Джоджо Мойес - Один плюс один

И тогда Эд принял решение. Он попросит адвоката затянуть судопроизводство, насколько возможно. Потратит все деньги, лишь бы отсрочить объявление о своем предполагаемом преступлении. И не поедет на семейный обед, как бы ни был болен отец. Он окажет ему услугу. Держась подальше, он защищает отца.

Эд Николс стоял в розовом гостиничном номере, пахнувшем освежителем воздуха и разочарованием, смотрел на продуваемую всеми ветрами пустошь, на маленькую девочку, которая лежала на сырой траве и тянула за уши пса с вываленным языком и идиотски восторженной мордой, и не мог понять, почему чувствует себя полным дерьмом, хотя поступает совершенно правильно.

Танзи нервничала, хотя призналась, что нервничает всего на «тридцать семь процентов, возможно, тридцать восемь». Она не стала ужинать и отказалась спуститься даже на пару минут, чтобы отдохнуть. Свернулась клубочком на розовом нейлоновом покрывале и, доедая остатки завтрака, изучала задания по математике. Джесс была удивлена: ее дочь редко нервничала, если дело касалось математики. Она постаралась успокоить ее, как могла, но это было непросто, ведь она понятия не имела, о чем говорит.

– Мы почти приехали! Все хорошо, Танзи. Не о чем беспокоиться.

– Как, по-твоему, я засну сегодня?

– Ну конечно заснешь.

– Но если я не засну, то могу плохо выступить.

– Ты прекрасно выступишь, даже если вообще не поспишь. Кстати, я не знала, что ты плохо спишь.

– Я переживаю, что слишком распереживаюсь и не смогу уснуть.

– А я не переживаю, что ты распереживаешься. Расслабься. Ты справишься. Все будет хорошо.

Целуя дочь, Джесс заметила, что она сгрызла ногти под корень.

Мистер Николс был в саду. Он расхаживал взад и вперед там же, где они с Танзи гуляли полчаса назад, и оживленно разговаривал по телефону. Несколько раз он остановился и посмотрел на экран, затем забрался на белый пластмассовый садовый стул, наверное, чтобы прием был лучше. Стоял на стуле, жестикулировал и ругался, покачиваясь и совершенно не замечая любопытных взглядов из дома.

Джесс смотрела в окно, не зная, стоит ли мешать мистеру Николсу. Кроме нее, в баре сидели несколько стариков, рядом с хозяйкой, щебетавшей за стойкой. Они равнодушно поглядывали на Джесс поверх кружек с пивом.

– Работа, да? – Хозяйка проследила за ее взглядом.

– О да. Ни минуты покоя, – старательно улыбнулась Джесс. – Я отнесу ему выпить.

Когда она наконец вышла, мистер Николс сидел на низкой каменной стене. Он упирался локтями в колени и смотрел на траву.

Джесс протянула ему кружку, и он мгновение смотрел на нее, прежде чем взять.

– Спасибо. – Он выглядел усталым.

– Все в порядке?

– Нет. – Он приложился к пиву. – Ничего не в порядке.

Джесс села в нескольких футах от него:

– Я могу чем-то помочь?

– Нет.

Они сидели и молчали. Паб был обветшалым, но Джесс это нравилось. Здесь было так тихо – только ветерок, ерошащий вересковую пустошь, крики птиц вдалеке и негромкий гул разговоров в доме. Джесс собиралась похвалить пейзаж, когда голос мистера Николса вспорол неподвижный воздух.

– Твою мать! – яростно произнес мистер Николс. – Твою мать! – (Это было так неожиданно, что Джесс вздрогнула.) – Поверить не могу, что моя чертова жизнь превратилась в этот… кошмар. – Его голос надломился. – Поверить не могу, что столько лет работы пошли псу под хвост. И ради чего? Ради чего, твою мать?!

– Это всего лишь пищевое отравление. Вы…

– Я говорю не о чертовом кебабе. – Он уронил голову на руки. – Но я не хочу об этом говорить. – Он злобно посмотрел на Джесс.

– Ладно-ладно.

Джесс отпила пива. Она не слишком любила пиво, но на него была скидка. Окно в ванной на втором этаже отворилось, и из него вырвалось облачко пара.

– В том-то все дело. С юридической точки зрения я ни с кем не должен об этом говорить.

Джесс не смотрела на него. Она выучила этот трюк давным-давно: когда Никки только переехал к ним, социальный работник сказал, что мальчик откроется намного больше, если не смотреть ему в глаза. Мужчины, как животные: непосредственный контакт воспринимают как угрозу.

– Я ничего никому не могу рассказать. В смысле, с юридической точки зрения.

Джесс вытянула ноги, любуясь на закат.

– Но я же не считаюсь. Я всего лишь уборщица.

Мистер Николс шумно выдохнул.

– Твою мать! – еще раз повторил он.

И он рассказал ей, опустив голову и ероша пальцами короткие темные волосы. Рассказал о подружке, которую не знал, как половчее бросить, и о бывшей жене, которая до сих пор не оставила его в покое, и о том, как вся его жизнь полетела под откос. Рассказал о своей компании и о том, что сейчас должен быть в офисе, празднуя запуск программы, над которой усердно трудился последние шесть лет. А вместо этого должен держаться подальше от всего и всех, кого знает, и к тому же ему грозит судебное преследование. Рассказал о своем больном отце, которому станет еще хуже, когда он узнает, что случилось. И об адвокате, который только что позвонил и сообщил, что вскоре после возвращения из поездки Эд должен явиться в лондонский полицейский участок, где ему будет предъявлено обвинение в инсайдерской торговле – обвинение, которое может обойтись в двадцать лет заключения. Когда он замолчал, у Джесс кружилась голова.

– Все, ради чего я работал. Все, что было мне дорого. Мне нельзя появляться в собственном офисе. Я не могу даже вернуться в свою квартиру. Вдруг журналисты пронюхают, и я совершу очередную глупость и проболтаюсь. Не могу повидаться с собственным отцом, потому что он умрет с мыслью, что его сын – безнадежный идиот.

Джесс переваривала его рассказ несколько минут. Мистер Николс уныло улыбался, глядя на небо.

– И знаете, что самое замечательное? У меня день рождения.

– Что?

– Сегодня. У меня день рождения.

– Сегодня? Почему вы ничего не сказали?

– Потому что мне тридцать четыре года и в моем возрасте глупо радоваться дням рождения. – Он отпил пива. – И из-за дурацкого пищевого отравления у меня не слишком праздничное настроение. – Он покосился на нее. – К тому же вы могли запеть «С днем рождения» в машине.

– Я спою здесь.

– Пожалуйста, не надо. Все и так ужасно.

У Джесс кружилась голова. Она не подозревала, какое тяжкое бремя лежит на плечах мистера Николса. Будь это кто-нибудь другой, она обняла бы его и попыталась успокоить. Но мистер Николс был слишком раздражителен. И разве его можно винить? Это все равно что предложить пластырь человеку, которому только что ампутировали руку.

– Все наладится, правда, – сказала Джесс, не сумев придумать ничего получше. – Судьба накажет девушку, которая вас подставила.

– Судьба? – скривился мистер Николс.

– Я всегда говорю это детям. Хорошее случается с хорошими людьми. Надо только верить…

– Выходит, я был полным дерьмом.

– Перестаньте. У вас есть собственность. Есть машины. Есть голова на плечах. Есть дорогие адвокаты. Вы можете все исправить.

– Почему вы такая оптимистка?

– Потому что рано или поздно все наладится.

– И это говорит женщина, которой не хватило денег на поезд.

Джесс не сводила глаз с крутого склона холма.

– В честь вашего дня рождения будем считать, что я этого не слышала.

– Простите, – вздохнул мистер Николс. – Я знаю, вы пытаетесь помочь. Но сейчас ваш неослабевающий оптимизм кажется мне утомительным.

– Проехать несколько сотен миль в машине с тремя незнакомыми людьми и большой собакой – вот что действительно утомительно. Ступайте наверх, полежите подольше в ванной, и вам полегчает. Идите.

Мистер Николс побрел в дом, словно приговоренный. Джесс сидела и смотрела на ровную зеленую пустошь. Она попыталась представить, каково это – жить под угрозой тюремного заключения, не иметь возможности приблизиться к любимым вещам или людям. Попыталась представить, каково отбывать срок человеку вроде мистера Николса. А затем решила об этом не думать и всеми фибрами души понадеялась, что Никки не истратил горячую воду.

Через некоторое время Джесс вернулась в паб с пустыми бокалами. Наклонилась через стойку бара, за которой хозяйка смотрела передачу «Дома с молотка». Старики молча сидели за ее спиной и тоже смотрели телевизор либо глядели в свои кружки слезящимися глазами.

– Миссис Дикинс? Видите ли, у моего мужа сегодня день рождения. Вы не могли бы мне помочь?

Мистер Николс наконец спустился вниз в половине девятого в той же одежде, что и днем. И вчера днем. Джесс знала, что он искупался, потому что его волосы были влажными и он побрился.

– Интересно, что у вас в сумке? Труп?

– Что? – Он направился в бар, благоухая мылом «Уилкинсон суорд».

– Вы носите одну и ту же одежду с тех пор, как мы уехали.

Он посмотрел вниз, словно чтобы проверить:

– А! Нет. Это чистая.

– Вы носите одинаковые футболку и джинсы? Каждый день?

– Зато не надо думать, что надеть.

Джесс долго смотрела на него, но решила проглотить все, что вертелось у нее на языке. В конце концов, сегодня его день рождения.

– О! А вы чудесно выглядите, – внезапно произнес он, как будто только что заметил.

Джесс переоделась в голубой сарафан и кардиган. Она приберегала их для олимпиады, но решила, что день рождения важнее.

– Благодарю. Стараюсь соответствовать обстановке.

– Решили на время снять кепку и джинсы, уделанные собачьей шерстью?

– Вы пожалеете о своем сарказме. Потому что у меня в запасе сюрприз.

– Сюрприз? – Мистер Николс внезапно насторожился.

– Приятный сюрприз. Держите. – Джесс протянула ему один из двух бокалов, над которыми немного поколдовала, к удивлению миссис Дикинс. – Полагаю, вы уже неплохо себя чувствуете.

– Что это? – Он с подозрением глядел на бокал.

Здесь не готовили коктейлей с 1987 года, сообщила миссис Дикинс, пока Джесс изучала пыльные бутылки за дозатором.