— Иди домой, Ливи, — язык заплетается, делая слова медленными и неразборчивыми, только это не его обычный, решительный, скрипучий голос. Дверь захлопывается у меня перед носом, отзываясь вокруг эхом, и я отскакиваю, шокированная его злобностью. Кулаками колочу по дереву, прежде чем успеваю решить, разумный ли это шаг, меня охватывает страх.

— Открой дверь, Миллер! — кричу, не переставая избивать черное отполированное дерево, игнорирую быстро распространяющуюся по руке ноющую боль. — Открой!

Бах, бах, бах!

Я никуда не уйду. Если понадобится, буду колотить всю ночь напролет. Он не посмеет выбросить меня из своей квартиры или жизни.

Бах, бах, бах!

— Миллер!

Вдруг я бью кулаками в воздухе, и от этого, потеряв ориентир, покачиваюсь вперед. Только пытаюсь поймать баланс, как сталкиваюсь с Миллером.

— Я сказал, иди домой. — Он снова наполнил свой стакан, так что теперь жидкость почти льется через край.

— Нет, — смело выпячиваю подбородок вопреки приказу.

— Не хочу, чтобы ты видела меня таким. — Миллер враждебно надвигается на меня, он пытается меня заставить отступить, но я стою твердо, не желая быть отпугнутой. Теперь из-за моего упрямства мы стоим ближе, практически вплотную, и мои щеки опаляет его нетрезвое дыхание. — Я не стану больше просить.

Я молча прирастаю к месту, только слепая решимость не дает ему этого увидеть.

— Нет, — парирую ему просто и уверенно. Он пытается меня оттолкнуть. — Зачем ты это делаешь?

С очевидной неуверенностью он расправляется со своей выпивкой, едва заметно вздрагивает, с его губ срывается вдох, вперемешку с алкогольными парами. Я морщусь, на расстоянии, и от вида Миллера, и от запаха алкоголя одновременно.

— Я не стану повторять, — выталкиваю слова сквозь стиснутую челюсть, играя с ним в его же игру.

Он осматривает меня с ног до головы, тихо размышляя, и при этом бормочет себе под нос невнятные слова. Затем его тяжелый взгляд медленно поднимается по мне, в его привычной манере, только в этот раз причиной тому его опьянение, а не обычная страстная манера Миллера. Его начинает качать.

— Я облажался.

— Знаю, — не спорю с ним. Он говорит холодную, жесткую правду.

— Я опасен.

— Знаю.

— Только не для тебя.

Сердце снова подает признаки жизни. Я знала. Глубоко внутри. Я понимала.

— Знаю.

Он выдает что-то между удовлетворенным кивком и бесконтрольным болтанием головой на широких плечах.

— Хорошо. — Он разворачивается и, шатаясь, идет по квартире, оставив меня закрывать дверь и следовать за ним. Я понимаю, куда он движется, прежде чем резко останавливается и меняет курс, направляясь к шкафчику со спиртным. Он достаточно пьян, по крайней мере, для меня. Как бы то ни было, у Миллера другие представления. Он звенит бутылкой о стакан и больше проливает на комод, чем в стакан.

— Дерьмо! — матерится он, небрежно бросая пустую бутылку в кучу других, отчего слышен громкий звон стекла. — Чертов бардак!

Раздраженно вздохнув, я встаю позади него и пытаюсь привести в порядок разбросанные им бутылки, вытирая разлитое в надежде, что, прибравшись, смогу вернуть спокойствие в его совершенный мир.

— Спасибо, — бормочет так тихо, что я едва его слышу.

— Пожалуйста, — боковым взглядом чувствую, как он прожигает меня глазами, пока я вожусь с бутылками, выигрывая время… или просто медля.

Бах!

Резко оборачиваюсь на звук, Миллер чуть медленней.

Бах, бах, бах!

Мое едва успокоившееся сердцебиение подскакивает на несколько уровней, и я смотрю на Миллера, который тоже пялится на дверь. Только он не торопится идти и выяснять, что там за шум, так что я иду в коридор и огибаю столик, как раз когда еще один резкий стук доносится по ту сторону входной двери Миллера.

— Подожди, — кричит Миллер, хватая меня за руку и останавливая. — Будь здесь.

Он проходит мимо меня, обычно легкие шаги тяжелеют под воздействием алкоголя. Стою спокойно, а в голове вихрь мыслей, когда вижу, как он смотрит в дверной глазок. Практически вижу, как он ощетинивается, и это заставляет меня шагнуть вперед, настороженно, но мне слишком любопытно, чтобы остановиться. Он приоткрывает дверь и намеревается выйти из квартиры, но его очевидное намерение скрыть нашего гостя проваливается, когда тот с легкостью толкает его обратно, конечно, заметив нестабильное состояние Миллера.

Теперь уже и я ощетиниваюсь, инстинктивно сжимая челюсть, когда передо мной появляется Уильям, всем своим видом демонстрируя авторитет. Несколько секунд он пристально смотрит на меня, а потом серыми глазами проходится по мятой одежде Миллера. Все не так. Миллер кажется потрясенным, и сейчас Уильям захочет узнать, почему.

— Что ты натворил? — спрашивает Уильям, равнодушно и спокойно, так, будто совсем не удивлен и, может даже, уже все знает.

— Не твое дело, — огрызается Миллер, хлопая дверью. — Тебе здесь не рады.

Чувствую потребность поддержать Миллера, но любопытная сторона меня проснулась вместе с настороженной. Так что я продолжаю стоять, поджав губы, и впитывать враждебность, электризующуюся между этими двумя.

— А тебе не рады в жизни Оливии, — парирует Уильям, поворачиваясь ко мне. Он, должно быть, замечает неверие на моем лице, только это, кажется, ни в коей мере его не заботит. — Ты идешь со мной.

Я возмущенно фыркаю, заметив, как Миллер позади Уильяма напрягся. Это даже близко недостаточно для меня, чтобы быть уверенной, что он вмешается. Прошу, не говорите, что он собирается встать на сторону Уильяма!

— Нет, не иду, — отвечаю уверенно, распрямляя плечи. Меня удивляет, что Миллер до сих пор не встрял, учитывая его бешеную реакцию на вмешательство Грегори всего час назад.

— Оливия, — вздыхает Уильям, — ты действительно испытываешь мое терпение.

Готовлю себя к еще одному комментарию относительно мамы, беспокоюсь о той злости, что закипает во мне только от одной мысли, что Уильям ее упомянет. Если он взорвется и скажет то, о чем я знаю, он думает, тогда я, возможно, буду так же хороша, как Миллер в его приступах бешенства.

— Это ты испытываешь мое!

Уильям хорошо скрывает свою дрожь, и мне понятно, что это от нежелания выражать перед Миллером свое переживание. Нет, теперь он будет соответствовать этой репутации всемогущества… и это значит, что все будет очень уродливым, очень быстрым.

— Я говорил, тебе не место здесь с ним.

Дыхание перехватывает при воспоминании о том, как Уильям говорил мне похожие слова, когда мне было семнадцать. Я сидела в его кабинете пьяная. Мне не было места рядом с Уильямом. Мне не место с Миллером.

— А где мне место? — спрашиваю, отчего Уильям смотрит на меня настороженно. — Ты как будто не думаешь, что мне есть место хоть где-то. Так скажи, где же оно, мое чертово место?

— Олив… — Миллер встревает, делая шаг ко мне, но я решительно его останавливаю, не желая давать ему возможность согласиться с Уильямом.

— Нет! — ору я. — Все думают, будто знают, что для меня лучше. А как же я? Как насчет того, что знаю я?

— Успокойся. — Миллер рядом со мной, покачиваясь, пытается успокоить меня, прикасаясь к задней части шеи, ласково поглаживая. Не сработает. Только не сейчас.

— Я знаю, что должна быть здесь! — кричу, меня трясет от растущей ярости. — Я спотыкалась по жизни с тех пор, как ты меня прогнал! — обвинительно тычу пальцем в сторону Уильяма. Этот жест заставляет его несильно отшатнуться. — Теперь у меня есть он, — обнимаю Миллера и прижимаюсь к нему. — Чтобы удержать меня от него, тебе придется меня закопать, только так!

У Уильяма нет слов, Миллер рядом со мной напряжен, а меня трясет от злости, япытаюсь сосредоточиться на том, чтобы сделать несколько глубоких вдохов и успокоиться. Сдерживаю воздух. Такое ощущение, что у меня паническая атака.

— Шшшш, — Миллер прижимает меня к себе и целует в макушку. Это не характерный для его жест, но это отчасти работает. Я поворачиваюсь к нему и вжимаюсь, его губы прижимаются к моей макушке, целуют и мурлычут, я зажмуриваю глаза.

Проходит много, много времени, прежде чем кто-то произносит:

— Что ты к ней чувствуешь? — спрашивает Уильям, в его голосе нежелание и осторожность.

Стою там, где есть, опасаясь того, что может сказать Миллер. Очарование здесь не спасет. Чувствую, как грохочет его сердце, почти слышу его.

— Она кровь в моих венах, — говорит он четко и нежно. — Она воздух в моих легких. — короткая пауза, и я уверена, что слышу шокированный вдох Уильяма. — Она яркий свет надежды в моей мучительной темноте. Я предупреждаю тебя, Андерсон. Не пытайся забрать ее у меня.

Я проглатываю слезы и еще сильнее вжимаюсь в его грудь, благодарная за то, что он меня поддерживает. И снова опускается эта тишина. Пугающе тихо, а потом я слышу резкий вдох и знаю, чей он.

— Мне абсолютно все равно, что происходит с тобой, — говорит Уильям. — Но как только я получу хоть намек на то, что Оливия в опасности, я приду за тобой, Харт.

С этими словами Уильям закрывает входную дверь, и мы остаемся наедине. Объятия Миллера ослабевают, его дрожь стихает, и он отпускает меня, когда, на самом деле, я хочу, чтобы он держал меня крепче. Неуверенным шагом он подходит к комоду с шкафичку и со стуком наливает виски, быстро опрокидывая его в себя. Я стою неподвижно и молчу. Спустя как будто столетие, он вздыхает:

— Почему ты все еще в моей жизни, сладкая девочка?

— Потому что ты боролся за то, чтобы я в ней была, — напоминаю ему, не колеблясь, и при этом стараюсь звучать уверенно. — Ты грозился вырвать позвоночник каждому, кто попытается забрать меня у тебя. Жалеешь об этом?

Готовлю себя к нежеланному ответу, когда он поворачивается ко мне, только глаза его опущены.

— Жалею о том, что затянул тебя в свой мир.