Не в силах оторвать от Машки взгляд, Дима обессиленно привалился плечом к металлическому коробу телефона и выругался.

   Никогда! Ни одна девушка в его жизни активно кобелирующего молодого, здорового самца не вызывала в нем такого горячего, ошпаривающего желания!

   Не просто животного желания, а чего-то еще сверх, сверх желания!

   Никогда! Никто!

   Даже в его первый мужской раз в пятнадцать лет!

   Он понимал, что нельзя, невозможно и надо отвернуться, но смотрел, и хотел ее, и понимал, что вряд ли будет так желать какую-нибудь еще женщину... И быстро прикидывал, что все возможно! Он отменит свадьбу, и будет с Машкой до самого своего отъезда, и потерпит как-нибудь два года, а когда ей исполнится восемнадцать, она приедет к нему, и они поженятся, и тогда уж он ее никуда не отпустит...

   И отвернулся — заставил себя отодрать от нее взгляд! Закрыл глаза, продышался, сказал себе — все!

   И принял решение.


   Жизнь, беспощадно перекручивая, выкорчевывая, перемолотила и изменила все за эти восемнадцать лет — страну, людей, города, пространства, его, Победного, и Машку — все!

   Неизменным, неподвластным осталось только одно — за всю его теперь сорокалетнюю жизнь он так и не испытал ни к одной женщине такого ошпаривающего желания, как к ней в те свои двадцать два года!

   Он хладнокровный, циничный, удачливый, расчетливый, жесткий мужик, отстраненный, закрытый для душевной близости, много чего видевший и прошедший, приобретя те самые «многие знания — многие печали», битый-перебитый, побеждавший практически всегда, за редким исключением.

   Через его жизнь прошло огромное количество самых разных женщин, с разной степенью заинтересованности с его стороны и разной степенью желания — от холодно-расчетливого, осмысленно циничного, спокойного до одуряюще-яростного.

   Но то, что он тогда испытал, пережил, почувствовал к Машке, — иное, единичное, неповторимое!

   Потому что она была его! Вся! Только его — и было еще что-то сверху, как улыбка Бога.

   Он давным-давно забыл, похоронил в памяти и саму Машку, и те чувства — забыл и не вспоминал многие годы. Но в тот момент, когда узнал ее, воспоминание шарахнуло в тело, в разум, зашипело в венах, проорав о своем присутствии, о том, что жило в нем все эти годы и тихо подавало голос, заставляя искать в других женщинах подобного прочувствованному единожды, — жило, спрятавшись, затаившись в глубинах памяти и подсознания, навсегда закрепившись вирусом в его крови.

   Он не отпустит ее просто так!

   Ему надо встретиться с ней еще раз, присмотреться, почувствовать, понять, какая она нынешняя, и тогда он решит, что делать.

   Она могла стать совсем чужой, а чужая Машка ему не нужна!

   — Как ты могла меня не узнать?!


   Утро началось с сюрприза.

   Повздыхав и поплакав на балконе, Мария Владимировна убрала все, вымыла посуду и села за ноутбук поработать — ей надо было закончить пару глав к учебнику, сроки давно поджимали, и набросать план статьи. Она проработала до глубокой ночи, сбежав от окна мансарды и вида самого дома в комнату за стол.

   Проспала завтрак и еле-еле встала в одиннадцать утра.

   Умылась, оделась и собиралась выйти из номера, когда раздался стук в дверь.

   «Судьба стучится в дверь», — подумалось почему-то Машке названием бетховенской Пятой симфонии. Она открыла.

   На пороге стоял давешний несостоявшийся утопленник с замысловатым букетом гигантских размеров.

   — Мария  Владимировна! — торжественно произнес он. — Я пришел выразить свою глубочайшую благодарность! Частично, так сказать! — И протянул ей букет.

   Оторопев, Машка приняла цветы со всей предосторожностью, боясь быть погребенной под этой клумбой, и подумала: «Частично — это как?»

   Он пояснил как:

   — Голубушка! Спасительница вы моя! Не откажите! Я приглашаю вас на торжественный званый обед в честь моих спасителей: вас и Дмитрия Федоровича. В три часа у меня в пентхаусе. Без вас торжество не состоится! Прошу вас! — И он оторвал Машину руку, с трудом удерживающую клумбу, приложился галантно, легким лобзанием. Ей показалось, что даже шаркнул по-гусарски ножкой.

   — Как вы себя чувствуете? — Она кивнула на его лоб, быстренько подхватив грозящий упасть цветочный беспредел освободившейся от поцелуя рукой.

   На лбу спасенного красовалась нашлепка белого-пластыря.

   — Благодарю вас, все в полном порядке!

   — Но вам надо лежать, восстанавливать силы.

   Разговорами Машка, как могла, оттягивала момент принятия решения, слишком уж неожиданно оно свалилось на нее и полностью шло вразрез с принятым ночью «окончательным» планом: не видеться, избегать встреч, забыть и не вспоминать больше господина Победного. Да! И переставить кресла и столик на балконе, так чтобы сидеть спиной к усадьбе!

   — Да что вы! — замахал на нее «потерпевший» обеими руками. — Я здоров! Вчера отлежался, и врачи не нашли ничего серьезного. Так вы придете, голубушка?

   «Голубушка» торопливо искала лазейку для отказа и заодно провела разведку:

  — Дмитрий Федорович наверняка очень занятой человек, у него могут быть обстоятельства, не позволяющие присутствовать на вашем торжестве. Думаю, что вам не стоит так беспокоиться, хлопотать, к тому же все-таки лучше не рисковать, полежать, отдохнуть.

  — Дмитрий Федорович уже дал согласие, — сверкнул довольно глазками пострадавший. — Я понимаю, надо было сначала заручиться вашим согласием, но я побоялся беспокоить, администратор сказала, что вы не выходили из номера и, по всей вероятности, спите. Поэтому я и посетил Дмитрия Федоровича первым.

   Что она, в конце концов, ломается, как девочка? — пожурила себя Маша. Никакой катастрофы, подумаешь, встретятся они на банкете, и что?

  — Да, конечно, я приду. Благодарю за приглашение.

  — Я рад! Очень рад! Жду! — И, отступив на шаг, он поклонился, повернулся и пошел по коридору. Машка посмотрела опасливо на букетище, который прижимала к себе двумя руками, и вспомнила.

— Подождите! — окликнула она его.

— Да-да? — обернулся мужчина.

— Как вас зовут?

  — Боже мой! Как это я обмишурился! — разволновался он, резво потрусив назад к Маше. — Игорь Алексеевич Конев.

  — Очень приятно, — по-протокольному ответила Маша, но руку не дала, чуть приподняв букет и демонстрируя, что руки, мол, при деле, — вдруг опять лобзать примется.

— Итак. Жду. В три часа!

   На сей раз они распрощались. Машка, стараясь поскорей отделаться от тяжести, положила букет на обеденный стол и рассматривала «цветочки», прикидывая, куда бы это пристроить? Емкостей таких размеров в апартаментах люкс не наблюдалось, разве что ванна-лоханка.

   — Не все предусмотрели господа устроители. Ай-ай-ай! Как же так!

   В дверь постучали.

   — И что? — проворчала себе под нос Маша по дороге к двери. — Мероприятие отменяется? Открылись новые обстоятельства?

   Нет. Может, обстоятельства и открылись, но не для Марии Владимировны — пришла дежурная по корпусу администратор.

   — Мария Владимировна, — любезно улыбнулась на пороге дама. — Простите, что потревожила, я пришла предложить позаботиться о вашем букете. Мы найдем подходящие вазы, расставим, оформим букеты и принесем в номер.

   «Все-таки я ошиблась, — порадовалась освобождению от одной проблемы Машка. — Господа устроители продумали все!»

   — Это очень своевременно, благодарю.

   Закрыв дверь за уносившей букет администраторшей, Мария Владимировна прошла в спальную комнату к зеркалу во весь рост, критически себя осмотрела.

   — Так, сейчас... — она взглянула на настенные часы, — начало первого. Прогулка отменяется. У тебя есть три часа, чтобы собраться, решить, что надеть, и главное... — И тут она громким голосом, четко выговаривая слова, прикрикнула своему отражению: — Перестать трястись! Бояться! Замирать сердцем! Думать всякие глупости! И ждать встречи с ним! Уяснила?!

   Ответить ни она, ни ее отражение не успели — прервав сеанс психотерапии и аутотренинга, затренькал сотовый в сумке, брошенной на кровать.

  — Да! — не успела выйти из образа Мария Владимировна.

— Мария, ты что, не в Москве?

   Юра. Она не сразу сообразила, кто звонит, номера его телефонов она удалила из памяти свое-, го мобильного в день развода.

   — Юр, а тебя мама не учила здороваться? Ты зачем звонишь? Случилось что-то?

  — Я не мог дозвониться тебе ни домой, ни на работу, ты что, на раскопках? — привычным обвинительным тоном приступил к пояснениям Юрик.

— Ну вот, дозвонился. Что случилось?

  — Случился наш развод! — повысил он голос. — Нелепый и глупый! Ты решила все сама, не потрудившись поинтересоваться моим мнением и желанием, а теперь бегаешь от меня и отказываешься поговорить!

  — Мне до лампочки твои желания или нежелания, Юра. И встречаться-разговаривать мы не будем.

  — Мария, ты же серьезная взрослая женщина, что за ребячество? Прячешься, убегаешь, не отвечаешь на звонки, бросаешь трубку! В конце концов, я имею право поговорить с тобой!

  — Нет, не имеешь. Прощай, Юра, — отчеканила Маша и нажала отбой.

   «Придется менять номер телефона», — не в первый раз после Юриного звонка подумала она.

   Но бывшему мужу огромное спасибо!

   Его назидательная обиженная требовательность встряхнула Машу, вернув в нормальное состояние, в реальность.

   — Ладно. Собираться! — отдала себе приказ, посмотрела в зеркало и пояснила отражению: — Я большая девочка, как говорят американцы, я умею владеть собой и справляться с эмоциями! Ты представь, что это незнакомый человек и ты его никогда не знала и не видела и встретилась вчера в первый раз. Представляешь? Отражение кивнуло.