Она посмотрела на него, как он посмотрел бы на любого взрослого, скажи тот ему, что все будет хорошо, и отвернулась к окну. Ее лицо было круглым и бледным, глаза порозовели от усталости. Наверняка допоздна повторяла пройденное.

– Ладно. – Джесс запихнула Нормана на заднее сиденье. Машину наполнил почти невыносимый запах мокрой псины. Джесс проверила ремень безопасности Танзи, забралась на пассажирское сиденье и наконец повернулась к Эду. Ее лицо было непроницаемым. – Поехали.


Машина Эда больше не была похожа на его машину. Всего за три дня ее безупречный кремовый салон приобрел новые запахи и пятна, был покрыт тонким слоем собачьей шерсти, на сиденьях валялись свитера и ботинки. Под ногами хрустели обертки от конфет и чипсы. Настройки радиостанций сбились.

Но что-то случилось, пока Эд вел машину на скорости сорок миль в час. Слабое ощущение, что он должен быть где-то в другом месте, незаметно начало исчезать. Он перестал пытаться представить, что будет дальше, перестал бояться телефонных звонков, перестал гадать, есть ли шанс, что Дина Льюис решит не топить его вместе с собой… и просто начал жить. Эд Николс спокойно ехал милю за милей в раннем утреннем тумане, достаточно медленно, чтобы замечать окрестности, неуловимые изменения пейзажа, жизнь, кипящую в маленьких ярмарочных городках и больших городах. Он обнаружил, что поглядывает на людей, мимо которых они проезжают, на людей, которые покупают еду, сидят за рулем, ведут детей в школу и из школы в мирах, бесконечно далеких от его собственного, понятия не имея о его маленькой драме в нескольких сотнях миль к югу. Это словно заставило все съежиться, превратиться в макет проблемы, а не в нависшую над головой катастрофу.

Он вел машину, и, несмотря на подчеркнутое молчание женщины на соседнем сиденье, сонное лицо Никки в зеркале заднего вида («До Одиннадцати Часов Утра подростки ни на что не годятся», – пояснила Танзи) и периодические зловонные выхлопы пса, чем больше они приближались к месту назначения, тем яснее ему становилось, что он совершенно не испытывает того облегчения, которое ожидал испытать, когда вернет себе контроль над собственной машиной и жизнью. Его чувства были более сложными. Эд покрутил настройки динамиков, чтобы музыка ревела на задних сиденьях и временно заглохла на передних.

– С вами все хорошо?

– Со мной все хорошо, – ответила Джесс, не глядя на него.

Эд обернулся, проверяя, что никто не подслушивает.

– Я насчет прошлой ночи… – начал он.

– Забудьте.

Он хотел сказать ей, что сожалеет. Хотел сказать, что его тело буквально болело от усилий не забраться обратно в продавленную узкую кровать. Но смысл? Как Джесс сказала прошлым вечером, вряд ли они встретятся снова.

– Я не могу забыть. Я хотел объяснить…

– Нечего объяснять. Вы были правы. Это была дурацкая идея. – Она поджала ноги, отвернулась и уставилась в окно.

– Моя жизнь слишком…

– Я серьезно. Ничего страшного. Просто я… – Она глубоко вздохнула. – Просто я беспокоюсь, успеем ли мы на олимпиаду.

– Но я не хочу, чтобы все так закончилось.

– Нечему заканчиваться. – Она положила ноги на приборную панель, словно поставила точку. – Вперед.

– Сколько миль до Абердина? – Танзи просунула лицо между передними сиденьями.

– Осталось?

– Нет. От Саутгемптона.

Эд вытащил из куртки телефон и протянул ей:

– Посмотри в приложении «Карты».

– Примерно пятьсот восемьдесят? – постучала она по экрану, нахмурив лоб.

– Похоже на правду.

– То есть со скоростью сорок миль в час надо ехать не меньше шести часов в день. А если бы меня не тошнило, мы бы доехали…

– За день. Максимум.

– За день. – Танзи переваривала это, не сводя глаз с шотландских холмов вдалеке. – Но зато мы приятно провели время, правда?

Эд покосился на Джесс:

– Правда.

Через мгновение Джесс взглянула на него.

– Конечно, милая, – чуть помолчав, ответила она с печальной улыбкой. – Просто замечательно.


Машина пожирала мили незаметно и эффективно. Они пересекли шотландскую границу, и Эд попытался устроить радостный визг по этому поводу, но безуспешно. Они остановились, чтобы Танзи сходила в туалет, и еще раз через двадцать минут, чтобы в туалет сходил Никки («Я не издеваюсь. Когда Танзи ходила, я не хотел»), и три раза из-за Нормана (два из них – ложные тревоги). Джесс молча сидела рядом с Эдом, посматривала на часы и грызла ногти. На ней по-прежнему были шлепанцы. Наверное, у нее мерзнут ноги. Никки мутным взглядом смотрел в окно на пустынный пейзаж, редкие каменные дома среди покатых холмов. Эд задумался, что ждет паренька, когда поездка закончится. Ему хотелось дать ему еще полсотни добрых советов, но он попытался представить, как кто-то дает ему советы в том же возрасте, и решил, что просто пропустил бы их мимо ушей. Как Джесс сможет обеспечить безопасность сына, когда они вернутся домой?

Зазвонил телефон, Эд взглянул на экран, и у него екнуло сердце.

– Лара.

– Эдуардо! Милый! Мне нужно поговорить с тобой о квартире.

Он заметил, что Джесс внезапно окаменела и покосилась на него. Неожиданно он пожалел, что ответил на звонок.

– Лара, я не собираюсь это сейчас обсуждать.

– Это не так уж и дорого. Для тебя. Я поговорила со своим адвокатом, и он считает, что тебе не составит ни малейшего труда заплатить.

– Я же говорил тебе, Лара, мы заключили окончательное соглашение.

Внезапно он осознал, что трое людей в его машине напряженно замерли.

– Эдуардо! Милый! Мне нужно уладить с тобой этот вопрос.

– Лара…

Прежде чем он успел ответить, Джесс забрала у него трубку.

– Привет, Лара, – сказала она. – Это Джесс. Мне очень жаль, но он не может платить за твою квартиру, так что хватит ему названивать.

Короткое молчание. Взрыв.

– Это кто?

– Его новая жена. Кстати, он хотел бы получить назад своего председателя Мао. Ты не могла бы занести картину его адвокату? В любое удобное время. Заранее спасибо.

Последовала тишина – как за пару секунд до ядерного взрыва. Но прежде чем к Ларе вернулся дар речи, Джесс нажала на кнопку отбоя и вернула Эду телефон. Он осторожно взял его и выключил.

– Спасибо, – произнес он. – Наверное.

– Пожалуйста, – не глядя, сказала она.

Эд взглянул в зеркало заднего вида. Он не был уверен, но, кажется, Никки изо всех сил пытался не рассмеяться.


Где-то между Эдинбургом и Данди они затормозили на узком лесистом проселке из-за стада коров. Животные окружили машину, со смутным любопытством изучая ее обитателей. Глянцевые шкуры ходили ходуном, глаза вращались в покрытых черной шерстью головах. Норман глядел на коров, окаменев от замешательства и ярости. Танзи сняла очки и потерла глаза, подслеповато глядя на окружающих.

– Абердин-ангусская порода, – сообщил Никки.

Внезапно Норман метнулся к окну, рыча и лязгая зубами. Машину перекосило, оглушительный лай метался по салону, усиленный замкнутым пространством. Заднее сиденье превратилось в беспорядочную путаницу рук и лап. Никки и Джесс пытались дотянуться до Нормана.

– Мама!

– Норман! Прекрати! – Пес сидел на Танзи, прижавшись мордой к окну. Эд видел только розовую куртку, трепыхающуюся под ним.

Джесс бросилась на собаку и схватила ее за ошейник. Они оттащили Нормана от окна. Пес пронзительно и истерично скулил, пытался вырваться, забрызгал весь салон слюной.

– Норман, вот кретин! Что за черт…

– Он никогда раньше не видел коровы. – Танзи пыталась сесть прямо и, как всегда, защищала собаку.

– О господи, Норман!

– Ты цела, Танзи?

– Да, цела.

Коровы шли мимо, никак не реагируя на вспышку ярости пса. Сквозь запотевшие окна с трудом можно было различить фермера, медленно и равнодушно бредущего за стадом той же деревянной походкой, что и его четвероногие подопечные. Проходя мимо, он едва заметно кивнул, как будто ему совершенно некуда было спешить. Норман скулил и рвался из ошейника.

– Никогда раньше не видела его таким. – Джесс поправила волосы, надула щеки и выдохнула. – Может, он учуял говядину?

– Я и не знал, что в нем такое таится, – заметил Эд.

– Мои очки. – Танзи подняла перекрученный кусок металла. – Мама! Норман сломал мои очки.

Была четверть одиннадцатого.

– Я ничего не вижу без очков.

Джесс посмотрела на Эда. Вот дерьмо!

– Ладно, – сказал Эд. – Возьми полиэтиленовый пакет. Я собираюсь прибавить ходу.


Машина мчалась на большой скорости, холодный ветер с ревом рвался в открытые окна, мешая разговорам. Шотландские дороги были широкими и пустынными, и Эд ехал так быстро, что навигатор постоянно пересчитывал время до прибытия. Каждая выигранная минута казалась ему ударом воздушного кулака в голову. Танзи дважды стошнило. Эд отказался остановиться, чтобы ее вырвало на дорогу.

– Ей действительно плохо.

– Я нормально себя чувствую, – все время повторяла Танзи, опустив лицо в полиэтиленовый пакет. – Правда.

– Может, остановимся, милая? Всего на минутку?

– Нет. Едем. Буэ-э-э…

Времени останавливаться не было. От этого поездка не становилась более приятной. Никки отвернулся от сестры, зажав рукой нос. Даже Норман высунул голову как можно дальше на улицу.

Эд мчался как в рекламе роскошной машины: по пустым изгибам дороги, вдоль извилистого подножия открытых всем ветрам древних холмов. Машина держала сцепление со скользким асфальтом, как будто была для этого создана. Эд забыл, что замерз, что салон автомобиля практически испорчен, что его жизнь превратилась в хаос. Он полностью сосредоточился на том, чтобы ехать как можно быстрее и безопаснее, и среди восхитительных пейзажей на него снизошло просветление. Просветление, которое прерывал только кашель ребенка, которого тошнило в очередной пакет.

Эд довезет их до места. Он не просто был уверен в этом – он это знал. Он видел цель так ясно, как не видел ее много месяцев. И когда Абердин наконец забрезжил на горизонте со своими просторными серебристо-серыми зданиями и неожиданно современными небоскребами, мысли Эда помчались еще быстрее. Он направил машину в центр, наблюдая, как дороги сужаются и превращаются в булыжные мостовые. Углубились в доки, проехали мимо огромных танкеров и застряли в пробке. Уверенность Эда начала медленно, но неуклонно ослабевать. Тишина в машине становилась все более тревожной. Эд жал на кнопки в поисках объезда, но все варианты были бессмысленными и не давали выигрыша во времени. Навигатор начал работать против него, прибавляя минуты, которые вычел. Пятнадцать, девятнадцать, двадцать две минуты до здания университета. Двадцать пять минут. Слишком много.