«Девочка» – это я! И я ничего ровным счетом не боюсь! Все самое страшное в моей жизни уже было. Все-все. Если в пути будет время, я об этом расскажу. И этот «одобрямс» моих южных родственников совсем убедил мою заполошную маму, которая наконец успокоилась и перестала кудахтать поминутно: «Ну куда-куда-куда ты едешь в такую даль одна?»

* * *

Утром в день отъезда набиваем Мотькино брюхо под самую завязку сумками и чемоданами. В багажник входит только ящик с инструментами, канистра под бензин, четырехлитровая бутылка масла – его как раз в пути менять придется, ну и разная мелочовка – тряпки, воронка, аптечка, огнетушитель, домкрат, две пары перчаток, запаска на ее штатном месте. И все! Такой вот багажник! Пятьдесят литров – никак не для далекого путешествия к морю. Но все же не роликовые коньки! И даже не мотоцикл! Впрочем, у хозяев и тех и других своя нежная любовь к колесам и колесикам.

Никаких страстных поцелуев на прощание, чтоб слез не лили. «Пока! Звоните! Не скучайте!..»

Пристраиваю новенький навигатор на лобовом стекле, задаю в нем первую точку маршрута – научилась все-таки за два дня тренировок! – и плавно трогаюсь.

Да, забыла про самое главное в этой удивительной истории: уезжая, я оставила записку в одном из почтовых ящиков в нашей парадной. Записка была адресована Ему – Мужчине моей мечты».

* * *

Всю свою сознательную жизнь Марина Андреева недоумевала: ну почему так странно и несправедливо устроен мир? Если мужчине нравится женщина, то он делает шаг и знакомится с нею, а вот если женщине очень нравится мужчина, то она может только кокетничать, стрелять глазками, показывать, что не прочь познакомиться, но ни-ни дальше этого! Исключения не берем, поскольку есть мужчины, которые провздыхают всю жизнь возле предмета своего обожания, да так и не решатся даже телефончик попросить. И есть дамы, которые легко пристроят хомут супружества на шее своего избранника, и не успеет жертва очухаться, как окажется у алтаря с обручальным кольцом на пальчике.

Иногда Марина даже завидовала таким решительным барышням, которые умудряются легко знакомиться с мужчинами, хотя в глубине души была уверена, что любовь нельзя искать, нельзя форсировать, гнать, отбивать и добиваться. Здесь непременно должен быть элемент случайности, потому что это чудо. А чудо запланированным не бывает. Правда, «чудо» порой по чьей-то злой воле является в образе парнокопытного животного с рогами, потому как народная мудрость гласит: любовь зла, и далее по тексту...

Как говорила Маринина бабушка, это даже не чудо, а расчудье! И даже такого чуда-расчудья можно прождать всю жизнь, а оно так и не появится. Или можно придумать себе любовь, которая по прошествии небольшого времени обернется жуткой ненавистью. К самой себе в первую очередь. Еще вчера внутри все пищало и рвалось на волю, так что приходилось себя за руки держать и говорить себе: «Марина! Будь благоразумной! Все проходит, пройдет и это!»

И ведь права была! Проходило и это. То ли обрастало все ракушками привычек, то ли ускользало чудо, словно рыбка, из рук. И тогда понимала, что не любовь и была. Вернее, так – нелюбовь. А с нелюбовью она не хотела мириться. Ей с ее мыслями – мечтами о своем мужчине – всегда было лучше, нежели с тем, кто в мечту не вписался.

Ну да и бог с ними, с невписавшимися!

А этой весной Марине вдруг приглянулся сосед по дому. Как-то раньше она его совсем не замечала. А может, раньше он и не жил тут. Дом большой! Разве узнаешь, кто тут живет, кто снимает квартиру, а кто просто в гости ходит. И вдруг по весне Марина стала сталкиваться с соседом чуть ли не каждый день и успела его рассмотреть. И надо же было такому случиться, что он ей понравился. Чем – она и сама не понимала. Внешне – почти никакой. Даже больше: бирюк бирюком. Не низок, не высок – среднего роста. Не брюнет и не блондин – серенький такой. Плечи, правда, широкие, и от этого он был весь какой-то квадратный. И голова какая-то квадратная. Прямо в кубистском стиле Пикассо и Малевича! Сосед выделялся своей нелюдимостью. Правда, с Мариной он по-соседски раскланивался весьма приветливо. Но чаще она встречала его каким-то задумчивым, как будто его глаза не на людей смотрели, а куда-то внутрь себя.

Вот когда она на него обратила внимание, тут и стала задумываться о жестокой несправедливости, дарованной женщине самой природой, – скромной быть и не знакомиться первой. «Ну почему так?» – рассуждала Марина Валерьевна, женщина рассудительная и серьезная, столкнувшись в очередной раз с соседом на лестнице. Он ходил пешком на свой третий этаж, потому что лифт ждать дольше. А она ходила пешком на свой четырнадцатый – зарядки для и для того, чтоб встретить его. Правда, иногда, минуя его третий и не встретив предмет своего обожания, Марина, плюнув на стройность фигуры и полезность процедуры, вызывала лифт и ехала под самую крышу. Что, издеваться над собой, что ли, если он даже не замечает ее?!

Как-то во дворе Марина разговорилась с соседкой, которая сажала цветочки на общественной клумбе. И случилось, что мимо проходил Он. Все трое раскланялись. Соседка участливо спросила:

– Михал Иваныч, а вы не приболели? Что-то давненько вас не видемши?!

* * *

«Псковская, по всему видать, соседка», – отметила Марина про себя не питерский выговор, а сама ловила каждое слово, сказанное Михал Иванычем. Он, правда, оказался совсем немногословным. Сказал, что просто был в командировке. На Марину глянул лишь исподлобья, кивнул, как всегда, раскланялся и пошагал к дому. А она, пользуясь случаем, аккуратно стала выведывать у очень своевременно склонившейся к земле соседки, кто да что этот самый Михал Иваныч.

– Он в милиции работает, то ли участковым, то ли следователем, но в форме не ходит. Не семейный. То ли вдовый, то ли разведенный – точно не знаю. Вроде бездетный, а может, и есть кто. Но в доме живет один, в однокомнатной квартере, на третьем этаже. А может, и не один, но во дворе завсегда один!

* * *

Ох уж эти тетки-соседки – слышат звон, да не знают, где он! Вокруг да около, а толком – ничего. У тетки все было «то ли – то ли», а не точно. Но две главные вещи Марина все же узнала – имя и место работы. Приятно было думать, что Мужчина ее мечты наконец-то обрел имя, тоже на букву «М», кстати, как и у нее! И работа его Марине Андреевой весьма пришлась по душе. Нравились ей мужчины с такими мужскими профессиями.

Правда, эти знания ей абсолютно ничего не дали. Михал Иваныч, которого она назвала для простоты и удобства Мишаней, все так же был далек и не проявлял никакой заинтересованности в ее соседской персоне. А может, и проявлял, да не показывал. Хотя она бы непременно почувствовала, если б проявлял...

* * *

Вот тут-то Марина Валерьевна и задумалась в первый раз над тем, почему же так несправедливо все?! Потому что, будь она мужчиной, она бы давно уже с ним познакомилась.

Она даже думала провернуть такую штуку: придумать повод да и постучаться к нему в его холостяцкую нору. Вот только повода она никак не могла найти. Подруга Сашка усмехнулась и сказала:

– Вот тоже мне проблема! Иди и попроси его дырку в стенке просверлить! А потом, когда он просверлит, ты ему кофе предложи, ну в знак благодарности. Не деньги же давать соседу!

Дырку в стенке – это круто! Правда, все дырки в стенках у Марины давным-давно просверлены: сынок-то хоть и оболтус, но руки у него из того места, из какого надо, растут, и маманину квартирку он до ума давно довел. Правда, можно бы прикупить какую-нибудь картинку на стенку и под нее провертеть дырочку, но...

Но как-то все это было не так. А ну как окажется этот Михал Иваныч букой милицейским, у которого, кроме протоколов, в голове ничего нет? Или не умеет он совсем дырки в стенках вертеть? Или просто спросит, какого рожна она к нему-то приперлась? Что тогда говорить? Нет. Все это не катило. Искусственно как-то было. И страшно. А ну как сорвется? Второй раз она уж точно не посмеет к нему обратиться ни с чем, даже если ей будет нужен его совет как специалиста из правоохранительных органов. Нет, надо сочинить что-то более симпатичное. А что – она так и не могла придумать.

* * *

А в день отъезда в Крым ей в голову пришла совершенно шальная мысль – написать ему письмо и бросить в почтовый ящик, что она и сделала.

«Если бы я была мужчиной, а вы – женщиной, то я давно бы с вами познакомилась. Но поскольку все наоборот, то мне приходится, как в XIX веке, краснея и бледнея, высунув кончик языка, гусиным пером царапать бумагу, выписывая старые пушкинские строчки: «Я к вам пишу, чего же боле...» И если мне удалось вас заинтересовать – звоните».

И номер телефона мобильного своего тоже написала. Потом выдрала листок из тетрадки, свернула вдвое и, уходя из дому, воровато опустила его в ящик. Щеки у нее пылали, как у тургеневской барышни, а в голове стучала кровь. Было страшно и стыдно, как будто что-то украла. Но она решила так: получит Мишаня письмо, прочитает. Наверняка заинтересуется и, скорее всего, позвонит. И тогда по тону, по разговору она поймет, стоит ли ей раскрываться. Не услышит в голосе приветливости и заинтересованности, так можно и не рассекречиваться. А если эта милицейская душа как-то узнает, кому номер телефона принадлежит, так можно в дурочку сыграть: мол, подшутил кто-то. «Я?! Что вы! Как я могу?!» В общем, есть варианты отступления.

Итак, долгие проводы – лишние слезы. Маме – поцелуй, ребенку – второй. До свидания, родные! До скорого!

– Не заблудись там! – чуть не плача, пропищала напоследок мама.

– Не заблудится! Она ж с навигатором! – слишком бодро возразил сынок, и за этой его показной бодростью Марина уловила, что детеныш переживает за свою «маман» и испытывает чувство неудобства за то, что так прокатил ее с компанией.

Марина на него глянула строго. Хорошо было б уши ему надрать за то, что подвел с отпуском. А с другой стороны – так-то оно еще интереснее. Не пропадет! Не из такого вылезала...