Наверное, они занимались любовью часа три. Сложно сказать.

Они направились прочь от мини-маркета, пробираясь между кучками раздраженных путешественников, ищущих банкоматы и переполненные туалеты. Джесс старалась не показывать, как она рада, что не придется делать очередные сэндвичи. Она за несколько ярдов чуяла маслянистый запах горячих пирожков.

Дети растворились в длинной очереди в магазине, вооружившись пачкой банкнот и инструкциями Эда. Он подошел к ней, так что между ними и детьми оказалась толпа.

– Что ты делаешь?

– Просто смотрю. – Каждый раз, когда он стоял рядом с Джесс, ей казалось, что у нее поднимается температура на несколько градусов.

– Смотришь?

– Быть рядом с тобой невыносимо.

Его губы были в нескольких дюймах от ее уха, хриплый голос ласкал кожу. Джесс покрылась мурашками.

– Что?

– Я все представляю, как делаю с тобой неприличные вещи. Почти все время. Совершенно неуместные вещи. Постыдные.

Он взялся за передний край ее джинсов и притянул к себе. Ее тело пронзила такая горячая вспышка, что она поразилась, как этого никто не заметил. Джесс чуть отстранилась, вытянув шею, чтобы убедиться, что их никто не видит.

– Об этом ты думаешь? Когда ведешь машину? Все время, пока молчишь?

– Ага. – Он посмотрел ей за спину на магазин. – И еще о еде.

– Ух ты, две мои любимые вещи.

Он провел пальцами по голой коже под топом. Ее живот приятно напрягся. В ногах появилась странная слабость. Она никогда не хотела Марти так сильно, как Эда.

– За исключением сэндвичей.

– Давай не будем говорить о сэндвичах. Никогда больше.

Он положил ладонь ей на поясницу, прижав к себе, насколько позволяли приличия.

– Я знаю, что это ненормально, – пробормотал он, – но я проснулся ужасно счастливым. – Он изучал ее лицо. – Я имею в виду глупо счастливым. Как будто, несмотря на то что моя жизнь превратилась в кошмар, мне… мне хорошо. Я смотрю на тебя, и мне хорошо. У меня такое чувство, что у нас все получится.

В ее горле встал комок.

– У меня тоже, – прошептала она.

Эд сощурился на солнце, пытаясь прочитать выражение ее лица.

– Выходит, я не… просто конь?

– Никакой ты не конь. Ну… Я хочу сказать, что в хорошем смысле ты…

Он наклонился и поцеловал ее. Он целовал ее с властной уверенностью. Даже если бы в этот миг небо рухнуло им на голову, они бы ничего не заметили. Джесс высвободилась только потому, что не хотела, чтобы дети заметили, что она едва держится на ногах. Она провела пальцем по губам Эда просто ради собственного удовольствия, и он усмехнулся.

– Уже жду, – сказал он.

Джесс недоуменно посмотрела на него.

– Неприятностей. – (Дети шли к ним, держа над головами бумажные пакеты.) – Так сказал мой отец.

– А то ты сам не понял. – У нее покалывало губы.

Мысли были сладкими и тягучими, как мед. Джесс казалось, что Эд оставил следы на всем ее теле. Она держалась позади, ожидая, пока румянец сойдет со щек, и наблюдая, как Эд болтает с Никки, как они открывают бумажные пакеты и Никки показывает покупки. Она чувствовала солнце на коже, слышала пение птиц сквозь гул голосов и рев машин, вдыхала запахи бензина и дешевой еды, и непрошеные слова эхом отдавались у нее в голове: «Так вот что такое счастье». Они медленно пошли обратно к машине, уже зарывшись в бумажные пакеты. Джесс смотрела, как ее дочь идет на несколько шагов впереди, перебирает своими худыми ногами чуть медленнее, чем мужчины, и только тогда заметила, что кое-чего не хватает.

– Танзи? Где твои учебники по математике?

Она не обернулась.

– Я оставила их у папы.

– Позвонить ему? – Джесс порылась в сумке в поисках телефона. – Пусть немедленно сходит на почту. Учебники доберутся домой раньше нас.

– Нет, – ответила Танзи, не глядя Джесс в глаза. – Спасибо, не надо.

Никки остановился у машины. Он взглянул на Джесс, затем на сестру. И у Джесс в животе образовался тяжелый комок.


Когда они добрались до места последней ночевки, было уже почти девять вечера, и все выбились из сил. Дети, которые весь последний отрезок пути продержались на печенье и конфетах, устали и капризничали, а потому направились прямо наверх, чтобы осмотреть спальные места. Эд нес сумки, Танзи тащила за собой собаку.

Гостиница была просторной, белой и дорогой на вид – фотографии подобных мест миссис Риттер показывала на своем телефоне, и Джесс с Натали завистливо вздыхали. Эд забронировал гостиницу по телефону, и когда Джесс возмутилась из-за дороговизны, в его голосе прорезалось раздражение:

– Мы все устали, Джесс. А мне, возможно, в следующий раз придется ночевать на казенной койке. Давай сегодня переночуем в приличном месте, хорошо?

Три смежные комнаты в коридоре, который, похоже, был пристройкой к основной гостинице.

– Собственная комната, – с облегчением выдохнул Никки, отпирая номер двадцать три. Он понизил голос, когда Джесс распахнула дверь. – Разумеется, я люблю сестру и все такое, но ты даже не представляешь, как малявка храпит.

– Норману здесь понравится, – сказала Танзи, когда Джесс открыла дверь в номер двадцать четыре. Пес, словно в знак согласия, немедленно плюхнулся на пол рядом с кроватью. – Я не против делить комнату с Никки, мама, но он ужасно храпит.

Никто из них, похоже, не задавался вопросом, где будет спать Джесс. Знают, но им все равно или просто считают, что она или Эд до сих пор спят в машине?

Никки одолжил у Эда ноутбук. Танзи разобралась, как работает пульт дистанционного управления телевизором, и сказала, что посмотрит одну программу и ляжет спать. О пропавших учебниках по математике Танзи не упоминала. Она даже впервые в жизни заявила матери: «Я не хочу об этом говорить».

– Если один раз не вышло, милая, всегда можно попробовать снова, – сказала Джесс, выкладывая пижаму Танзи на кровать.

На лице Танзи лежала печать нового знания. Ее слова ранили Джесс в самое сердце.

– Думаю, мне лучше довольствоваться малым, мама.


– Что мне делать?

– Ничего. Просто с нее пока хватит. Ты не можешь ее винить. – Эд бросил сумки в углу комнаты.

Джесс сидела на краю огромной кровати, стараясь не обращать внимания на пульсирующую боль в стопе.

– Но это на нее не похоже. Она любит математику. Всегда любила. А теперь ведет себя так, словно не хочет иметь с ней ничего общего.

– Прошло всего два дня, Джесс. Она испытала настоящую бурю чувств. Просто… не приставай к ней. Она справится.

– Ты так уверен.

– У тебя умные дети. – Он подошел к выключателю и приглушил верхний свет. – Все в мать. Но если ты отскакиваешь от невзгод, как резиновый мячик, это еще не значит, что и они всегда будут отскакивать. – (Джесс молча глядела на него.) – Я не критикую. Я только хочу сказать, что это была очень напряженная неделя. Думаю, если ты дашь Танзи время отойти, с ней все будет хорошо. Она останется самой собой. С чего ей меняться?

Он стащил футболку через голову и бросил на стул. У Джесс немедленно спутались мысли. Она не могла смотреть на его обнаженный торс и не желать прикоснуться к нему. Эд был почти идеален, разве что немного полноват в талии. Но ей так даже больше нравилось.

– Откуда в тебе столько мудрости? – поинтересовалась она.

– Не знаю. Наверное, от тебя нахватался. – Он сделал два шага к ней, опустился на колени и снял с нее шлепанцы, особенно осторожно – с травмированной ноги. – Как стопа?

– Ноет. Но жить можно.

Он потянулся к ее кофте. Не спрашивая, медленно расстегнул ее, не сводя глаз с обнаженной кожи. Он казался почти отстраненным, словно его мысли были о ней и все же витали где-то далеко. Молнию заело. Джесс помогла ему расстегнуть молнию и снять кофту. Эд мгновение смотрел на нее, а затем тихо сказал:

– Хватит пока об этом думать. Сейчас вообще лучше не думать. – Он поцеловал ее в шею. – Это последняя ночь в пути, и мы ничего не можем исправить. По крайней мере сегодня. – Эд спокойными уверенными движениями расстегнул ее ремень и джинсы. Джесс следила за его пальцами, и ее сердце колотилось в ушах. – Пора позаботиться о тебе, Джессика Рей Томас.


Джесс лежала, опершись на него спиной, в огромной ванне, а Эдвард Николс мыл ей голову. Эд бережно сполоснул ее волосы, разглаживая пряди и вытирая глаза Джесс мягкой мочалкой, чтобы в них не попал шампунь. Джесс пыталась вымыть голову сама, но Эд ей не позволил. Ей никто еще не мыл голову, не считая парикмахера. Она почувствовала себя уязвимой и странно взволнованной. Закончив, Эд лежал в ароматной, исходящей паром воде, обхватив Джесс руками, и целовал кончики ее ушей. А затем, словно некие их части сообща решили, что романтики хватит, Джесс ощутила, как у Эда напрягается член, развернулась и опустилась на него, и они трахались, пока вода не выплеснулась из ванны, и Джесс не могла решить, что сильнее – боль в ноге или потребность ощущать Эда внутри.

Через некоторое время они лежали, наполовину погрузившись в воду, с переплетенными ногами. И хохотали. Потому что трахаться в душе – это клише, но заниматься любовью в ванне попросту нелепо, и еще более нелепо чувствовать себя такими счастливыми, несмотря на кучу проблем. Джесс повернулась, чтобы вытянуться вдоль Эда, закинула руки ему на шею, прижалась мокрой грудью к его груди и с нерушимой уверенностью ощутила, что никогда больше не будет так близка с другим человеком. «О боже, я люблю тебя», – подумала она. А затем задушила Эда поцелуями, чтобы признание не слетело с губ. Джесс держала лицо Эда в ладонях и целовала его подбородок, его бедный ушибленный висок, его губы; чувствовала, как он сжимает ее в объятиях, и говорила себе, что, как бы все ни повернулось, она навсегда запомнит это ощущение.

Эд провел рукой по лицу, стирая влагу. Внезапно он посерьезнел:

– Как по-твоему, это мыльный пузырь?

– Гм, здесь полно пузырей. Это же…

– Нет. Я о нас. Мыльный пузырь. Мы отправились в странное путешествие, где обычные правила не действуют. Реальная жизнь не имеет значения. Все это путешествие было… словно вырвано из реальной жизни. – (Джесс заметила лужу на полу ванной.) – Не смотри туда. Поговори со мной.