Джессика Соренсен - Одиночество Новы

Тристан начинает рыться в коробке, достает трубку за трубкой и раскладывает на столе.

– Еще чего? От халявных трубок отказаться? Не такой я дурак.

Куинтон, кажется, хочет что-то возразить, но закрывает рот и переводит взгляд на меня:

– Но ты же куда-то пропадала? Я тут совсем недавно проходил, тебя не было.

«Потому что я была в туалете и чуть все внутренности не выблевала, потому что вижу, какой ты сексуальный, и чувствую себя виноватой. А потом решила записать на видео свои извращенческие мысли о тебе».

Я начинаю нервничать и пытаюсь сменить тему:

– У вас тут есть что-нибудь выпить? – Я моргаю от дыма и нажимаю кончиками пальцев на веки. Голова у меня делается какая-то тяжелая, и ее все ведет куда-то в сторону.

Тристан поднимает глаза от коробки, пряди белокурых волос падают ему на глаза, а уголки губ изгибаются кверху.

– «Бакарди», например?

Безучастно глядя на него, я поднимаю палец – не средний, хотя и очень хочется. Глупо, но сейчас глупость – это как раз то, что нужно.

– Одну.

– Одну незабываемую рюмочку, – дурачится Тристан, сжимая в руке трубку. Я прищуриваюсь, он хохочет и нечаянно роняет трубку на пол. Нагибается, чтобы поднять, теряет равновесие и ударяется головой о крышку стола. – Блин! – Встает, потирая голову.

Я все смотрю на косяки в пепельнице, на тонкие струйки сероватого дыма, поднимающиеся от них, и какие-то смутные, бессвязные мысли беспорядочным потоком движутся у меня в голове.

– Зачем вам это? – спрашиваю я, потому что действительно хочу услышать ответ, хочу понять.

Куинтон знает, куда я смотрю, и лицо у него вытягивается, будто он только что эти косяки увидел.

– Блин, кто непотушенные оставил?

– Так уже было, когда я пришла, – говорю я, разглядывая свои ногти.

Тристан фыркает и ставит пустую коробку рядом с переполненным мусорным ведром на кухне.

– Ой!

Куинтон закатывает глаза.

– А почему ты их не потушила? – спрашивает он меня, убирая ноги со стола.

– Не знаю. – Я ломаю голову в поисках правдивого ответа, и тот, который находится, оказывается страшноватым. «Потому что хотела понять, что это такое – чем это было для него».

Куинтон наклоняется, берет косяки из пепельницы и легонько придавливает о край стола, чтобы погасить.

– Тебе эта гадость не нужна, Нова. Поверь мне. Ты для этого слишком хороша.

При этих его словах меня охватывают раздражение и досада, хотя я и не знаю, в Куинтоне ли причина, или я просто срываю на нем зло, или этот дым пробуждает мою темную сторону.

– Откуда тебе известно, что мне нужно? Ты меня даже не знаешь.

– И ты меня не знаешь, – говорит он спокойно и кладет потушенные косяки на стол. – Поэтому давай я тебе кое-что объясню. Тебе не нужно приходить сюда, сидеть со мной, говорить со мной и звать меня на концерт. Тебе не нужно ничего знать обо мне и об этом долбаном во все дыры мире, в котором я живу, Нова. Поверь мне.

С непроницаемым лицом я наклоняюсь ближе и беру со стола один косяк:

– Ты меня тоже не знаешь, не знаешь, что мне нужно, поэтому не учи меня. – Я поступаю неправильно, но не нахожу в себе воли, чтобы задуматься и остановиться. А когда воли нет, держаться уже не за что. И я падаю.

Нетвердой рукой сую косяк в рот и, не обращая внимания на недовольные взгляды обоих, прикрываю его рукой и щелкаю зажигалкой. У меня должно получиться. Я уже один раз курила сигарету, и несколько раз мне случалось надышаться дымом, когда я приходила к Лэндону, а он курил кальян с приятелями под видеоигры. При них Лэндон со мной не разговаривал, и это был один из тех редких случаев, когда он не скрывал от меня эту часть своей жизни.

Но я все-таки не ожидала, что будет так горячо. Как только удушающий дым заползает в горло, я начинаю кашлять и задыхаться. Наклоняюсь вперед, вытянув руку с зажатым в пальцах косяком, чтобы он был как можно дальше от лица.

– Вот блин! Нова, тебе плохо? – Тристан поспешно обегает вокруг дивана, вынимает у меня из руки косяк и, зажав его между пальцами, вытягивает руку подальше от моего лица. – Что ты делаешь?! Ты же не куришь эту гадость.

– Ты тоже меня не знаешь. – Я выпрямляюсь и снова кашляю, на глаза наворачиваются слезы.

Куинтон хмурится, забирает у Тристана косяк, и Тристан похлопывает меня по спине, хотя я вижу, что он еле сдерживается, чтобы не рассмеяться.

Зажав косяк между пальцами, Куинтон вставляет его в рот, грудь у него приподнимается, когда он затягивается и задерживает дым в легких. Он кладет косяк на край пепельницы, откидывается на спинку кресла, запрокидывает голову и выпускает облако дыма под потолок.

– Нова, ты бы лучше шла домой, – вяло говорит он, проводя рукой по лицу, веки у него тяжелеют. Тристан плюхается на диван рядом с ним.

Кажется, надо бы разозлиться на него, но сейчас я не могу ничего чувствовать по-настоящему. И сознание, и тело деревенеют, отсчет прекращается, потребность в контроле отступает. Тишина. Не понимая даже, что делаю и зачем – потому ли, что хочу понять, или просто от дыма у меня мутится в голове, но я протягиваю руку через журнальный столик и беру косяк. Куинтон поворачивает голову и смотрит, как я сую его в рот. В точности копируя его, я вдыхаю полной грудью, задерживаю дым в легких, балансирую на грани неизведанного, жду, жду, а потом наконец выдыхаю и падаю в пропасть, не зная, чего мне потом будет стоить вскарабкаться обратно. И захочу ли я. Может, это и есть то, чего я искала весь этот год. Может, я ждала этого падения. Я уже не знаю, чего я хочу и кто я без Лэндона. Мной движет одно только отчаянное стремление разобраться во всем этом.

А может, я просто запуталась и совсем уже не соображаю, что делаю.

Это в первый раз со мной такое, Богом клянусь. Я теряю связь с собственным сознанием, лечу куда-то под потолок – или падаю на пол, это как посмотреть, – но не могу даже насладиться чувством отделения от самого себя. Нова не дает мне покоя. Ее голубые глаза все в красных прожилках, зрачки блестят, и я вижу, каких усилий ей стоит держать веки поднятыми. Не нравится мне это – что я так о ней беспокоюсь. Я и травку-то курю для того, чтобы ни о чем не беспокоиться и ни о чем не думать, но она почему-то действует на меня сильнее травки. Мне бы, главное, понять – почему? Что в ней такого особенного? Такого притягательного?

Я пытался отговорить Нову курить косяк. Прежний Куинтон – положительный, трезвый – просто вырвал бы его у нее из рук: ясно же, что она никогда раньше травку не курила и прячет что-то за этим, а это хуже, чем просто из любопытства попробовать. Когда есть причина, потом трудно бросить, привычка сильнее. Но мне уже поздно трепыхаться. Не успеваю я опомниться, как мы с Тристаном и Новой сидим втроем на тесном диване, едим чипсы из большого пакета и таращимся в телевизор, где заставка на экране дергается в такт музыке.

– Как ты думаешь, в этом есть какой-то смысл? – спрашивает Нова, с обалделым видом разглядывая розовые и зеленые волны на экране.

Тристан фыркает, хватает горсть «Доритос» и закидывает в рот, просыпав половину на колени.

– Есть. Хватит пялиться на цветные огоньки.

Моя рука лежит на спинке дивана, и волосы Новы щекочут мне кожу.

– По-моему, заставка пытается попасть в настроение песни.

Закусив губу, Нова переводит взгляд на меня:

– Очень проницательно.

Обычно, когда девчонка так на меня смотрит, я утаскиваю ее к себе в комнату и забываю о времени. Но сейчас добро в моей душе борется со злом, и я не могу заставить себя открыть рот.

– Ничего глубокомысленного, – наконец произношу я. – Просто подумал.

Нова кивает, словно понимает, о чем я говорю. А как это может быть, если я сам себя не понимаю?

– А у тебя бывает так, что мысли в голове путаются? – спрашивает она, потирая пальцами глаза.

Не знаю, куда все это нас заведет – травка, дым и бессмысленная чепуха, которая лезет в голову, когда мозг впадает в идиллическое отупение, – не знаю и знать не хочу. Не хочу ничего знать о ней, потому что это будет для меня слишком важно, а ничему важному в моей жизни не место. Потому я и стараюсь проводить ее в таком состоянии, как сейчас, когда все до лампочки, лишь бы набраться до бесчувствия, потому что, когда что-нибудь становится важным, это как-то мешает катиться по наклонной плоскости.

– Наверное, пора подумать, как бы нам тебя домой забросить, – говорю я и опускаю ноги на пол.

Я действительно об этом думаю. Мне хочется, чтобы она ушла, не только потому, что мне ни к чему все эти лишние эмоции, но и потому, что ей нечего делать в этом доме – такая жизнь не для нее.

Нова хмурится, кажется обиженно:

– Почему это?

Я поглядываю на Тристана в надежде, что он придет на помощь, но он сидит, запрокинув голову на спинку дивана, и неотрывно смотрит в потолок.

– Потому что. Нечего тебе делать в таком месте.

Нова смотрит на меня так, будто очень старается разозлиться:

– Делайла еще с Диланом, я не могу ее бросить. К тому же она как раз и должна меня домой отвезти.

– Найдем кого-нибудь другого, – говорю я, Тристан поднимает голову и вопросительно смотрит на меня. – Можно Фрэнки попросить.

– Кто такой Фрэнки? – спрашивает Нова, стараясь смотреть мне в глаза, но голова у нее запрокидывается назад.

Моя рука так и лежит на спинке дивана, и Нова падает на нее. Шея у нее выгнута, грудь чуть-чуть выглядывает из выреза майки, так что мне приоткрывается вид на ее формы. В нормальных обстоятельствах, если бы это была другая девчонка, я бы сейчас увел ее к себе, трахнул по-быстрому и велел выметаться. Но она сидит и моргает своими беспомощными глазами – хочется ее просто обнять, и ничего больше. Я же так совсем с катушек слечу, и душевно, и физически. Точно, пора ей уходить.

– Сосед наш. – Тристан встает, берет со стола пакет с чипсами. – Но Нова может остаться здесь, если хочет.