Удивленно наклоняю голову, когда Миллер с решительным выражением лица возвращается ко мне, и я позволяю ему поставить меня туда, куда он хочет. Мысленно ругаю его идеальный зад и стараюсь не давать своим глазам слишком много пялиться. Невозможно.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, когда вижу, как он, взяв длинную бинтовую ткань, разглаживает ее между пальцами и так же аккуратно ее складывает.

— Спарринг, — он берет мою руку и начинает осторожно ее бинтовать, пока я, хмурясь, смотрю в его сосредоточенное лицо. — Ты нападаешь.

— Что? — в ужасе быстро выдергиваю руку. — Я не хочу бить тебя.

— Нет, хочешь, — он почти смеется, снова беря мою руку и продолжая ее бинтовать.

— Нет, не хочу, — утверждаю, и мне совсем не смешно. — Я не хочу делать тебе больно.

— Ты не можешь сделать мне больно, Оливия, — он отпускает мою руку и берет вторую. — Нет, ты можешь, но только не кулаками.

— О чем ты?

— Я о том, — он вздыхает, как будто мне уже должно быть это известно, и не отрывается от своего занятия. — Что физическую боль ты можешь причинить только моему сердцу.

Мое замешательство тут же перерастает в удовлетворение.

— Но оно очень быстро оправляется.

— Только не та его часть, где есть ты, — он бросает на меня мимолетный взгляд синих глаз. — Но ты уже знаешь об этом, так ведь?

Прячу довольную улыбку, сгибая забинтованные руки в кулаки:

— У меня жесткий удар, — напоминаю ему, правильно это или нет. Мне не особо нравятся напоминания о той ночи, но его самоуверенность просто бесит. Я неплохо поколотила грушу в тот раз. Хорошенько тогда поработала, и сейчас просто руки чешутся, как хочу доказать это.

— Согласен, — говорит он с тенью сарказма, снимает с крючка перчатки и надевает их мне на руки.

— Для чего перебинтовывать под перчатки?

— По большей части, для поддержки, ну и чтобы не разбить костяшки пальцев.

Жар подступает к моим щекам, я и правда любитель.

— Ладно.

— Готово, — он кулаками ударяет по верхней части перчаток, так что мои руки резко опускаются. — Сопротивление, Оливия.

— Ты отвлек меня!

— Всегда будь начеку. Это правило номер один.

— Я всегда начеку там, где твои руки.

Он ударяет по верхней части перчаток снова, толкая их вниз… снова. А потом он усмехается:

— В самом деле?

— Принято, — бормочу, безуспешно пытаясь убрать с лица выбившуюся прядь волос: ничего не выходит.

— Вот. Давай я.

Позволяю ему заправить непослушные волосы мне за ухо, изо всех сил сопротивляясь желанию щекой прижаться к его ладони… или посмотреть на его пресс… или вдохнуть его аромат… или…

— Продолжим? — отталкиваю его, руки в перчатках прижимаю к подбородку, я готова бороться.

— Как пожелаешь, — он самоуверен.

— Так ты хочешь, чтобы я тебе врезала?

— Имеешь в виду, ударила?

— Вырубила.

Его лицо светится весельем.

— Ты меня не вырубишь меня, Оливия.

— Могла бы, — теперь я говорю самоуверенно, в глубине души понимаю, что пожалею об этом.

— Люблю твою дерзость, — произносит он, качая головой. — Используй свой лучший удар.

— Как пожелаешь, — быстро заношу руку назад и выбрасываю ее вперед, целясь точно ему в челюсть, но он бесшумно отклоняется, отчего сила удара уносит меня вперед. Прежде чем я понимаю, что происходит, я уже прижимаюсь спиной к его груди.

— Хорошая попытка, сладкая девочка, — он кусает меня за мочку уха и пахом трется о мою поясницу, с моих губ срывается вздох — смесь удивления и желания. Прижимаюсь к нему, абсолютно дезориентированная, а потом разворачиваюсь, вырываясь из его уверенной хватки. — В следующий раз повезет.

От его наглого поведения меня переполняет раздражение, и я снова нападаю, надеясь застать его врасплох, и… терплю неудачу.

— Ой! — кричу, поняв, что прижата к его крепкому торсу, его пах толкается в меня, а щека касается моей щеки.

— Милая, — его дыхание щекочет мне ухо, я зажмуриваюсь, ища остатки самообладания, которое мне необходимо для того, чтобы с ним сразиться. — Тобой управляет отчаяние. Плохой стимул.

Стимул?

— О чем ты? — выдыхаю я.

Отпуская, он возвращает меня на исходную позицию и подносит мои кулаки к моему лицу.

— Отчаяние заставит тебя потерять контроль. Всегда сохраняй контроль.

От его заявления мои глаза распахиваются. Не помню, чтобы видела хоть толику контроля, пока свистели кулаки Миллера. Подвергаюсь мимолетному взгляду, который омрачил его лицо: он тоже только что об этом подумал.

— Ты не помогаешь, — говорит он тихо, вытягивая руки по сторонам. — Еще раз.

Обдумывая его слова, я пытаюсь подумать о чем-то спокойном и призвать внутренний контроль, но он очень глубоко и, прежде чем успеваю найти его, руки сами импульсивно летят вперед, добиваясь не более чем паники, физической и эмоциональной.

— Проклятье! — ругаюсь, подталкивая назад свою пятую точку, когда чувствую, как он бедрами снова ко мне прижимается. В этом тоже нет ничего подконтрольного, тело само реагирует на контакт с ним. — Я смогу это сделать! — кричу, злясь, вырываюсь из его рук прежде, чем поддамся искушению и развернусь, срывая с него шорты. — Дай мне минутку. — Сделав несколько глубоких успокаивающих вдохов, поднимаю кулаки к лицу и смотрю Миллеру в глаза. Он глядит на меня задумчиво. — Что? — спрашиваю резко.

— Просто думаю, как мило ты смотришься в боксерских перчатках, вся потная и озлобленная.

— Я не злюсь.

— Готов поклясться в обратном, — он невозмутим, ноги на ширине плеч. — По твоей команде.

Его спокойствие только подогревает мое раздражение.

— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю, понимая, что мне нужно выплеснуть это сдерживаемое отчаяние и злость прежде, чем взорвусь. Одиночное посещение зала приносило гораздо больше удовлетворения, даже если рядом не было крепкого тела Миллера, чтобы сконцентрироваться.

— Я уже говорил, что мне нравится видеть, как ты из-за меня раздражаешься.

— Ты всегда меня раздражаешь, — бормочу, выбрасывая руку и, в который раз, заканчиваю тем, что ощущаю разгоряченное тело Миллера. — Проклятье!

— Отчаялась, Оливия? — шепчет он, языком проводя вдоль моего уха. Мои глаза закрыты, дыхание замедляется до резких вдохов, что никак не помогает снять напряжение. Его зубы несильно прикусывает мочку моего уха, и искры желания взрываются внизу живота, заставляя меня сжимать бедра.

— Какой в этом смысл? — выдыхаю.

— Ты моя, а я дорожу тем, что принадлежит мне. В том числе, я делаю все возможное, чтобы защитить свое.

Слова довольно безличны, но их произнес мой эмоционально разрушенный мужчина, и хотя это странный способ выражать свои чувства, я принимаю этот его способ.

— Тебе это помогает? — я обретаю способность задать вопрос в своем лихорадочном состоянии, которое быстро разбавляется тревогой. У него есть обозленные недоброжелатели.

— Чрезвычайно, — подтверждает он, но не объясняет, вместо этого, обостряя мою дрожь, поднимает меня и несет к стене. Я хмурюсь, но не потому, что хотела бы получить объяснения, хоть он подтвердил мои подозрения, а потому, что смотрю на разноцветные наросты, хаотично разбросанные по поверхности стены — начиная снизу и уходя под самый потолок.

— Для чего они? — спрашиваю, когда он толкает меня к той части стены, где нет этих странных глыб.

— Это, — он тянется ко мне, берет за руки, снимает перчатки и медленно распутывает бинты, — скалодром. Держись, — Миллер кладет мои руки на два выступа. Цепляюсь крепко, а потом выдыхаю, когда он, взяв меня за бедра, делает шаг назад. — Удобно?

Я не могу говорить. Весь затаенный, полученный от тренировки стресс разжигает во мне чувство предвкушения. Так что я просто киваю.

— Вежливо отвечать тому, кто задал тебе вопрос, Ливи. Ты ведь знаешь, — он отодвигает в сторону мои шорты, вместе с трусиками.

— Миллер, — выдыхаю, слегка взволнованная нашим местоположением, чувствую, как его пальцы скользят вдоль внутренней стороны бедер. — Мы не можем, не здесь.

— Этот зал забронирован мною ежедневно с шести до восьми. Никто нас не побеспокоит.

— Но стекло…

— Нас не видно, — он проталкивает в меня палец, и я на срывающемся вдохе лбом прижимаюсь к стене. — Я задал тебе вопрос.

— Мне удобно, — отвечаю я неохотно. Мне удобно в таком положении, но не в таком месте.

— Готов поклясться в обратном, — он погружает палец глубоко в меня, отчего мы оба стонем. — Ты напряжена.

Толчок.

— Боже.

— Расслабься, — он осторожно скользит в меня, на этот раз уже двумя пальцами, и его ласковые движения забирают мою скованность, смягчая каждую клеточку тела. — Лучше.

Это и есть лучше. Непрекращающиеся движения его пальцев во мне толкают меня в состояние восторга, в голове уже нет беспокойства относительно нашего местоположения. Слишком сильно меня переполняет желание. Меня накрывает мелкая дрожь. Я… я… я…

— Миллер!

— Шшш, — шепчет он ласково и убирает пальцы, осторожно, но крепко удерживая меня за бедра. Эта пустота приводит меня к безумию, и я, освободив одну руку, ударяю стену.

— Нет, прошу!

— Я ведь говорил, что доведу тебя до безумия от желания в наших рутинных занятиях?

— Да!

— И довел?

— Да!

— И ты знаешь, что мне это нравится, так?

— Черт побери! Да!

Он утвердительно рычит и проводит головкой по моей плоти. А потом с долгим шипением входит в меня.

— Ооо, — тело плавится, и мне нужно, чтобы Миллер меня держал.

— Держись, — выдыхает он, обвивая рукой мою талию и поддерживая обмякшее тело. Голова безвольно опускается. — Мы, кажется, сбились с курса, — он толкается в меня бедрами. Чем глубже он входит, тем больше я хочу, пока он не прижимается ко мне и не замирает. В своей темноте я ничего не вижу, но потеря одного из чувств не проходит бесследно. Я чувствую его запах, слышу его рваное дыхание, чувствую его, а когда его рука движется по мне, останавливаясь на моих губах, я еще могу и лизнуть его, пробуя на вкус. — Хочешь, чтобы я двигался? — его голос звучит дико, переполненный горячим желанием.