– Почему? – удивленно спросил Мурашов.

– А ты не знаешь? Имя Марина значит «морская»!

– Не знал. А здорово! Марина значит «морская». Красиво. Ну, тогда пахнуть тебе рыбой! – И Мурашов снова облапил ее радостно.

И напряжение ушло само собой, уступив место ожиданию, от которого слегка лихорадит и волнует, и от любого столкновения рассыпаются искры по всей округе.

* * *

– Хорошая у тебя работа! – Марина говорила серьезно, а глаза у нее смеялись. – Тебе предоставили для отдыха целый дом, в котором есть холодильник с продуктами, телевизор и камин. Ты для компании позвал соседку и прямо в рабочее время начал охмурять ее по полной программе.

– Ты права! Надо дом осмотреть, а завтра – подвал и гараж.

– И на чердак полезешь?

– Конечно! Мало ли что там может быть! И ты будешь мне помогать в этом. А потом мы вместе красиво встретим Новый год.

* * *

Ни в гостиной, ни в кухне, ни в комнатах на втором этаже Мурашов не обнаружил ничего интересного, ничего, что относилось бы к чужой жизни, к пребыванию в доме непрошеных гостей.

А вот чердак удивил. Посреди него обнаружилась печка на кривых ножках. Не совсем буржуйка, какие в войну стояли в каждой квартире, но тоже железная, крутобокая, с дверцей, которая закрывалась на затейливую железную завитушку.

Печка и печка, и ничего в ней примечательного, если бы не один момент: она была теплой. Не до такой степени, чтоб на ней валенки сушить, но теплой! И воздух в помещении под крышей был жилой. Свет – одинокая тусклая лампочка под потолком, накрытая сверху круглым жестяным конусом, – не проникал в дальние углы чердака, которые пугали своей чернотой.

Мурашов посмотрел по сторонам, выбирая, куда ему двинуть – вправо или влево. Направился в правую сторону и через секунду скрылся из виду. Марине и идти за ним было страшно, и стоять в круге света под лампочкой – не очень уютно. Она потопталась на месте, подняла с пола книжку, листочками которой, похоже, растапливали печку. Книжка была пыльной. Марина полистала ее, на свою беду, и расчихалась, да так, что у нее слезы из глаз побежали. Один глаз тут же защипало. «А сказали, что тушь водостойкая!» – машинально подумала Марина, пытаясь проморгаться.

– Миша! Ой! Апчхи!

– Будь здорова! – услышала она в ответ.

– Миша! Я спускаюсь вниз, ладно?!

– Давай! Я сейчас, – ответил ей Мурашов и тенью проскользнул дальше по маршруту.

* * *

Она спустилась вниз и в ванной посмотрела на себя в зеркало. Ну так и есть – черный ручеек по щеке. Марина достала салфетку и аккуратно сняла тушь, попробовала воду в умывальнике – теплая! Пузатый водонакопитель автоматически начинает работать, как только включается рубильник. Машинально подумала, что Кулаков все-таки молодец! Все продумал, а когда ветряки поставит и будет собственное электричество прямо из воздуха получать, то вообще классно будет. Ей, правда, от этого не жарко и не холодно. У нее дачи нет и вряд ли будет. Хотя приятно вот так вот взять и приехать в свой дом на берегу залива, и чтоб сосны шумели...

Размечталась!

Марина аккуратно промыла глаза теплой водой, промокнула салфеткой лицо и посмотрела в зеркало.

Сначала она ничего не поняла, так как в зеркале была не одна: как на семейном фотоснимке, в зеркальной раме рядом с ней был мужчина.

Незнакомый ей.

Не Мурашов, который в принципе мог бы здесь оказаться. Более того, мужчина был страшный. От него исходило что-то неуловимое, что пугало, наводило ужас.

Марина закричала, и незнакомец зажал ей рот. Но не очень удачно: Марина вывернулась, укусила его за ладонь, и он вынужден был отпустить ее.

Она снова закричала и ринулась из ванной прочь, но не успела даже порог перешагнуть, как ей на голову сзади опустилось что-то тяжелое, и сознание тут же ускользнуло, и она уже не чувствовала, как сильные руки подхватили ее, чтобы, падая, она не наделала много шума. Это ее спасло от других травм, которые она запросто могла бы получить в свободном полете.

Нападавший уложил Марину на коврик в ванной. У него было большое желание разодрать на ней одежду прямо сейчас и получить удовольствие. И не важно, что тело женщины не откликалось бы на его желание, а может быть, она пришла бы в себя и стала бы яростно сопротивляться, тем самым распаляя его еще больше. Но! «Не сейчас!» – сказал он сам себе, еще раз с сожалением посмотрел на нее, почти спящую, только с неудобно вывернутой ногой – у спящих так не бывает. Взгляд его упал на руку женщины, на кольцо с мелкими камешками, в гранях которых играли все цвета радуги. Он наклонился, стянул кольцо с пальца и положил его в карман куртки.

Затем мужчина выскользнул из ванной и плотно притворил за собой дверь. Остался другой, второй, который шарил сейчас по чердаку. Ой, как это разозлило мужчину! Еще больше, чем то, что ему, голодному до баб, пришлось бросить сейчас такую красивую штучку и, таясь, ползти на чердак, чтобы оторвать башку тому, кто так бесцеремонно влез в его владения.

* * *

Он осторожно поднимался по ступенькам в освещенный проем входа в чердачное помещение, тихо поднимался, ни одна ступенька не скрипнула. «Раз свет горит, значит, он шарит по углам, не ждет...» – думал незнакомец, и, когда он почти дошел, на чердаке погас свет. Это было так неожиданно и так некстати, что пришелец сделал резкий рывок через две последние ступеньки и тут же взвыл от дикой боли: прямо в челюсть попал ему тот, что шерстил на чердаке. «Палкой или сапогом!» – пронеслось в голове.

Челюсть у него оказалась на редкость крепкая – не треснула и не сломалась. Более того, он даже на ногах удержался, правда вцепившись в перила. Он резко выпрямился и тут же получил новый удар – в грудь. «Сапог!» – машинально подумал незваный гость, потерял равновесие и упал с лестницы вниз.

Мурашов скатился за ним, еще раз приложил его для надежности, завалил лицом вниз и стянул ему руки за спиной своим ремнем. Потом перепрыгнул через неподвижное тело и резко дернул дверь в ванную.

Марина лежала на полу. Мурашов прижал пальцы к ее шее и услышал, как под ними ровно бьется жилка. Глаза у нее были закрыты, но Мурашов внутренним чутьем понял, что она в сознании.

– Марин! Глаза открывай! Это я!

Марина приоткрыла один глаз, за ним – другой, покосилась на дверь.

– Не бойся! Мы его поймали. Ты жива?

– Я не знаю, – прохрипела она еле слышно.

Мурашов запустил ей руку в волосы и нащупал на затылке огромную шишку.

– Ого! Чем это он тебя? – Мурашов вытащил руку – крови на руке не было.

Он поискал глазами орудие, которым махнул незнакомец по Марининой голове, и тут же увидел его. Это была скульптура – вырезанная из цельного куска дерева женщина, фигуристая крестьянская тетка, крутобедрая, жопастая и ногастая, с увесистым бюстом и с шайкой на голове. Она украшала деревянную ванную Кулакова: красиво стояла на угловой полке, изображая оригинальную вешалку для банного полотенца. Одной рукой деревянная баба придерживала шайку на голове, и на этой руке у нее висело полотенце. Красиво! Можно сказать, произведение искусства, хоть и полено! Весу в таком полене было немало, и засветил этот обормот Марине, видать, от всей души.

– Черт бы его побрал, этого эстета, который тут украшений понаставил! – с сердцах рявкнул Мурашов, имея в виду своего работодателя. – Марин! Очень больно?

– В голове звон! – Марина попыталась сесть на полу, и все вокруг нее поплыло, словно сидела она на карусели, и кто-то эту карусель раскрутил по кругу. – Ой, – пропищала она и почувствовала противную тошноту.

– Ну-ка, давай я тебя устрою поудобнее.

Мурашов поднял ее аккуратно на руки и перенес в гостиную, где положил на диванчик, раскинув на нем плед и подсунув под голову плоскую мягкую подушечку.

– Марина, его надо в милицию везти, а тебя я здесь оставить не могу: он не один был, и где его напарник, я не знаю. Поэтому ехать придется всем. Ты сможешь?

– У меня есть выбор?

– Нет.

– Ну, значит, поеду.

– Ты пока полежи. Мне надо этого урода как следует упаковать, да и поговорить с ним не мешает. – Мурашов погладил ее по голове, подул на макушку, где у нее все разламывалось от боли, будто эта проклятая шишка продолжала расти!

Незнакомец уже ожил, пытался вывернуть голову и осмотреться. Мурашов приподнял его за шкирку, привалил к стене, всмотрелся внимательно в лицо и присвистнул:

– Ну, друг ты мой, Коля Зайцев, здравствуй!

Незнакомец покосился на него из-под натянутой по самые брови шапки с подвернутыми колбаской краями. Смотрел долго, с прищуром.

– Ну что? Не узнаешь? А я тебя сразу узнал, Заяц. И если я не ошибаюсь, то сидеть тебе и сидеть еще, а ты тут по дачам отдыхаешь. Это как, а?

– Э, начальник... Ну что за судьба такая, а? И все ведь было как надо, и вдруг ты тут. Твоя, что ли, дача, начальник?

– Дача не моя, Заяц. Не заработал я на такую дачу. Я ведь теперь погоны не ношу, но занимаюсь все тем же, чем и раньше.

– Это на свободных хлебах, стало быть? Да, у вас всегда не сахар было, начальник, да, видать, совсем худо стало. Ты ведь идейный был, за гроши работал как вол, землю рыл. Но, видать, сломался. Так, может, договоримся? – В глазах у Зайцева блеснул огонек надежды.

– Договоримся? С тобой? Заяц, я хоть и ушел из милиции, но дела хорошо помню все, включая твое. Так вот, характеристику тебе, помнится, такую давали: хитер, жесток, изворотлив. И тэдэ и тэпэ. Это про тебя. А ты говоришь – «договоримся»! Ты же фальшивый, Заяц, и слова у тебя фальшивые! И нет у меня никакого интереса договариваться с тобой. Ты мне вон чуть любимую женщину не угробил, паразит!

– Начальник, женщине на таблетки и тебе вот на такую дачу я денег дам! Давай договоримся, а? Кстати, в кармане у меня пошарь – кольцо там твоей любимой женщины. Заметь, самолично отдаю! Давай договоримся, а, начальник?!