— Расстояние приемлемо? — интересуется он, взмахом руки указывая на пространство между нами.

Нет, не приемлемо, он кажется таким далеким, но глупо было бы ему об этом говорить. Не то что бы мне нужно было что-то говорить. Он все прекрасно понимает. Я киваю и рассматриваю стол перед собой, внутри все клокочет так, как клокочет обычно, когда я за одним столом с Миллером.

— Чем ты будешь меня кормить?

Сдерживая улыбку, он наливает в один из бокалов, в тот, что пошире, красное вино.

— Я ничем не могу тебя накормить, сидя здесь.

Кусаю губу и сдерживаю порыв взять вилку и покрутить ее, понимая, что ни за что не смогу вернуть прибор на правильное место.

— Нравится, когда я тебя кормлю? — спрашивает он, поэтому я отрываю взгляд от идеального стола и смотрю на его идеальное лицо.

— Ты знаешь ответ на этот вопрос, — в голове мелькают картинки клубники и капель темного шоколада.

— Знаю, — соглашается он. — И мне нет нужды говорить тебе, как сильно я люблю тебя кормить.

Я понимающе киваю, вспоминая чувство удовлетворения на его лице.

— И боготворить тебя.

Ерзаю на стуле, пытаясь предотвратить нарастающую между ног пульсацию. Неважно, какую маску он надевает, каждый раз я сдаюсь его власти.

— Предполагалось, что мы поговорим, — замечаю, стремясь избежать мыслей о преклонении, клубники в горячем шоколаде и магнетизме Миллера в целом.

— Мы разговариваем.

— Почему ты так боишься лифтов? — я становлюсь беспощадной, а потом мгновенно приходит чувство вины при виде того, как мрачнеет его лицо, совсем ненадолго. Он очень быстро берет себя в руки.

— У меня фобия закрытых пространств, — глядя на меня, Миллер задумчиво взбалтывает вино в бокале. — Именно поэтому ты никогда не убедишь меня спрятаться в шкафу.

От его признания чувство вины только усиливается, особенно когда я вспоминаю тот случай в моей спальне.

— Я не знала, — шепчу, вспоминая и тот ужас на его лице, когда я отказалась выходить из лифта. Я выяснила это, убегая из отеля, и использовала против него.

— Конечно, не знала. Я тебе не говорил.

— С чем она связана?

Он едва заметно пожимает плечами, глядя в сторону, избегает моего взгляда.

— Не знаю. У многих людей есть разные фобии, и нет объяснений.

— И тем не менее, у тебя оно есть, так ведь? — давлю на него.

Он на меня не смотрит.

— Вежливо смотреть на человека, с которым разговариваешь, и вежливо отвечать, когда кто-то задает тебе вопрос.

Полные раздражения синие глаза находят мои.

— Рассуждаешь сверх меры, Оливия. У меня фобия закрытых пространств, и на этом вопрос закрыт.

— Что насчет твоей безумной чистоплотности?

— Я просто ценю то, что принадлежит мне. Это не делает меня безумным.

— Это гораздо больше, — отвечаю я. — У тебя обсессивно-компульсивное расстройство.

У Миллера на секунду отвисает челюсть:

— Просто потому, что я люблю определенный порядок в вещах, у меня расстройство?

Недоверчиво вздыхаю и как раз вовремя останавливаю себя от того, чтобы поставить локти на его стол. Он не признает свою безумную одержимость, и вполне очевидно, что я ничего не услышу относительно клаустрофобии. Но это пустяки в масштабах происходящего. Есть вещи поважнее.

— Газета. Почему изменился заголовок?

— Я осознаю, как это выглядело. Но это для твоего же блага.

— Каким образом?

Его губы сжимаются в тонкую линию.

— Для твоей защиты. Поверь мне.

— Поверить тебе? — я сдерживаю острое желание рассмеяться ему в лицо. — Я доверилась тебе во всем! Как долго ты носишь статус самого скандально известного в Лондоне мужского эскорта? — слова, как кислота, обжигают язык, когда я их произношу.

— Уверена, что не хочешь вина? — он поднимает со стола бутылку и смотрит на меня с надеждой. Жалкая попытка избежать вопроса.

— Нет, спасибо. Ответа будет достаточно.

— Может, закуски? — он встает и, не дожидаясь моего ответа, подходит к холодильнику. Я не в состоянии есть, когда желудок скрутился в тугой узел, в голове полно вопросов и нет ответов. Сомневаюсь, что аппетит появится, когда я, наконец, добьюсь от этого мужчины ответов.

Он открывает огромную, с зеркальной поверхностью, дверцу холодильника и достает оттуда какое-то блюдо. Потом он закрывает дверцу, но не возвращается к столу, вместо этого возится с чем-то на подносе, разрезая и смешивая. Он пытается выиграть время, а когда настороженно смотрит в зеркало, видит в отражении, что я внимательно за ним наблюдаю. Понимает, что я раскусила его игру.

— Ты сказал, что готов ответить на мои вопросы, — напоминаю ему, решительно удерживая в зеркале его взгляд.

На секунду он опускает взгляд к подносу, а потом медленно разворачивается и, сделав глубокий вдох, возвращается к столу, небрежно откидывая со лба темную прядь. Мне становится почти смешно, когда предельно аккуратно поставленное на стол блюдо оказывается полно устриц.

— Угощайся, — Миллер жестом указывает на серебряные приборы, после чего садится.

Игнорирую его предложение, меня раздражает его изначальный выбор, так что я просто повторяю свой вопрос.

— Как долго?

Подняв свою тарелку, он берет три устрицы и аккуратно выкладывает их.

— Я работаю в эскорте десять лет, — говорит он, решая при этом не смотреть на меня.

Хочу выдохнуть шокировано, но сдерживаюсь, вместо этого беру стакан воды, смачивая вдруг пересохшие губы.

— Почему скандальный?

— Из-за моей безжалостности.

Теперь уже я выдыхаю и ненавижу себя за это. Это не должно быть для меня новостью. Я ведь испытала на себе его безжалостность.

Он замечает мою борьбу, но продолжает.

— Потому что в спальне я жестокий, не любящий, ничего не чувствующий, и меня все это не заботит. Женщины не могут мной насытиться, а мужчины не могут понять, почему.

— Они платят тебе за…

— За то, чтобы быть отраханными по высшему классу, — заканчивает он за меня. — И платят баснословные суммы за неразглашение.

— Я не понимаю, — качаю головой, глазами бегая по всему его идеальному столу. — Ты не позволяешь им целовать тебя или касаться.

— Когда я обнажен, нет. Когда мы наедине, нет. Я идеальный джентльмен на свиданиях, Оливия. Они могут дотронуться до меня сквозь одежду, потешить свое самолюбие и насладиться моим вниманием. На этом их контроль заканчивается. Для них я идеальный микс мужских качеств. Высокомерный… внимательный… талантливый.

Вздрагиваю каждой клеточкой:

— Ты что-то от этого получаешь?

— Да, — признает он. — В спальне у меня полный контроль, и я каждый раз кончаю.

Вздрагиваю от его настолько искренних слов, отвожу глаза, с ощущением тошноты и уязвимости.

— Точно.

— Не прячь от меня свое лицо, — просит он, не раздумывая, и я на автомате поднимаю голову, вижу ласковый взгляд, пришедший на смену холодному, ледяному. — Но ничто даже близко не сравнится с тем наслаждением, что я получаю, преклоняясь перед тобой.

— Теперь я с трудом вижу того мужчину, — говорю, и от моих слов нежность в его глазах превращается в страдание. — Так бы хотела, чтобы ты никогда не делал меня одной из них.

— Не больше, чем я, — шепчет он, прислоняясь к спинке стула. — Скажи, что надежда есть.

Все, что я вижу, — это Миллер в том номере отеля. Мое желание и потребность в нем все еще здесь, но из-за нашего короткого разговора на меня обрушилась жестокая действительность его жизни. У меня нет силы, достаточной, чтобы с этим справиться. Если я снова его впущу, для меня откроется жизнь боли и возможных сожалений. Ничто не заставит меня забыть того безжалостного любовника. Все, что я увижу, когда он мной завладеет, — красная пелена боли. Моя жизнь и без того достаточно сложна. Не могу сделать ее еще сложнее.

— Я задал тебе вопрос, — говорит он тихо. Его тон говорит мне о том, что он впал в то резкое, надменное настроение, возможно, потому, что он увидел мою внезапную подавленность; посмотрев на него, я еще и вижу это высокомерие. Просто так он не сдастся.

— Женщина в Мадриде?

— Я с ней не спал.

— Зачем тогда поехал?

— Прежнее обязательство, — он безучастный и резкий, и все же странно, но я ему верю. Только от этого совладать со всей ситуацией проще не становится.

— Могу я воспользоваться твоей ванной? — спрашиваю, поднимаясь из-за стола, сопровождаемая его пристальным взглядом.

— Сразу после того, как ответишь на мой вопрос. Есть надежда?

— У меня еще нет ответа, — вру, кладя салфетку на свой стул.

— Думаешь, он у тебя появится после того, как посетишь мою ванную?

— Не знаю.

— Не рассуждай сверх меры, Оливия.

— Я бы сказала, это невозможно, после всего, что ты мне поведал, ты не согласен? — я оказалась на распутье, желая послушаться Уильяма, ведь он определенно прав, и, желая послушать свое сердце, потому что возможно, только возможно, я смогу помочь Миллеру. Но «определенно» всегда должно быть сильнее «возможно». Конфликт слишком силен. И это разрывает меня на части.

Миллер смотрит на меня внимательно. Встревоженно.

— Ты уходишь, так ведь?

— Я задала свои вопросы. И никогда не говорила, что останусь после того, как получу ответы. Никогда не говорила, что они мне понравятся, или я приму их. Определенно побеждает. Уильям побеждает. Поспешно покидаю кухню, сбегая от той настойчивости, что он излучает.

— Оливия!

Распахнув входную дверь, выбегаю из квартиры, понимая, что он никогда не отпустит меня без боя. Спутанные мысли дают мне единственное безопасное для меня решение. Бегу прямиком к лифту. Сердце стучит, дыхание срывается и замирает, когда я колочу по кнопке.

— Оливия, не заходи в лифт, прошу! — его быстрые шаги заставляют меня снова и снова колотить по металлической кнопке. Тихо матерясь, жду уже вечность, когда дверцы лифта открываются. — Блять! Оливия!