Кристина Додд - Один прекрасный вечер

К тому же Бренда – женщина. Она может принять сторону Кармен, сказать, что если он собирался спать с какой-то грязной иностранкой, то должен был дать ей содержание. Как будто он должен платить за услуги, которых больше не получает!

Кармен продолжила свою речь, вбивая осиновый кол ему в грудь:

– У моей малютки Анны нет папы. Дети смеются над ней, называя ее незаконнорожденной…

Бренда хотела родить ребенка. Если она узнает, что он бросил родную дочь… Огли прошиб холодный пот.

Кармен понизила голос и горько запричитала:

– Иногда моя малютка плачет от голода. – Огли больше не мог этого вынести. Черт бы побрал этих истеричек! Он распахнул дверь и, тыча пальцем в лица всех троих, в немом изумлении уставившихся на него, крикнул:

– Вы так со мной не поступите! Я вам не позволю! – Кармен бросилась к нему с занесенной для удара рукой, но Вальдемар перехватил ее руку. Она как фурия (коей и являлась) накинулась на него, однако Хепберн воскликнул:

– Нет, сеньорита! Оставьте это мне. – Распахнув веер, она начала яростно обмахиваться им, ее янтарные глаза метали молнии… Как странно! Огли всегда считал, что глаза у Кармен темно-карие. Но какого черта! Какое имеет значение цвет глаз женщины? Презрительно пожав плечом, Огли обратился к Хепберну. Он был главным в этой компании.

Хепберн подал знак Вальдемару, который, крепко держа Кармен за предплечье, подталкивал ее к двери. Огли отступил, но юбки Кармен коснулись его ног. Он ощутил запах духов – смесь свежих цветов и пряностей, и она злобно прошипела:

«Ублюдок».

Огли обернулся, тупо глядя, как Вальдемар тащит ее по коридору, затем обратился к Хепберну:

– Я требую, чтобы нам с Кармен предоставили возможность поговорить с глазу на глаз.

– И не думай. – Хепберн угрюмо усмехнулся. – Что ты собрался сделать? Убить ее?

И поскольку именно это и пришло Огли в голову, он густо покраснел.

– Нет, – продолжил Хепберн. – Я пообещал ей, что ты не будешь встречаться с ней наедине и не станешь ее запугивать. Она хочет сбросить тебя с пьедестала в присутствии всех этих людей. И я не вижу причин, по которым я мог бы ей это запретить.

Во рту у Огли пересохло.

– Моя жена.

– Будет шокирована и ошеломлена тем, что ты содержал любовницу. Я в этом уверен.

– Она поймет. – Огли не мог убедить в этом даже самого себя. А что, если Кармен раскроет правду о том, кто был там, на Пиренеях, настоящим героем? Тогда все собравшиеся здесь, вместо того чтобы чествовать его, станут презирать. Бренда, которая его обожает, испытает шок, от которого уже никогда не оправится. Шок, от которого никогда не оправится и их с ней брак. Шок, от которого его финансовое благополучие;.. сама мысль об этом невыносима.

– Миссис Огли еще сильнее расстроится, когда узнает, что ты опозорил юную леди из хорошей семьи. – Хепберн вколачивал каждое слово, как гвозди в крышку гроба. – Когда узнает, что ты лгал Кармен, говорил, что не женат, что ты бросил ее, ничего не оставив ей, кроме незаконнорожденного ребенка.

– Всего лишь дочь. – «Бесполезная ерунда, эти дочери». Хепберн забарабанил пальцами по столешнице.

– Ты ведь не подарил ребенка собственной жене, верно?

Огли скривил губы в ухмылке. Он хотел выглядеть бесшабашным и дружелюбным, хотя его захлестнуло отчаяние. Возможно, если он обратится к Хепберну с дружеской просьбой, как мужчина к мужчине, тот его выручит.

– Я бы оставил Кармен содержание, но деньгами в нашей семье распоряжаюсь не я. Каждый год я вынужден ходить к отцу Кармен за пособием. Поэтому и не мог оставить содержание Кармен.

Хепберн, эта богатая аристократическая свинья, даже бровью не повел.

– Ты мог бы расплатиться с ней гонораром за книгу, которую ты опубликовал.

Огли был загнан в угол. Когда-то он захотел эту маленькую кошечку и взял ее. Взял то, что принадлежало ему по праву.

Огли был вне себя от ярости. Он ударил кулаком о стену и, сунув кулак под мышку, стал мерить шагами комнату.

Хепберн вел себя так, словно Огли здесь вообще не было.

– Не лги, Хепберн. – Огли ткнул в него пальцем. – Это все твоих рук дело. Ты специально устроил этот бал, чтобы уничтожить меня…

Хепберн не стал этого отрицать. Вот свинья. Свинья неблагодарная.

– Ты завидуешь мне потому, что я присвоил себе твои геройства, – выпалил Огли.

– Мне совершенно наплевать, кто на самом деле подорвал оружейный склад французов, но у нас с Кармен есть кое-что общее.

– Да, я поимел вас обоих, – язвительно заметил Огли.

Хепберн глазом не моргнул.

– Нет, хуже. Ты дал мне слово и не сдержал его. – Вначале Огли не понял, что именно Хепберн имеет в виду.

Потом вспомнил, и в конце туннеля для него забрезжил свет.

– Так ты насчет Вальдемара? Хочешь, чтобы я освободил его?

Хепберн сдержанно кивнул, и в этом жесте было столько грации и достоинства, что Огли захотелось его пристрелить.

– Нет, я не хочу, чтобы ты его освобождал. Ты дашь ему все, что обещал. Представишь его к награде за геройство и подпишешь приказ о его бессрочном освобождении за храбрость и примерную службу.

– Он вор. Уличный вор, висельник! Незаконнорожденный ублюдок, без рода и племени. – «Как человек ранга Хепберна может быть настолько глуп?» – недоумевал Огли. – Он – ничто, а ты – граф. Какое тебе до него дело?

– Ты никогда этого не поймешь. – Хепберн смотрел на него с презрением аристократа. Он даже поморщился, словно от Огли исходило зловоние. Он ухмылялся так, будто знал о достоинстве и чести нечто такое, что Огли было недоступно.

– Он спас тебе жизнь, поэтому ты за него хлопочешь, верно? Но разве ты не спас ему жизнь? Значит, вы квиты. – Огли хмыкнул. – Ты его командир. Его долг спасать твою жизнь.

– Возможно. – Роберт задержал на Огли взгляд, от которого у Огли мурашки поползли по спине. В этом взгляде он прочел свой приговор. Стоит только раз допустить промах, и судьба его решена. – Но я тем не менее высоко ценю свою жизнь.

– Твоя цена завышена. Даже твоему отцу было на тебя наплевать. Ты знаешь, что он написал мне, когда ты попал в мой полк? – Хепберн не проявил никакого интереса, однако Огли продолжил: – Он написал, что ты его наследник, что ты никчемный человек и что он отправил тебя в армию, чтобы там из тебя сделали настоящего мужчину. Поэтому я могу делать с тобой все, что сочту нужным. Ему было плевать, умрешь ты или останешься жить, поскольку ты опозорил его.

– Все это мне известно. Но отец ошибся. – Открыв стол, Хепберн достал бумаги, исписанные аккуратным почерком. – Вот. Документы о бессрочном освобождении Вальдемара от службы в армии за заслуги перед отечеством.

Не может быть, чтобы Хепберну было наплевать на то, что отец отправил его на страдания и смерть, и это безразличие Хепберна бесило Огли еще больше. В семье Огли никто не поверил, что он – истинный герой Пиренейской кампании, и ему пришлось отправить им доказательство в виде собственной книги в кожаном переплете. Их безразличие вызвало в нем бурю ярости, а Хепберну наплевать? Будь он проклят! Неужели Хепберн всегда будет идти на шаг впереди него?

– Все, что от тебя требуется, – холодно произнес Хепберн, – это подписать документы и скрепить подпись собственной печатью. А я буду платить Кармен содержание, чтобы она могла прокормиться сама и прокормить вашу дочь. Я позабочусь также о том, чтобы Кармен тебя больше не беспокоила, и тебе не придется просить у жены денег на ее содержание.

– Откуда мне знать, что Кармен снова не вернется? – трясясь от злости, спросил Огли.

– Я умею держать слово и надеюсь, что Кармен сдержит свое.

Хепберн сказал чистую правду. Этот негодяй верил в преданность и честь и всегда держал слово. Грязно выругавшись, Огли пододвинул стул к столу. Хепберн поставил перед Огли чернильницу и вложил в его руку перо. Перо дрожало, когда Огли обмакнул его в чернила. Огли уставился на чернильницу, гадая, что будет, если он перевернет ее на документ. Словно прочитав его мысли, Хепберн спокойно сообщил:

– У меня есть еще один экземпляр договоре. – Размашисто и зло Огли вывел свою подпись. Хепберн плеснул рядом с подписью красного сургуча. Огли опустил перстень в сургуч. Хепберн взял из рук Огли документ, сложил и запер в стол.

Дело было сделано.

Огли поднялся, наклонившись к Хепберну через стол, и злобно прошипел:

– Я с тобой за это поквитаюсь. Ты заплатишь за то, что подверг меня унижению.

Выражение лица Хепберна оставалось непроницаемым.

– Мой лимит гнева был исчерпан, когда, уезжая с Пиренеев, я оставил с тобой Вальдемара. Тогда я был вне себя от ярости. До сегодняшнего дня у меня было в избытке времени, чтобы смирить гнев. – Хепберн наклонился над столом, буравя глазами Огли, и Огли невольно отшатнулся. – Но мы, Маккензи, известны своим безумным нравом, особенно когда впадаем в ярость.

Огли увидел синий пламень в глазах Хепберна. Этот адский пламень грозил Огли смертью и опустошением.

– Будь я на твоем месте, то счел бы, что вы с Маккензи квиты. – Огли попятился. Впервые ему довелось увидеть настоящего Хепберна. Хепберн действительно был безумцем. Огли повезло, что он вышел живым из этой передряги.

Звук, похожий на залп пушки, заставил Огли подскочить. Небо за окном вспыхнуло фонтаном разноцветных искр.

– Начинается фейерверк. В твою честь, Огли. Выходи, принимай поздравления. Пьедестал героя уже закачался под твоими ногами. Небольшой толчок, и мрамор рассыплется в прах. Слишком многие знают о тебе правду. Будь осторожен, Огли, и хорошенько подумай, прежде чем что-либо предпринимать.

Огли стоял в стороне от всех прочих, собравшихся на террасе. Он слушал тонкий протяжный свист ракетниц, взмывающих в небо, наблюдал, как расцветают там дивные цветы из красных и золотистых искр, слышал взрывы. Он прятал кулаки в карманы кителя. Лицо его свела гримаса. Может, она сойдет за улыбку, может, нет – ему наплевать.