— Ты ничего не сможешь сделать, — меня уже тошнит от людей, думающих, будто они знают, что для меня лучше. Я хозяйка своей судьбы, рассуждаю как идиотка. Берусь за ручку дверцы, когда машина останавливается на красный свет, готовая выскочить и бежать. Только действую не слишком быстро. Дверца не подчиняется, и Уильям уже крепко держит меня за руку.

— Ты остаешься в машине, Оливия, — заверят Уильям строго, когда машина трогается с места. — Сегодня я не в настроении для твоих выходок. Ты совершенно точно дочь своей матери.

Я сбрасываю его руку и откидываюсь на мягкую кожу сиденья.

— Пожалуйста, не говори о ней.

— Значит, отвращение не прошло?

Бросаю голодный взгляд на бывшего сутенера своей матери.

— С чего бы? Она предпочла твой мрачный мир своей дочери.

— Ты хочешь выбрать еще более мрачный, — констатирует он.

Я закрываю рот, сердце теперь стучит в два раза быстрее.

— Я ничего не выбираю, — шепчу. — Никогда больше с ним не увижусь.

Он тепло мне улыбается, едва заметно качая головой:

— Кого ты пытаешься убедить? — спрашивает, и возможно, не зря. Я слышала себя. В словах нет уверенности. — Я здесь, чтобы помочь тебе, Оливия.

— Мне не нужна твоя помощь.

— Уверяю тебя, нужна. Больше, чем семь лет назад, — говорит он резко, почти холодно, заставляя меня ощутить холод. Я помню мрачный мир Уильяма. Вряд ли сейчас его помощь нужнее, чем тогда.

Он отворачивается от меня, достает из внутреннего кармана телефон, нажимает несколько кнопок, после чего подносит его к уху.

— Отмени все встречи до конца вечера, — распоряжается он, а потом разъединяется и убирает телефон обратно в пиджак. Остаток пути он смотрит прямо перед собой, оставив меня мучиться вопросом, что же будет после ужина. Знаю, что услышу вещи, о которых слышать не хочу, и понимаю: я не в силах ничего сделать, чтобы это прекратить.

Водитель останавливается у небольшого ресторанчика и открывает для меня дверцу. Уильям кивает, давая молчаливый знак выходить, и я слушаюсь без промедления, потому что знаю: протесты меня ни к чему не приведут. Улыбаясь водителю, я жду, когда Уильям присоединится ко мне, а потом смотрю, как он застегивает пуговицы пиджака, после чего кладет руку мне на спину, направляя вперед. Двери ресторана открываются перед нами, и Уильям приветствует практически каждого, мимо кого мы проходим. Его влияние на других посетителей и обслуживающий персонал велико. Он улыбается и кивает все время, пока мы не оказываемся за уединенным столиком в конце зала, вдали от любопытных глаз и ушей. Сообразительный официант передает мне карту вин, и я благодарно улыбаюсь, занимая место.

— Она будет воду, — распоряжается Уильям. — И как обычно для меня, — ни пожалуйста, ни спасибо тебе. — Рекомендую ризотто, — улыбается мне мужчина напротив.

— Я не голодна, — желудок сжался в узел, коктейль нервов и злости. Я, наверное, не смогу есть.

— Ты на грани истощения, Оливия. Прошу, доставь мне удовольствие наблюдать, как ты ешь потрясающую еду.

— Мне хватает бабушки, зудящей по поводу моего веса. Твои занудства мне не нужны, — я кладу на стол меню и беру только что наполненный водой стакан.

— Как поживает неподражаемая Жозефина? — принимая от официанта бокал с темной жидкостью, спрашивает он.

Она не была такой неподражаемой, когда Уильям отослал меня обратно к ней. Я пару раз упоминала о ней во времена своих безрассудных припадков, но была слишком ослеплена поисками прошлого, чтобы вдаваться в подробности их знакомства.

— Ты знал ее? — ну вот, теперь я снова любопытничаю, а я ненавижу быть любопытной.

Он смеется, и этот звук приятен — ровный и светлый.

— Я никогда ее не забуду. Она всегда звонила в первую очередь мне, когда Грейси выделывала этот свой трюк с исчезновением.

При упоминании имени моей матери желчь разливается внутри, но услышав про бабушку, внутри я улыбаюсь. Она бесстрашная, ни капли никого не боится, и я точно знаю, Уильям не стал бы исключением. Его изумленный тон в разговоре о Нан тому подтверждение.

— Она в порядке, — отвечаю я.

— Все такая же пылкая? — спрашивает он с легкой улыбкой на губах.

— Больше, чем когда-либо, — отвечаю я. — Но ей не было так же хорошо, когда ты привез меня домой в ту ночь семь лет назад.

— Знаю, — понимающе кивает он. — Ты была нужна ей.

Сожаление накатывает, и я рассыпаюсь под его тяжестью; хотела бы я изменить свою реакцию на мамин дневник и бабушкино горе.

— Мы через это прошли. И она по-прежнему сильная.

Он улыбается. Открыто.

— Никто никогда не заставлял меня дрожать от страха, Оливия. Только твоя бабушка. — Мысль о Уильяме, дрожащем от страха, просто нелепа. — Но глубоко внутри она понимала, что я был не в силах контролировать Грейси больше, чем она или твой дедушка.

Уильям откидывается на спинку стула и заказывает два ризотто, как только официант появляется у столика.

— Почему? — спрашиваю я, как только официант вновь убегает. Вопрос, который мне следовало задать годы тому. Тогда мне стоило задать много вопросов.

— Почему что?

— Почему моя мама была такой? Почему ее нельзя было контролировать?

Уильям заметно ерзает на стуле, явно ощутив от моего вопроса дискомфорт, и взгляд серых глаз избегает меня.

— Я старался, Оливия.

Хмурюсь на него через стол, странно видеть столь преуспевающего мужчину таким неуверенным в себе.

— Что?

Он вздыхает и ставит локти на стол.

— Мне следовало быстрее отослать ее. Так же, как я поступил, когда понял, кто ты.

— С чего бы тебе было ее отсылать?

— Потому что она любила меня, — он следит со своего места за моей реакцией, только многого ему не увидеть, потому что шок погружает меня в темноту. Мама любила своего сутенера? Тогда какого дьявола она пропустила через себя весь город? Почему… Осознание приходит быстро, останавливая внутри поток вопросов.

— Ты ее не любил, — шепчу я.

— Я любил твою маму как сумасшедший, Оливия.

— Тогда, почему… — прижимаюсь к спинке стула. — Она тебя наказывала.

— Изо дня в день, — вздыхает он. — Каждый гребаный день.

Не этого я ожидала. Вообще ничего не понимаю.

— Если вы любили друг друга, тогда почему не были вместе?

— Она хотела, чтобы я делал вещи, которые делать просто не мог.

— Или не хотел.

— Нет, не мог. У меня были обязательства. Я не мог просто бросить своих девочек и позволить им попасть в руки какого-нибудь аморального ублюдка.

— Поэтому ты бросил мою маму.

— И позволил ей попасть в руки аморального ублюдка.

Я выдыхаю, глазами пробегаюсь по слабоосвещенному залу ресторана, пытаясь осмыслить только что услышанное.

— Ты знал. Я искала ответы, а ты все это время знал?

Его губы поджимаются, а ноздри раздуваются:

— Тебе не нужны были гадкие подробности. Ты ведь была молоденькой девочкой.

— Как ты мог позволить ей вот так уйти?

— Я держал ее рядом с собой годами, Оливия. Позволить ей потеряться в моем мире было чудовищной ошибкой. Я просто был рядом и смотрел, как мужчины утопают в ее красоте и душе, падают к ее ногам. Каждый гребаный день эта картина вырывала мне сердце, и она знала об этом. Я больше не мог этого выносить.

— И поэтому ты ее выгнал.

— Как бы я хотел не делать этого…

Проглатываю ком в горле. Все, что сейчас сказал Уильям, может заполнить огромную дыру в моем прошлом, но не заполнит дыру в сердце. Несмотря на его рассказ о ее мучительной любви, она все же бросила свою дочь. Что бы он ни сказал, этот поступок правильным не станет. Смотрю на зрелого, приятного мужчину, которого любила моя мать, и, с ума сойти, я могу это оценить. Еще более невероятно то, что я последовала за мамой, пытаясь понять ее мысли. Забрала ее дневник и отыскивала тех мужчин, о которых она писала, отчаянно пытаясь понять, что она нашла такого привлекательного. А вместо этого я нашла утешение в ее сутенере. За то короткое время, что я провела с Уильямом, я видела отзывчивого, заботливого мужчину, которого быстро полюбила, мужчину, который обо мне заботился. Не было ни желания, ни физического влечения, но я точно могу утверждать, что чувствовала любовь к этому мужчине.

— Как ты мог не понять, кто я? — задаю я вопрос. Я выживала целую неделю, пока Уильям не выяснил это. Помню его лицо, это осознание… Злость. Я знаю, что пугающе похожа на свою мать. Как же он этого не увидел?

Он делает глубокий, почти срывающийся вдох.

— Когда ты появилась, прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как я видел Грейси. Сходство было поразительным, я был так ослеплен этим, что не прекращал просчитывать вероятность. Когда же прекратил, сроки не сходились, — его брови взлетают в обвиняющем жесте. — Не то имя, не тот возраст.

Отвожу взгляд, пристыженная. Кое-чему лучше оставаться в прошлом, и маме в том числе.

— Спасибо, — шепчу тихо, когда на столе появляется наше ризотто.

Уильям позволяет официанту посуетиться пару секунд, прежде чем махнуть рукой, молчаливо приказывая исчезнуть.

— За что?

— За то, что отправил меня обратно к Нан, — я смотрю на него, а он тянется через стол и берет мою руку. — За то, что помог мне и ничего не рассказал бабушке, — так все и сработало. Угроза Миллера нанести визит бабуле пугала меня, как ничто другое, потому что это бы ее довело. Она была в ужасно темном месте. Как только дело коснулось Нан, я убежала, скрываясь от жестокой реальности, которую представлял дневник мамы. Не могла добавить себя в список ее горестей. Не после того, через что ей пришлось пройти со своей дочерью, а потом и мужем. — Но я читала ее дневник, — позволяю словам сорваться с губ в секунду недоумения. — Именно так я тебя тогда нашла.

— Маленькая черная книжка в кожаном переплете? — спрашивает он с чувством обиды в голосе.