Аласдэр выдерживал его взгляд целую вечность.

— Будь добр к ней, — в конце концов произнес он сквозь стиснутые зубы. — Вот что я хотел тебе сказать. Будь добр к ней, Куин, или, Богом клянусь, я даже не стану вызывать тебя на дуэль. Я просто всажу тебе нож между ребер.

Куин крепко ухватился за подлокотники кресла, как если бы старался удержать себя от резких поступков. Аласдэр жаждал обратного. Он хотел, чтобы Куин набросился на него с кулаками, тогда у него было бы некоторое оправдание, он смог бы дать себе волю и зайти очень далеко.

Но ему не повезло. Куин поднялся и склонил голову в легком поклоне.

— Мама вскоре собирается дать обед в Арлингтоне, — сказал он с невозмутимой холодностью в голосе. — Только для близких друзей и родственников, чтобы отпраздновать помолвку. Я хочу, чтобы ты и Меррик присутствовали на нем.

— Я скорее всего не приеду, — отвечал он. — За брата не могу говорить.

— Я повидаюсь с Мерриком, — ровно сказал Куин. — Но если ты не приедешь, это будет выглядеть очень странно. Ты один из моих близких друзей. Кроме того, мама считает — ей так сказали, — что вы с Эсме дальние родственники.

— Думаю, леди Таттон постаралась, — буркнул Аласдэр.

— Именно так, — подтвердил Куин. — А теперь, Аласдэр, ради нашей давней дружбы, скажи, ты приедешь?

Аласдэр пожал плечами.

— Я подумаю над этим, — сказал он.

Последующие несколько дней Эсме провела в прогулках с лордом Уинвудом, прихрамывая и опираясь на его руку. Они ездили в парк, побывали в зоосаде, обедали с друзьями и посетили новую выставку в Британском музее. Несмотря на глубоко сидевшую в ней печаль, Эсме обнаружила, что в обществе Куина ей легко. Уинвуд был добр, вел себя по-дружески и не предъявлял к ней больших требований. Он ей настолько нравился, что у нее появилось смутное чувство вины. Ведь где-то могла быть женщина, идеально подходящая для него. Которая могла бы дать ему такие любовь и привязанность, каких он заслуживал.

Их помолвка всех удивила. Она запоздало узнала, что, судя по книге записей пари в «Уайтсе», где Куин постоянно фигурирует, чаша весов, по мнению общества, скорее склонялась к тому, что он вообще никогда не женится. Тетя, судя по всему, не ошибалась относительно его репутации нераскаявшегося волокиты. Но когда Эсме поддразнивала его этим, он только прищуривал глаза и смеялся.

Утренние часы Эсме по большей части посвящала Сорче, Аласдэра она совсем не видела. Ей оставалось гадать, что он думает о ее помолвке. Хотелось думать, что ему хоть немного больно, хотя она понимала: такие мысли — чистое ребячество. А может быть, он вообще не знает о помолвке. Еще вероятнее — его мысли заняты совсем другим, например, миссис Кросби, что совершенно естественно. И еще есть эти две белокурые актрисы.

При свете дня она старалась думать об этом спокойно. Старалась вытравить из памяти свои первые горько-сладкие недели в Лондоне, когда случайная встреча с ним на лестнице заставляла ее сердце бешено биться, переворачивала все внутри ее.

Теперь, когда в ее присутствии упоминали Аласдэра, она научилась принимать вид вежливого безразличия. Совершенно сознательно. Но по ночам ей не удавалось справиться с собой. Ночами она вспоминала запретные поцелуи и жаркие объятия. Вспоминала, как задрожали его руки, когда он первый раз прикоснулся к ней. Это было прикосновение опытного обольстителя, да. Но в нем были трепет и радость.

С самого начала женская интуиция говорила ей, что Аласдэр к ней неравнодушен. Она не могла понять, что это значит и почему он не поговорит с ней об этом. В свои двадцать два года она чувствовала себя почти такой же неопытной, какой была в глазах Аласдэра. Но если взглянуть правде в глаза, о чем можно было говорить? Он «не из тех, за кого выходят замуж». А она — она, конечно, дурочка. Она так глупо, глупо влюбилась в него.

Вторая неделя после помолвки не совсем походила на первую. Она меньше видела лорда Уинвуда, и при встречах он держался более холодно. Перемена была столь очевидной, что Эсме начала подозревать, не почувствовал ли он ее влечение к Аласдэру. Но когда она выразила обеспокоенность тем, что, возможно, они поторопились, лорд Уинвуд весело рассмеялся и звонко чмокнул ее в щечку.

Это совершенно не вязалось с досадой, которая читалась в его глазах. Еще хуже было то, что после жарких объятий Аласдэра она испытывала глубокое разочарование. До ее сознания постепенно доходило, что с этим мужчиной ей вскоре предстоит делить постель. Она не была уверена, что это ей по силам.

Как-то она попробовала заговорить об этом с тетей Ровеной, но слова не шли с языка. Ей захотелось навестить миссис Кросби, но это был бы совсем безрассудный поступок. Что она смогла бы узнать у бедной женщины? Правду? Правда могла оказаться хуже, чем незнание. А у миссис Кросби своих проблем было предостаточно. Измученная противоречивыми чувствами, Эсме принялась писать Аласдэру письма с сообщением о своей помолвке; первое было сухим и формальным, второе — почти приветливым, а третье — лихорадочным и умоляющим. Ей было стыдно за каждое, и она рвала их одно за другим. Не было смысла писать. Он не хочет ее, она ему никто. И Эсме продолжала появляться на прогулках и приемах, опираясь на руку лорда Уинвуда, пока не перестала болеть нога, а поездка в Бакингемшир с каждым днем приближалась.


— Ну, скажу я вам, — воскликнула леди Таттон, наполовину высунув голову из окна кареты, — Арлингтон-Парк — превосходное владение!

Со своего места Эсме не видела ничего, кроме акров и акров парковых земель, на которых мелькали стада оленей, блестели маленькие озерца и кое-где виднелись причудливые строения. Оставив позади маленькую, с живописно разбросанными домами деревеньку, они оказались у въездных ворот. Они проехали еще с четверть мили, пока не приблизились к главному дому, который леди Таттон невероятным образом успела рассмотреть и принялась описывать во всех деталях.

— Эсме, это настоящий Палладио[5]! — воскликнула она. — !Три… нет, четыре этажа, если считать мансарды! Боже, у них, наверное, двадцать спален. А каков кирпич! Этот необыкновенный оттенок красного, глубокий и теплый. Двойная лестница. И огромный фонтан в центре подъездной аллеи. О, моя дорогая, только взгляни!

Эсме взглянула бы, только вот украшенная перьями шляпа ее тети лишала ее такой возможности. Однако грандиозное зрелище Арлингтон-Парка не пробудило в ней большого энтузиазма. Происходящее представлялось ей чем-то нереальным. У нее было чувство, что она проживает не свою жизнь — носит чужие элегантные платья, вращается среди чужих ей светских людей, а ведь она по-прежнему та же Эсме, девушка, которая, сердитая и испуганная, стояла у дверей дома сэра Маклахлана, кажется, целую жизнь тому назад.

Однако через несколько минут ее новая жизнь придвинулась вплотную — перед ней выросла громада Арлингтона. По широким, красиво изогнутым ступеням, раскинув руки, к ним спускалась возбужденная леди Уинвуд. Последовали поцелуи, возня с багажом. Повсюду были слуги в ливреях.

В доме было еще хуже. Перед ними начали появляться родственники Уинвуда, жаждущие увидеть невесту, на появление которой они и не надеялись. И вот уже Куин оказался рядом и повел Эсме знакомиться с целой армией тетушек, кузин и кузенов.

— Вы, должно быть, утомились в дороге, моя дорогая, — сказал Уинвуд, отбиваясь от особенно навязчивой тетушки, которая непременно желала показать Эсме сад. — Простите мой энтузиазм. Мама уже сердито смотрит на меня. Она, несомненно, хочет показать вам и леди Таттон ваши комнаты.

Комнаты Эсме состояли из спальни, гардеробной и маленькой гостиной. Комнаты тети располагались рядом и соединялись с покоями Эсме. В центре спальни стояла великолепная кровать под шелковым балдахином в золотистых и розовато-кремовых тонах. От массивного мраморного камина, в котором уже горел огонь, шло тепло. Обед был назначен на шесть часов.

Эсме сказали, что пока прибыла только небольшая часть тех членов семейства, которые непременно должны присутствовать на торжестве. Дядя Уинвуда всего лишь несколько дней как возвратился в Англию и отдыхает в своем поместье поблизости. Остальные гости появятся на следующий день, на который назначен более официальный обед.

Если толпа в гостиной — «небольшая часть семейства», то сколько же гостей будет завтра, пыталась вообразить Эсме. Лорд Уинвуд был одним из двух детей, из чего Эсме заключила, что у него небольшая семья. И ошиблась.

Как с гордостью сообщила леди Уинвуд, только у нее шесть сестер, две тети и дядя, и у всех свои семьи. Двоюродная бабушка Уинвуда, леди Шарлотта Хьюитт, живет в доме у ворот. У сестры Уинвуда, леди Элис, трое своих детей. Более того, в доме у неженатого брата леди Уинвуд, лорда Чесли, также остановилось много гостей. Приглашенных оказалось больше, гораздо больше, чем ожидала Эсме, но она приготовилась пройти через это испытание.

Умывшись и расчесав волосы, она подошла к окну. Некоторое время она постояла, глядя на раскинувшиеся внизу сады в чисто английском стиле, думая о том, как хорошо было бы снова оказаться в Шотландии рядом с матерью. Когда-то очень давно Эсме страстно хотелось поехать в Лондон и со временем найти себе мужа. А сейчас, когда свершилось и то и другое, она не чувствовала радости. Она и подумать не могла, что полюбит недостойного человека, который, наверное, не любил ее.

У окна было холодно, а Эсме стояла в легком платье. Рассеянно она взяла шаль, которой укрывалась в дороге, и набросила себе на плечи. Услышав шаги, она посмотрела через плечо и увидела, что через соединяющую их комнаты дверь быстро входит ее тетя.

— Я попросила Пикенс погладить твое темно-серое платье, — начала она. — Как ты думаешь, оно подойдет?

Эсме отвернулась от окна.

— Да, очень хорошо. Благодарю вас, тетя Ровена. Вдруг тетя очень пристально оглядела Эсме. Ее лицо вытянулось.

— Мое дорогое дитя! — сказала она, быстро проходя через комнату. — Где твои чулки? В этом платье, с шалью на плечах и с распущенными волосами ты похожа на сироту.