Резко кивнув, он не спеша отстраняется, отчего я чувствую узел в животе, меня атакует слишком много всего приятного — ощущение Миллера, его преклонения передо мной, его красота, его запах, его внимательность, и мой любимый непослушный локон — все это дарит мне потрясающее, неумолимое удовольствие. Готовлю себя к его толчкам, и когда это происходит, решительно и умело, поверхностный всхлип удовольствия срывается с моих губ. Я задыхаюсь, отказываясь закрывать глаза и хоть на секунду упустить из виду его лицо, покрытое пеленой страстного желания. Оно заостряет черты его лица. Я могла бы сойти с ума уже от одного его вида.

— Как ощущения? — с трудом произносит он, снова отстраняясь, выходя из меня почти до конца, и снова толкается в меня бедрами с резким и рваным выдохом.

— Хорошо, — хватаюсь за его плечи и стискиваю зубы, вбирая в себя каждое потрясающее движение. Он набирает свой ритм, беспрестанно толкаясь в меня, каждое движение контролируемое и просчитанное.

— Просто хорошо?

— Потрясающе! — кричу, чувствуя сильное трение о мой клитор, это сводит меня с ума. — Блин.

— Больше похоже на это, — бормочет он себе под нос, повторяя движение, которое секунду назад сорвало мне крышу.

— Боже! Черт! Миллер!

— Еще? — дразнит он, не дожидаясь ответа, который, как он знает, я дам.

Я схожу с ума. Его безжалостный ритм накрывает меня, а он, по привычке себя контролируя, смотрит, как я перед ним разваливаюсь.

— Мне необходимо кончить, — выдыхаю, чувствуя растущее внутри отчаяние. Мне нужно выпустить весь стресс и переживания этого дня с удовлетворенным вдохом, может даже криком, когда кончу.

Я прижимаюсь к нему, когда его движения остаются медленными и расчетливыми, и пропустив между пальцами его мокрые волосы, тяну за них. Бешеный натиск давления становится почти невозможно выносить, набухшая и пульсирующая плоть Миллера глубоко во мне — это невероятное облегчение. Он тоже близко.

— Это слишком хорошо, Оливия. — Он зажмуривается, резким движением входя в меня еще глубже, подталкивая меня еще ближе. Я балансирую на краю, пошатываясь, ожидая последующих толчков, которые позволят мне сорваться в бездну взрывающихся звезд.

— Прошу, — умоляю, как всегда, не противясь умолять в такие моменты. — Прошу, пожалуйста, пожалуйста!

— Черт! — его ругательство — признак того, что он сдался, поэтому он отстраняется, делая глубокий, четкий вдох, а потом взглядом потемневших синих глаз удерживает меня на месте и толкается в меня с резким криком. — Боже, Оливия!

Закрываю глаза, когда оргазм накатывает, моя голова слабеет, а тело становится непослушным в попытке справиться с давлением, пронзающим самый центр лона. Я прижата к кафелю, наши тела тесно сплетены, содрогающиеся и скользкие, судорожные вдохи оседают в моем затуманенном сознании. Он покусывает и лижет кожу на шее, пока я тяжело дышу, глядя в потолок, руки отказываются работать и опускаются по бокам, ладони прижимаются к стене. Единственное, что удерживает меня на месте, это Миллер. Мой мир возвращается на свое место, продолжая вращаться вокруг своей оси, а дурманящий коктейль пота, секса и алкоголя силен, напоминая мне о том, что он по-прежнему пьян.

— Ты в порядке? — спрашиваю, задыхаясь, и позволяю себе опустить голову и зарыться носом в его мокрых волосах. Это единственное, на что я сейчас способна, оставляя руки болтаться по бокам.

Он двигается и едва выпрямляется, движение, от которого его член приятно поглаживает меня внутри.

— Как может быть иначе? — Отстраняясь от моей шеи, он берет мои руки в свои и подносит их к своим губам, уверенно целуя костяшки пальцев, всем телом прижимает меня к стене. — Как я могу чувствовать что-то, кроме счастья, когда ты надежно спрятана в моих руках?

Мою довольную, пресыщенную улыбку не скрыть от Миллера. Он тоже удовлетворен, но мне нет надобности это слышать. Я это вижу.

— Я люблю вас до мозга ваших пьяных костей, Миллер Харт.

— Мои пьяные кости глубоко вами очарованы, Оливия Тейлор. — Он терзает мой рот несколько блаженных секунд, а потом осторожно отстраняет меня от стены. — Я ведь не сделал тебе больно? — Его милое лицо омрачено настоящим беспокойством, пытливый взгляд блуждает по моему мокрому лицу.

Поспешно его переубеждаю:

— Ты был совершенным джентльменом.

Он не временит с улыбкой.

— Что?

— Просто подумал о том, как мило ты смотришься в моем душе.

— По-твоему, я везде смотрюсь мило.

— Лучше всего в моей постели. Сможешь стоять?

Киваю и опускаю ноги, только мысли начинают разворачиваться совсем в другую сторону. Руками прижимаюсь к его груди, и они начинают скользить вниз по его телу, я же неотрывно смотрю на него, а он наблюдает за мной. Хочу попробовать его на вкус, только моя тактика соблазнения прервана, он хватает меня за руки и снова прижимает к своим губам.

— Я собираюсь ощутить твой вкус, — шепчет он тихо, дразня меня своими губами. Мои дурацкие мысли разбегаются по всему душу. — А на вкус ты бесподобна.

Поскольку стена меня больше не поддерживает, он рукой накрывает мою шею, по большей части помогая. А потом он осторожно ведет меня к выходу из душа, избавляясь от презерватива.

— Мне надо помыть голову.

Он только подталкивает меня вперед, не беспокоясь о моих заботах.

— Мы сделаем это утром.

— Но волосы будут выглядеть так, как будто я сунула пальцы в розетку. — Они и так непослушные с достаточным количеством кондиционера… напоминание. — У тебя тоже непослушные волосы.

— Значит, мы оба будем как после взрыва на макаронной фабрике. — Он выбрасывает презерватив и медленно вытирает меня полотенцем, лишь затем приступает к себе.

— Как твоя голова?

Он ласково меня подталкивает в спальню.

— Жива и здорова, — бормочет он, и я смеюсь, чем заслуживаю его хмурый взгляд, как раз когда мы подходим к кровати. — Поделись, пожалуйста, что тебя так рассмешило?

— Ты! — Что же еще.

— Что я?

— Ты говоришь, что жив и здоров, когда обратное очевидно. Головная боль?

— Первые признаки, да, — сдается он, обидевшись, отпускает меня и вместо этого сжимает руками голову.

Улыбаюсь и начинаю убирать все эти потрясающие подушки с его постели, складывая их в дизайнерский сундук для вещей. А потом откидываю одеяла.

— Забирайся. — Жадным взглядом пробегаю от его глаз вниз совершенству его подтянутой фигуры и к идеальным ногам. Они начинают шагать ко мне по ковру, от чего я взглядом снова пробегаю вверх по его телу и останавливаюсь на синих глазах, как раз когда он ко мне подходит.

— Пожалуйста, — шепчу я.

— Пожалуйста, что?

Я забыла, о чем просила. Копаюсь в пустой голове под пристальным, понимающим взглядом синих глаз и ничего не нахожу.

— Не помню, — признаюсь я.

В ответ ослепительная, белозубая улыбка.

— Кажется, моя сладкая девочка давала мне распоряжение ложиться в постель.

Надуваю губы:

— Я не давала распоряжений.

— Готов поклясться в обратном, — подтрунивает он. — Мне это вполне нравится. После вас. — Он взмахом руки указывает на постель, манеры джентльмена берут верх.

— Я должна позвонить Нан.

Его улыбка тут же исчезает. Ненавижу то, что могу вызвать такие редкие улыбки и также быстро их стереть. В результате, их как будто и не было, и возможно, уже никогда не будет. Он долгое время раздумывает, стараясь не отводить от меня глаза. Ему стыдно.

— Не могла бы ты узнать, будет ли она дома завтра утром?

Киваю в ответ:

— Ложись. Вернусь, как только ее успокою.

Он забирается под одеяло и устраивается на боку, спиной ко мне. Я не должна сочувствовать ему, но его раскаяние ощутимо так же, как и моя надежда на то, что бабушка сможет принять его, я точно знаю, искренние извинения.

Найдя свой топ, надеваю его и иду на поиски сумки, вытаскиваю оттуда телефон и вижу от нее уже бесчисленное количество пропущенных звонков. Чувство вины растет, и я, не мешкая, ей перезваниваю.

— Оливия! Черт тебя подери, девочка!

— Нан, — выдыхаю я, голой задницей опускаясь на стул. Закрываю глаза и мысленно готовлюсь к лекции, которая обязательно сейчас начнется.

— Ты в порядке? — спрашивает она ласково.

Открываю в шоке глаза:

— Да, — слово медленно соскальзывает с языка, меня одолевает чувство неуверенности. Здесь должно быть что-то еще.

— С Миллером все хорошо?

Этот вопрос еще больше шокирует меня, и я начинаю нервно ерзать на стуле.

— Он в порядке.

— Я рада.

— Я тоже, — это все, что я, думается, могу сказать. Никаких лекций? Назойливых вопросов? Требований бежать отсюда? Слышу ее задумчивые вдохи на линии, затянувшаяся, пустая тишина невысказанных слов тянется между нами.

— Оливия?

— Я здесь.

— Милая, те слова, что ты прошептала Грегори...

Я с трудом сглатываю. Я знала, что она слышала, но надеялась на обратное. Нет ничего нового в удивительном слухе моей бабушки. Промычав в знак понимания, я прислоняюсь к спине стула и прижимаю ладонь ко лбу, готовясь унять головную боль, которая точно последует. Уже чувствуется легкое постукивание в висках, только при мысли об объяснении тех слов.

— Что насчет них?

— Ты права.

Опускаю руку и смотрю перед собой, ни на что конкретно, на смену растущей головной боли приходит смятение.

— Я права?

— Да, — вздыхает она. — Я уже говорила тебе, мы не выбираем тех, в кого влюбляемся. Влюбленность — нечто особенное. Держаться за такую любовь, несмотря на обстоятельства, которые могли бы ее разрушить, еще более особенно. Я надеюсь, Миллер понимает, как ему повезло в том, что у него есть ты, моя дорогая девочка.

Нижняя губа начинает дрожать, слова, которые я хотела бы сказать в ответ, застревают в горле — самые важные слова «Спасибо тебе». Спасибо за то, что поддерживаешь меня — поддерживаешь нас, когда кажется, будто весь Лондон поставил себе цель сломать то, что у нас есть. Спасибо за то, что принимаешь Миллера. Спасибо за то, что понимаешь, даже если не знаешь все правды. Грегори понимает, что это с ней сделает.