаль, моя прекрасная девочка. — Сумка падает на пол, и я вижу, как его охватывает чувство поражения. — Они владеют мной. Последствия будут разрушительными, если мы останемся.

Мне всю сотрясают рыдания от его обещания, щеки горят и болят, потому как я тру лицо, пытаясь отыскать в себе силу, заменить ею потерянную Миллером. Я уже глубоко — глубже, чем могла себе представить. И я пойду за ним на дно, если потребуется. Я делаю глубокий вдох, подхожу к нему, поднимаю с пола сумку и беру его за трясущуюся руку. Он мне позволяет, но как только понимает, куда мы идем, замирает, и я слышу учащенное под властью паники дыхание. Миллер сопротивляется, усложняя задачу попасть туда, где нам необходимо быть, но вот мы всё же там.

Я жму кнопку вызова лифта и молюсь, чтобы он был где-то поблизости. Постоянно оглядываюсь в сторону лестничной клетки.

— Оливия?

Я смотрю в сторону и вижу, что рядом с Уильямом стоит Грегори. Он выглядит потерянным. Запутавшимся. Шокированным. Я улыбаюсь, пытаясь унять его тревогу, но понимаю, что у меня не выходит.

— Я позвоню, — обещаю, двери лифта открываются, и Миллер делает шаг назад, утаскивая меня за собой. — Пожалуйста, скажи Нан, что я в порядке.

Бросаю сумку в лифт и, повернувшись к Миллеру, беру в свою и вторую его руку. А потом я начинаю медленно отступать, волнуясь о том, что наше время истекает, но еще больше заботясь о том, что здесь спешить нельзя. Он смотрит за меня, в закрытую коробку, и всё его тело наливается свинцом, именно в этот момент я понимаю, насколько жестокой была, заставляя его подвергаться этому страху. Проглатываю слёзы вины и продолжаю отступать до тех пор, пока мы не стоим на расстоянии вытянутых рук, между нами наши сцеплённые руки.

— Миллер, — говорю тихо, отчаянно стремясь к тому, чтобы он сфокусировался на мне, а не на монстре за моей спиной, — смотри на меня, — прошу я. — Просто смотри на меня. — Голос дрожит, не важно, как сильно я стараюсь сдерживаться. Меня накрывает волной облегчения, когда он делает ко мне один осторожный шаг, но потом он яростно качает головой и делает два шага назад. Он то и дело сглатывает, руки становятся невероятно горячими. Локоны его красивых волос становятся тяжелыми под тяжестью пота, который ручьями стекает с его макушки, лба, отовсюду.

— Я не могу, — задыхается он, сглатывая. — Не могу это сделать.

Я смотрю на Уильяма и вижу в его взгляде озабоченность, он то и дело проверяет телефон и смотрит в сторону лестничной клетки, когда же я смотрю на Грегори, вижу то, чего прежде в своем друге не видела, когда дело касалось Миллера. Сострадание. Закусываю губу, когда начинают бежать слёзы, всхлипываю, и тогда он смотрит на меня глазами, полными ободрения. Потом он кивает. Едва заметно, но я вижу и понимаю. Чувствую себя беспомощной. Мне нужно вывести Миллера из этого здания.

— Ты иди, — говорит Миллер, подталкивая меня к лифту. — Я буду в порядке, иди.

— Нет! — кричу я. — Нет, ты не сдашься! — Я бросаюсь к нему и обвиваю руками, молчаливо клянусь никогда не отпускать. Не упускаю момент, когда напряжение его тела ослабевает под моими руками.

Моё.

Его.

Наше.

Я крепко его сжимаю, губами прижимаясь к его шее, он прячет лицо в моих волосах. Потом я отстраняюсь, сильнее потянув его за руку, и глазами умоляю пойти со мной. И он идёт. Один маленький шаг вперёд. Второй. Ещё. И ещё. Он в дверях, я в лифте. Его всё также трясёт, он задыхается, покрываясь испариной.

И я слышу громкий звук со стороны лестничной клетки, вслед за ним красочный мат Уильяма, тогда я делаю то единственное, о чем мне кричит инстинкт, и затаскиваю Миллера в лифт, нажимая кнопку второго этажа, после чего обнимаю его, задыхающегося, и прячу его в нашем.

Лихорадочный стук сердца в его груди граничит с опасным. Я заглядываю ему за плечо на холл, пока двери медленно закрываются, и последнее, что я вижу перед тем, как мы остаемся одни в ужасающей коробке, это Уильям и Грегори, подошедшие к лифту, оба тихо наблюдают за тем, как мы с Миллером исчезаем из виду. Я грустно им улыбаюсь.

Не удивлюсь, если та ярость, с которой его сердце колотится о мою грудь, оставит синяки. Он не успокаивается, не важно, насколько крепко я его обнимаю. Мои попытки успокоить его бесполезны. Единственно, на чём мне нужно сосредоточиться, это удержать его в вертикальном положении, пока мы не спустимся до второго этажа, что прямо сейчас довольно легко. Он застыл, я же смотрю за цифрами монитора, сменяющими друг друга, между каждой проходит, кажется, вечность. Мы спускаемся медленно. Всё как будто в замедленной съемке.

Всё, за исключением дыхания и сердцебиения Миллера.

Миллер дёргается под моим руками, и я пытаюсь отстраниться, но у меня ничего не выходит. Я не могу от него отодвинуться, и я вдруг начинаю паниковать от возможной трудности вывести его, когда лифт остановится.

— Миллер? — шепчу я низко и спокойно. Слабая попытка заставить его поверить в то, что я в порядке. Всё далеко не так. Он не отвечает, и я снова быстро смотрю на монитор.

— Миллер, мы почти снаружи, — говорю, толкая его и заставляя отступать, пока он спиной не упирается в двери. От дергания лифта при остановке я вздрагиваю, Миллер издает слабый звук, прижимаясь ко мне. — Миллер, мы на месте. — Я борюсь с его окаменевшим телом, услышав, как начинают открываться двери. Только сейчас я начинаю думать о вероятности того, что они могут ждать нас снаружи, внутри поднимается паника, замираю, когда двери расходятся. Что, если они там? Что мне делать? Что они будут делать? Дыхание становится прерывистым, в такт Миллеру, я выглядываю за его плечо, ноги затекли от длительного стояния на носочках.