Они играли в шахматы. Разговоры утомляли отца, но, как ни странно, играть в шахматы он мог. Он часто засыпал посередине игры, погружался в забытье во время хода, и Эд терпеливо сидел у кровати и ждал, когда отец проснется. Он открывал глаза, мгновение-другое пытался понять, где находится, закрывал рот и хмурил брови, оценивая положение на доске. Эд двигал фигуру и делал вид, что из игры вырвана минута, а не час. Они беседовали. Не о том, что действительно важно. Наверное, они с отцом слеплены из другого теста. Они болтали о крикете, погоде, возмутительных тарифах на развлекательную систему, установленную в изножье больничной койки. Отец упоминал о медсестре с ямочками на щеках, которая всегда рассказывает что-нибудь забавное. Просил Эда позаботиться о матери. Беспокоился, что она слишком много работает. Боялся, что чистильщик канав будет драть с нее втридорога, если его не будет рядом. Его раздражало, что он потратил осенью кучу денег, чтобы убрать мох с лужайки, и не увидит результата. Эд не пытался спорить. Не хотел показаться снисходительным.

– А где юла? – спросил отец как-то вечером. Он готовился поставить мат через два хода. Эд пытался найти способ ему помешать.

– Какая юла?

– Твоя девушка.

– Лара? Папа, ты же знаешь, что мы…

– Не она. Другая.

Эд перевел дыхание.

– Джесс? Она… э-э-э… наверное, дома.

– Она мне понравилась. Она так на тебя смотрела. – Отец медленно подвинул ладью на черный квадрат. – Я рад, что ты ее нашел. – Он едва заметно кивнул. – Неприятности, – пробормотал он себе под нос и улыбнулся.

Стратегия Эда рассыпалась. Отец победил его в три хода.

33. Джесс

Бородатый мужчина вышел из распашных дверей, вытирая руки о белый халат. Он остановился на пороге, как будто забыл, что ему здесь надо.

– Норман Томас?

Джесс никогда не приходило в голову, что у их собаки есть фамилия.

– Норман Томас? Большой пес неопределенной породы? – Врач опустил подбородок и посмотрел на Джесс.

Она неловко встала с пластикового стула.

– Тяжелые повреждения внутренних органов, – сразу перешел к делу врач. – Сломано бедро, несколько ребер, трещина в передней лапе. Что творится внутри – узнаем, когда спадет опухоль. Левый глаз, боюсь, не спасти.

Джесс заметила яркие мазки крови на его голубых пластиковых тапочках и почувствовала, как рука Танзи напряглась в ее руке.

– Но он еще жив?

– Я не хочу напрасно обнадеживать. – Врач говорил очень осторожно, похоже, не раз наблюдал попытки утопающих цепляться за соломинку. – Следующие сорок восемь часов будут критическими.

Танзи застонала не то от радости, не то от боли.

– Давайте отойдем. – Врач взял Джесс под локоть, повернулся спиной к детям и понизил голос. – Должен сказать, что, учитывая тяжесть повреждений, возможно, наиболее гуманно оставить пса в покое.

– Но если он проживет сорок восемь часов?

– У него появится шанс выжить. Но, как я уже говорил, миссис Томас, я не хочу напрасно обнадеживать. Его дела плохи.

Очередь молча наблюдала за ними. Кошки дремали в переносках на коленях, маленькие собачки пыхтели под стульями. Никки смотрел на ветеринара, выпятив подбородок. Вокруг его глаз размазалась тушь.

– И если мы не сложим руки, это обойдется недешево. Ему может понадобиться больше одной операции. Возможно, несколько. Он застрахован?

Джесс покачала головой.

Ветеринар явно испытывал неловкость.

– Должен предупредить вас, что лечение обойдется в значительную сумму. И гарантии выздоровления нет. Очень важно, чтобы вы это поняли, прежде чем что-либо решать.

Нормана спас ее сосед, Найджел. Он выбежал из дома с двумя одеялами, одним укутал дрожащую Танзи, другим накрыл тело пса. Велел Джесс идти в дом. Увести детей. Он бережно натянул клетчатый плед на голову Нормана, замер и спросил Натали:

– Ты это видишь?

Сначала она его не услышала из-за гула толпы, приглушенного воя Танзи и плача детей, которые не были знакомы с Норманом, но прекрасно понимали, как это печально – собака, неподвижно лежащая на дороге.

– Натали? Его язык. Смотри! По-моему, он дышит. Вот что, поднимите его. Отнесите в машину. Скорее!

Поднять пса получилось только втроем. Соседи осторожно уложили его на заднее сиденье машины и помчались в большую ветеринарную клинику на окраине города. До мистера Миллера на перекрестке было ближе, но в клинике была операционная и прямая связь со всевозможными специалистами. Натали баюкала Нормана, сидя на полу на корточках и поддерживая его голову. Джесс была искренне благодарна, что Найджел даже не заикнулся о крови на обивке сидений. Соседи позвонили из ветеринарной клиники и сказали приезжать как можно скорее. Под курткой на Джесс до сих пор была пижама.

– Так что вы решили?

Лиза Риттер однажды рассказала Джесс, как у ее мужа сорвалась крупная сделка. «Одолжишь пять тысяч, не сможешь вернуть, и это твоя проблема, – процитировала она. – Одолжишь пять миллионов, и это проблема банка».

Джесс взглянула на умоляющее лицо дочери. На открытое лицо Никки, на котором были написаны горе, любовь и страх, которые он наконец научился выражать. Только она может все исправить. Она всегда будет единственной, кто может все исправить.

– Делайте, что нужно, – сказала она. – Я найду деньги. Вперед.

Короткая пауза поведала, что врач считает ее дурой. Но он привык иметь дело с такими, как она.

– В таком случае идем, – сказал он. – Вы должны подписать кое-какие бумаги.


Найджел отвез их домой. Она пыталась дать ему денег, но он отмахнулся: «Для чего еще нужны соседи?» Белинда плакала, когда вышла поздороваться с ними.

– Все нормально, – пробормотала Джесс, обнимая дрожавшую Танзи. – Все нормально. Спасибо.

Ветеринар сказал, что позвонит, если произойдут какие-либо изменения.

Джесс не стала отсылать детей спать. Вряд ли им стоит сидеть в одиночестве в своих комнатах. Она заперла дверь, закрыла ее на две задвижки и включила старый фильм. Обошла дом, проверила все окна, задернула занавески и подперла стулом ручку задней двери – для ровного счета. Приготовила три кружки какао, отнесла вниз свое одеяло и закуталась в него вместе с детьми. Они смотрели в телевизор невидящими глазами, и каждый думал о своем. Истово молясь, чтобы телефон не зазвонил.

34. Никки

Это история семьи, которой нигде не было места. Маленькой девочки, которая была немного странной и тронутой и любила математику больше косметики. И парня, который любил косметику и не мог найти свое племя. Знаете, что случается с семьями, которым нигде нет места? Они гибнут, разоряются и тоскуют. Не ждите счастливого конца, ребята.

Мама больше не лежит в кровати, но я видел, как она украдкой вытирает глаза, когда моет посуду или поглядывает на корзинку Нормана. Она все время чем-то занята: работает, убирается, наводит порядок в доме. Опустив голову и выпятив подбородок. Она собрала целых три коробки книг в бумажных обложках и отнесла обратно в благотворительный магазин – мол, у нее нет времени читать, и к тому же глупо верить во всякие выдумки.

Я скучаю по Норману. Очень странно, что можно скучать по тому, на кого постоянно жаловался. В нашем доме непривычно тихо без него. Но после того, как первые сорок восемь часов прошли, мистер Адамсон сказал, что у Нормана есть шанс, и мы радостно завопили в телефонную трубку, я начал волноваться о другом. Вчера вечером мы сидели на диване. Танзи отправилась спать, телефон так и не зазвонил, и я сказал маме:

– И что нам теперь делать? – (Она оторвала взгляд от телевизора.) – Я имею в виду, если он выживет.

Она протяжно выдохнула, как будто раньше не задумывалась об этом. И сказала:

– Знаешь что, Никки? У нас не было выбора. Он пес Танзи, и он спас ее. Если нет выбора, все довольно просто.

Похоже, она действительно в это верит, и это было довольно просто, но очередной долг лег на ее плечи новым бременем. С каждой новой проблемой она становится чуть более старой, приземистой и усталой.

О мистере Николсе Джесс не говорит.

Я не мог поверить, что после того, что между ними было, все может так закончиться. Только что они казались по-настоящему счастливыми и вдруг разбежались. Я думал, у взрослых таких проблем не бывает. Ну и смысл взрослеть?

Я подошел и обнял ее. Возможно, в вашей семье это мало что значит, но не в моей. Глупо, но это единственное, чем я мог ей помочь.

Собственно, вот чего я не понимаю. Я не понимаю, как наша семья может делать все в принципе правильно и при этом вечно оказываться в дерьме. Моя младшая сестра ужасно умная, добрая и вообще чертов гений, но почти все, что она любит, исчезло только потому, что она немного не такая, как все. Я не понимаю, почему она просыпается в слезах, почему ее мучают кошмары, а я вынужден лежать без сна и слушать, как мама бредет по лестничной площадке в четыре утра, пытаясь ее успокоить, и почему она торчит дома весь день, хотя наконец потеплело, и боится выходить на улицу – вдруг Фишеры вернутся за ней. И почему через шесть месяцев она пойдет в школу, главный принцип которой – будь как все, не то получишь по шее, как твой придурковатый брат. Я представляю Танзи без математики, и мне кажется, что Вселенная сошла с ума. Это как… Дживс без Вустера или джин без тоника. Я просто не могу представить, кем станет Танзи, если больше не будет заниматься математикой.

Я не понимаю, почему я только-только научился спать, а теперь лежу без сна, прислушиваясь к несуществующим звукам внизу, и почему, когда мне нужно сходить в магазин за газетой или конфетами, меня подташнивает и приходится бороться с желанием оглянуться.

Я не понимаю, почему большому, бесполезному, сентиментальному псу, никогда не делавшему ничего плохого, разве что пускавшему на всех слюни, пришлось остаться без глаза и с перекрученными внутренностями только потому, что он пытался защитить любимого человека.