– А ты хоть раз говорил ему, что простил?! – перебил вдруг расшумевшегося брата Удо. – Ты говорил, что понимаешь, что знаешь, как было тяжело! А ему нужно было услышать совсем другое!

– Это одно и то же, – бросил тот, складывая руки на груди.

– Нет! – взорвался Удо. – Не одно и то же! И ты прекрасно знаешь это! А отец знает, что в глубине души ты всё ещё не простил его.

– Глупости!

– Нет! Ты зол, что он смог вырастить своего сына, а тебя отдал в монастырь, потому что ты не был родным.

– Нет! Это не важно!

– Важно! Потому что именно поэтому он не принял тебя, как часть семьи!

– Это не имеет значения!

– Ты зол, потому что он не смог полюбить тебя, потому что предал твою надежду!

– Я счастлив, что попал в монастырь Сантерры, ясно?! Это было лучшим, что он мог сделать для меня!

– Лжёшь! Даже голос твой дрожит, выдавая тебя! Ты лжёшь самому себе!

– Что ты хочешь услышать?! – Анкэль сжал кулаки, его грудь часто вздымалась, а сердце колотилось от гнева и непонятной обиды, затмившей всякое воспитание и здравый смысл, присущий послушнику. – Что я не могу простить его? Да! Не могу! Когда я остался один, когда родители умерли на моих руках, истекая кровью, я был на краю отчаяния! Тогда его доброта спасла меня, и я верил, что это было то самое душевное тепло, что дарует мне спасение, верил, что это было отцовской любовью! Три года мы с тобой шли бок о бок, как родные братья! Он учил нас, ругал, воспитывал как равных! За этот срок я так привык, так полюбил эту семью… – монах отвёл потускневший взор. – Представь, что я чувствовал, когда он сказал, что мне нужно уехать? Как я должен был отнестись к этому? – он вновь взглянул в серьёзные глаза спутника, но уже не с гневом, а с растерянной печалью. – Я чувствовал себя преданным. Я не хотел уезжать. Но заставлял себя верить, что понимаю его мотивы. Понимаю всю тяжесть его ноши – жить на жалкие гроши, что давал клочок бесплодной земли за домом и оставаться милосердным, благотворительно поддерживать едва ли не всю деревню и растить двоих сыновей. Я заставил себя поверить, что это было слишком тяжело и что моё исчезновение облегчит его ношу. Но он, спустя столько лет, продолжает просить прощения…

– Пойми, – неожиданно тихо, с надеждой заговорил Удо, – он знает, что его поступку нет никакого оправдания, в этом отца не переубедить. Он чувствует своё предательство и раскаивается в нём. Он раскаивался каждый день, с того самого момента, когда ты шагнул за порог нашего дома. Он корил и проклинал себя и только из-за твоей улыбки… Той фальшивой доброй улыбки, которой ты одарил нас на прощание, он не мог позволить себе просить тебя вернуться в ту нищету, в которой мы жили тогда. Твой отъезд ничего не решил, не стало лучше… Совсем не стало. Только хуже. Он часто говорил, что если бы мама была жива, она не дала бы ему так оступиться. Поверь, он и по сей день сам себя не может простить, хотя знает, каким ты вырос под присмотром настоятеля, и что в монастыре тебе не пришлось ни в чём нуждаться.

– Главное, в чём я нуждался – это семья, – едва слышно произнёс Анкэль, отвернувшись.

– Поэтому отец так глубоко ненавидит себя за предательство! Да, он стыдиться смотреть тебе в глаза, и ему больно даже говорить о тебе! Но это не значит, что он хочет о тебе забыть!

– Как мне сказать ему? – вновь заговорил монах, одарив собеседника ещё более безнадёжным взглядом. – Как сказать, что я хочу бывать дома чаще? Что хочу говорить с ним, делиться своими бедами и радостями, помогать и поддерживать?

– Тебе достаточно перестать избегать его взгляда и самому посмотреть в глаза, – улыбнулся Удо. – И он всё поймёт.

– Я действительно был зол, – вздохнул Анкэль с едва заметным облегчением. – Но я простил его уже очень давно. Потому что люблю как родного отца. Несмотря на все ошибки прошлого.

– Так давай же вернёмся домой вместе и порадуем старика, – Удо хлопнул брата по плечу. – Я тоже давно не бывал дома. Погрузился с головой в свои переживания.

– Прости, что не поддержал тебя, когда ты был в печали, – виновато улыбнулся в ответ монах.

– Ты поддержал меня тем, что был рядом в своём всепонимающем молчании. Одно оно всегда делало меня сильнее.

– Но я мог отговорить тебя от пострига. Ты ведь никогда не хотел быть монахом. Вечно причитал, когда приезжал повидаться со мной, – Анкэль усмехнулся.

– Нет, в конце концов, это спасло меня от скверных мыслей и деяний. Вдобавок, я получил свою награду, – он подмигнул собеседнику, опираясь спиной на влажный от оседающего тумана ствол дерева, закидывая руки за голову. – И хотя моя невеста была сердита, что я откладываю свадьбу после столь долгого её ожидания, когда она узнает истинную причину задержки, думаю, будет мной гордиться.

– Значит, моя задача теперь – сберечь тебя для невесты? – рассмеялся монах, глядя на довольный вид брата.

– Не ты меня в это втянул, – покачал головой Удо. – Я пошёл добровольно и сам отвечаю за свои поступки. Да и вернуться живыми нам обоим необходимо – хочу чтобы ты погулял на моей свадьбе!

– Ты искушаешь мою терпимость, – совсем развеселился Анкэль. – Много вина, прекрасные девушки и танцы ночи напролёт! Я правильно представляю себе свадебную пирушку?

– Моя свадьба будет именно такой! – он поддержал брата смехом. – Хотя, думаю, отец сумеет нас вовремя успокоить.

– Спасибо, – Анкэль снова улыбнулся, на этот раз тепло и благодарно. – Я чувствую, что тяжёлый камень готов покинуть моё сердце. Мне стало легче говорить с тобой, теперь я хочу поговорить с отцом.

– Тогда оставим несчастных наших лошадок местному пастору, – с наигранным благодушием произнёс Удо, – и поспешим в родные леса. Мы с тобой совсем потеряли из виду нашу цель за своими праздными беседами.

– Ты прав, – он на секунду нахмурился, – нужно торопиться и помнить о своей задаче. Вильгельму может пригодиться каждый верный соратник, и никто не знает, когда наступит этот момент. Поспешим.

* * *

Сучковатые палки были избиты в щепки, небольшая почти круглая полянка, окружённая низким кустарником, вытоптана.

– Очень больно? – Мари виновато глядела на «противника», не решаясь подойти. Она уже пару раз попалась на этот трюк, когда Вильгельм со стоном опускал своё «оружие», потирая ушибленную ещё в самом начале схватки руку (а в том, что он нарочно подставил руку под удар, Мари теперь почти не сомневалась) и, как только девушка делала шаг вперёд, «колол» её палкой то в ногу, то в плечо.

– На этот раз не поверила? – усмехнулся парень. – Это хорошо.

– Если бы ты был врагом, я бы не кидалась каждый раз на помощь, – обиженно отвернулась Мари.

– Как-то я в этом не уверен, – лукаво прищурился учитель. – Но рука и в самом деле болит.

– А я говорила, что не нужно мне поддаваться, – выпалила девушка, даже не поворачиваясь. – Фехтовал вполсилы, да ещё левой рукой. Это оскорбительно!

– Если бы я фехтовал правой рукой и в полную силу, – он отбросил палку в сторону и, подойдя к спутнице, обнял её сзади, продолжая шептать на ухо, – у тебя не было бы ни единого шанса. Ты должна быть готова не к честному бою, а к реальности.

Мари повернула голову на бок, так что их губы почти соприкоснулись.

– Я усвоила пару уроков, как ты и хотел, – она резко оттолкнула спутника и, когда тот опомнился, «шпага» Мари уже упиралась в его грудь.

Девушка довольно усмехнулась и наконец тоже отбросила палку в сторону.

– Да. Я заметил, что ты схватываешь на лету, – Вильгельм оттряхнул рубашку от древесной трухи, – но пусть лучше всё это не пригодится тебе в будущем.

– Хотелось бы верить, – она опустила глаза и тут же настороженно обернулась, услышав за спиной шорох листвы.

– Хотелось бы, – прохрипел, вываливаясь на лесную полянку, Вендэль. – Да только лучше действительно быть готовым ко всему. Однако же, палка не шпага. Но на палках вы фехтовали неплохо.

– И давно ты здесь? – нахмурился Вильгельм, поднимая с замшелого пня на краю опушки шерстяные плащи и набрасывая один из них на плечи Мари.

– Не так давно. Увидел лишь часть вашего занимательного танца с палками. Деревенская ребятня разошлась, вещи собраны, мы готовы ехать.

– Простите, что мы задержались, – девушка смущённо отвела взгляд.

– Идёмте-ка, – не стал продолжать в своём обычном ворчливом тоне старик. – Тебе, Мари, ещё нужно переодеться, а для Вильгельма у меня есть одна полезная вещица…

Влюблённые озадаченно переглянулись и последовали за вагантом. Любопытство немного скрасило печаль от вновь грядущего расставания, но не затмило её полностью. Мари осторожно взяла друга за руку, едва поспевая за его широкими шагами, тот обернулся, одарив её задумчивым взглядом, но всё же крепче сжал тёплые пальцы. Казалось, сейчас в голове правителя куда большее место занимало построение планов, чем, бравшая совсем недавно верх над разумом, сентиментальная нежность, плавно перетекающая в страсть.

Общество ворчливого старика удивительно трезвило его. Вильгельм и сам про себя отметил, что тот, пожалуй, напоминает ему Северина. Только Вендэля он не знает столько лет, и воспитание невольно заставляет держать себя в руках и строго контролировать каждое желаемое к высказыванию слово.

Девушка, сжав покрепче руку возлюбленного в ответ, тихонько вздохнула, провожая отрешённым взглядом уходящую под ноги сырую землю. Белые туфельки – последний элемент её маскарадного костюма, вчера не на что было сменить, и теперь они стали желтовато-серыми под пятнами грязи и обрывками прелой листвы. В них было мокро, холодно и некомфортно, а при мысли о том, что погреться у костра времени не будет, Мари совсем погрустнела. Ей, в отличие от Вильгельма, мысли о скором героическом возвращении наследника на престол и избавлении страны от затянувшейся смуты совсем не лезли в голову. Хотя и романтического настроения уже вовсе не осталось – все былые переживания и приятные помыслы затмило одно необъятное, напряжённое и холодное чувство тревоги. От него даже больше, чем от отсыревшей одежды сейчас разбегались мурашки по уставшему телу, а сердце колотилось, казалось, сильнее, чем от нескромных взглядов Вильгельма. Девушке не хотелось верить, что это трепещущее в груди чувство предвещает беду, она уверяла себя, что всё это – лишь её разыгравшаяся фантазия и не более того. Конечно, грядущий их поход нельзя было назвать лёгкой прогулкой, и сказать, что он не таит в себе многих опасностей, было бы чистой воды лукавством. Но глядя на уверенные лица Вендэля и Вильгельма, хотелось верить, что все трудности чудесным образом обойдут беглецов стороной, и блестящий план, который наверняка уже созревает в голове кого-то из присутствующих, окажется верным и действенным.