Джоджо Мойес - Один плюс один

– Простите, – наконец сказала Джесс жестким, словно картон, голосом.

– Все в порядке.

– Ничего не в порядке, – вздохнула она. – Мне не следовало… не следовало срывать злобу на вас.

– Ничего страшного. У вас был паршивый день. Вот что, я пойду приму ванну, а потом нам обоим стоит поспать.

– Я докурю и буду в порядке. – Она снова затянулась.

Эд мгновение подождал и оставил ее смотреть на огонь. О степени его усталости можно было судить по тому, что его планы не простирались дальше ванны.

Должно быть, он задремал в воде. Он набрал полную ванну, вылил в нее все зелья и снадобья, которые стояли на полках, не глядя на этикетки, и с удовольствием погрузил тело в горячую воду, чтобы снять напряжение дня. Он старался ни о чем не думать. Не думать о Джесс, которая уныло смотрит на огонь внизу, не думать о своей матери в паре часов езды отсюда, которая напрасно ждет сына. Ему нужно было хотя бы пару минут ни о чем не думать. Он погрузился в воду почти с головой, оставив снаружи лишь нос.

Эд задремал, но в его кости словно просочилось странное напряжение: он не мог расслабиться, даже с закрытыми глазами. Раздался шум: далекий рев мотора, дерганый и резкий, похожий на вой бензопилы или попытки неумелого водителя газовать. Эд открыл один глаз, надеясь, что шум прекратится. Неужели и здесь не получится отдохнуть? Всего одна ночь без шума и драм. Разве это так много?

– Джесс? – окликнул он, когда шум стал невыносим.

Может, внизу есть музыкальная система? Пусть Джесс включит музыку, чтобы заглушить шум.

И тогда он понял причину своего смутного беспокойства. Это был рев его собственной машины.

Эд резко сел, но тут же, обернув чресла полотенцем, выскочил из ванны. Сбежал вниз через ступеньку, мимо пустого дивана, мимо Нормана, вопросительно поднявшего голову с коврика перед камином. Он дергал ручку передней двери, пока она не открылась. Навстречу ударил порыв холодного воздуха. Эд успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как его машина, подпрыгивая, трогается с места и катит по извилистой гравийной дорожке. Он слетел с крыльца и на бегу разглядел за рулем Джесс. Она наклонилась вперед, вглядываясь в ветровое стекло. Фары не горели.

– Господи Иисусе. ДЖЕСС! – Он помчался через траву, с него еще стекала вода, одной рукой он сжимал полотенце на талии, стараясь пересечь лужайку и загородить путь, прежде чем Джесс выедет на дорогу к шоссе. Она на мгновение обернулась, ее глаза широко распахнулись при виде его. Она боролась с передачами, раздавался громкий треск.

– ДЖЕСС!

Эд подбежал к машине. Бросился на капот, молотя по нему кулаками, затем вбок, дергая за ручку. Дверца распахнулась, прежде чем Джесс нащупала замок, и Эда развернуло в сторону.

– Какого черта ты творишь?

Но Джесс не остановилась. Эд побежал неестественно длинными скачками, держась одной рукой за болтающуюся дверцу, другой за руль; острый гравий колол ноги. Полотенце давно свалилось.

– Отойди!

– Останови машину! ДЖЕСС, ОСТАНОВИ МАШИНУ!

– Эд, отойди! Ты поранишься! – Она ударила его по руке, и машина опасно вильнула влево.

– Что за… – Он нырнул и выхватил ключи из зажигания. Машина задрожала и резко остановилась. Эд налетел на дверцу правым плечом. Джесс с хрустом ударилась носом о руль. Воздушная подушка, поразмыслив, засвистела и надулась. – ТВОЮ МАТЬ! – Эд рухнул набок и ударился головой обо что-то твердое. – ТВОЮ МАТЬ!

Он лежал на земле, задыхаясь, у него кружилась голова. Через секунду его мысли прояснились, и он неуверенно поднялся на ноги, держась за все еще открытую дверцу. Хотя перед глазами все плыло, Эд видел, что машина остановилась в паре футов от озера, чернильная вода плескалась совсем рядом с колесами. Руки Джесс лежали на воздушной подушке, лицо – в промежутке между руками, из швов подушки поднималась тонкая струйка дыма. Эд перегнулся через Джесс и поставил машину на ручной тормоз, пока она снова не тронулась с места.

– Что это было, черт побери?! Что это БЫЛО? – Его переполняли адреналин и боль. Эта женщина – ночной кошмар. Хаос во плоти. О чем она думала, черт побери?! О чем он думал, черт побери, согласившись принять во всем этом участие?! – О господи, моя голова. О нет! Где мое полотенце? Где это чертово полотенце?

В других коттеджах мелькали огни. Эд поднял взгляд и увидел силуэты в окнах, о которых не подозревал. Люди смотрели на него. Он прикрылся рукой и пошел, а потом побежал за полотенцем, которое лежало в грязи на дороге светящимся мятым вымпелом. На бегу Эд поднял свободную руку, как бы говоря: «Не на что тут смотреть» (учитывая холодный ночной воздух, это скоро стало правдой), и на нескольких окнах поспешно задернули шторы.

Джесс сидела там, где он ее оставил.

– Ты знаешь, сколько выпила сегодня?! – орал Эд через открытую дверцу. – Сколько дури выкурила? Ты могла убить себя. Ты могла убить нас обоих. – Ему хотелось встряхнуть ее, чтобы она поняла, как глупо только что поступила. – Тебе правда хочется все больше и больше зарываться в дерьмо? Какого черта с тобой не так?

И тогда он услышал. Джесс обхватила голову руками и тихо и жалобно плакала:

– Прости.

Эд чуть успокоился и закрепил полотенце на талии.

– Что это было, Джесс? Пора бы понимать, что это полный идиотизм.

– Я хотела забрать их. Я не могла оставить их с ним.

Эд глубоко вдохнул, сжал и разжал кулак:

– Но мы же все обсудили. У них все хорошо. Никки обещал позвонить, если что-то пойдет наперекосяк. И мы заберем детей завтра утром. Тебе это прекрасно известно. Тогда какого черта…

– Я боюсь, Эд.

– Боишься? Чего?

У нее шла кровь из носа, темно-красная струйка стекала к губам, на глазах размазалась тушь.

– Я боюсь, что… Боюсь, что им понравится у Марти. – Ее лицо сморщилось. – Боюсь, что они не захотят возвращаться.

И Джесс Томас замерла, осторожно прислонившись к нему, уткнувшись лицом в его голую грудь. В конце концов Эд обнял ее, прижал к себе и дал выплакаться.

Он слышал рассказы религиозных людей о божественных откровениях. Якобы в один прекрасный миг все становится ясно, а все дрянное и преходящее испаряется. Он всегда считал это маловероятным. Но в жизни Эда Николса случился такой миг в бревенчатом домике рядом с полоской воды, не то озером, не то каналом, в темноте не разберешь, неподалеку от Карлайла. Видите ли, он знал одну женщину, которая говорила себе, что может справиться с чем угодно, а потом решила, будто ни на что не способна; женщину, которая оказалась на самом дне и всеми силами пыталась оттолкнуть окружающих. И в тот миг он понял, что должен все исправить. Он переживал причиненную ей несправедливость сильнее, чем любые свои беды. Сжимая ее в объятиях, целуя в макушку и ощущая, как она цепляется за него, Эд понял, что сделает все, лишь бы она и ее дети были счастливы, лишь бы они были в безопасности и получили шанс на успех.

Он не спрашивал себя, как может это знать после четырех дней знакомства. Просто знал – отчетливее, чем все, что понял за целые десятилетия своей жизни.

Так он ей и сказал. Тихим голосом, словно на исповеди, пообещал, что все будет хорошо. Что он обо всем позаботится. Потому что она самая потрясающая женщина на свете, и ему ясно, что он сделает все возможное, чтобы все было хорошо. И когда она подняла на него опухшие глаза, хмурясь и пытаясь понять, о чем он говорит, Эд Николс вытер ее кровоточащий нос, нежно прижался губами к ее губам и сделал то, что ему хотелось сделать последние сорок восемь часов, даже если поначалу он был слишком туп, чтобы понять это. Он поцеловал ее. И когда она поцеловала его в ответ, сначала робко, а затем с отчаянной страстью, обхватив за шею и закрыв глаза, Эд подхватил ее на руки, стараясь не тревожить сломанный палец, отнес в дом и постарался показать ей, что имеет в виду, единственным доступным ему способом, который нельзя было истолковать превратно.

Дело в том, что в этот миг Эд Николс понял, что был больше похож на Марти, чем на Джесс. Он был трусом, который всю жизнь убегал от проблем, вместо того чтобы посмотреть им в лицо. И он понял, что надо что-то менять.

– Джесс? – тихо произнес он через некоторое время, уткнувшись в нее лицом, лежа без сна и восхищаясь крутыми жизненными поворотами. – Можно тебя кое о чем попросить?

– Опять? – сонно откликнулась она. Ее рука невесомо лежала на его груди. – О боже.

– Нет. Завтра. – Он прислонился головой к ее голове.

Она пошевелилась и скользнула ногой по его ноге. Эд ощутил ее губы на коже.

– Конечно. Чего ты хочешь?

Он поднял глаза к потолку:

– Ты не могла бы съездить со мной к моему отцу?

Любимая присказка Джесс сразу после «Все будет хорошо», «Мы что-нибудь придумаем» и «О господи, НОРМАН» – это то, что семьи бывают разного размера и формы. «Сейчас не обязательно иметь 2,4 ребенка», – твердит она, как будто от частого повторения нам всем придется в это поверить.

Что ж, если раньше наша семья была странной формы, теперь она стала и вовсе безумной.

У меня нет настоящей мамы на полную ставку, какая, наверное, есть у вас, но, похоже, у меня появилась еще одна мама на полставки. Линзи. Линзи Фогарти. Я толком не знаю, что она обо мне думает. Я вижу, как она наблюдает за мной краешком глаза, пытаясь понять, не собираюсь ли я сделать нечто мрачное и готическое, или сжевать черепаху, или еще что-нибудь. Папа сказал, что она занимает высокое положение в местном совете. Он явно этим гордится, как будто это его личное достижение. Сомневаюсь, что он когда-нибудь смотрел на Джесс с такой гордостью.

Примерно час после нашего приезда мне было ужасно неловко, словно я оказался в очередном месте, которое мне не подходит. Дом очень чистый, и в нем совсем нет книг, а у нас Джесс насовала книг во все комнаты, кроме ванной, и даже в туалете обычно лежит хоть одна. И я все время смотрел на отца, потому что не мог поверить, что он жил здесь как совершенно обычный человек и при этом постоянно нам врал. От этого я ненавидел Линзи, как ненавижу его.