Лиз Карлайл - Один маленький грех

— Он хотел, чтобы вы были похожи на Меррика? — ужаснулась Эсме.

— Мой отец считал Меррика идеалом, — спокойно сказал Аласдэр. — Он был всем, чем я не являлся. Он был не просто способным, он обладал блестящими способностями. И нельзя сказать, чтобы он трудился и трудился, его словно вело. Он был смышленым. Я был очаровательным. Если в семействе все добиваются успеха, такой, как я, там решительно не ко двору.

Эсме снова подумала о загадочных книгах, заполненных сложными вычислениями, которые она обнаружила в курительной комнате. Их явно листали, многие уголки страниц были загнуты. В большинстве своем они были не на английском, а на французском, возможно, на датском и немецком языках. Но кто-то читал их, изучал самым внимательным образом, и она почти уверена, что это был не Меррик Маклахлан.

— Аласдэр, иногда я думаю, что вам больно быть очаровательным и легкомысленным, — заметила она.

Он грустно посмотрел на нее.

— Я просто объясняю положение вещей, — сказал он. — Первые пятнадцать лет своей жизни я был убежден, что меня подбросила на порог дома моих родителей цыганка, или придумывал еще какой-нибудь вздор. Потом Старушка Макгрегор сообщила мне, что сама принимала меня, и мои прекрасные фантазии полетели к черту.

Эсме поникла.

— Как это грустно! — сказала она. — Грустно для обоих — и для вас, и для вашего брата.

— Для нас обоих, разумеется, — согласился Аласдэр. — Меррик никогда не был ребенком, тогда как я редко бывал кем-нибудь еще. Я не поменялся бы с ним местами. Нет, даже сейчас.

— И вы никогда не ездите домой в Шотландию? — задумчиво спросила она. — Кто-то — кажется, Уэллингз — говорил мне об этом.

Его рука соскользнула с ее плеча.

— Нет, почти никогда, — признал он. — Я никогда не скучал по дому. До тех пор, пока… Ну, до недавних пор. А теперь я задумался, не было ли в той полной обязанностей и трудов жизни чего-то такого, чего мне хотя бы немного не хватало, если бы я позволил себе признаться в этом. На самом деле она больше не кажется мне такой беспросветной, как прежде.

В его голосе звучали нотки, которых Эсме не слышала раньше. Она повернулась к нему, ожидая, что он отойдет. Но он остался на месте. Более того, он пристально вглядывался в ее лицо своими золотисто-карими глазами, и никогда еще его взгляд не был настолько серьезным. Или более ранимым. Он не прикоснулся к ней, хотя странное тепло между ними заставляло ее подозревать, что это может произойти. Она задержала дыхание и ждала.

Он не прикоснулся к ней. Он просто уперся рукой в стену позади нее и наклонился к ее лицу.

— Скажите мне вот что, — наконец сказал он странным глубоким голосом. — Вы счастливы здесь? Вы довольны своим выбором?

Она ухватилась рукой за занавеску.

— Моим выбором?.. — с трудом выговорила она. — Но, Аласдэр, у меня не было выбора. Разве вы не помните? Никто не спрашивал меня, чего я хочу. Никто и никогда. И я уже устала оттого, что кто-то другой решает, что лучше для меня. Думаю, вы понимаете, о чем я говорю.

Аласдэр долго не отрываясь смотрел ей в глаза, его рука все еще оставалась за ее плечом, в этом странном незавершенном объятии. Эсме ждала, что он заговорит, потом сама хотела нарушить молчание… Но слова не приходили.

Ее выбор? Что за нелепая шутка. Он был ее выбором, но осознание этого не принесло ей радости. Она сгорала от желания поцеловать его или дать ему пощечину, или крикнуть ему, чтобы горел в аду. Но ничего этого она не сделала. Ее спасла Сорча, завизжавшая от восторга и обрушившая на пол сооружение из кубиков.

Чары разрушились. Аласдэр отвел взгляд.

— Я сожалею, Эсме, — снова сказал он. Но на этот раз она не знала, о чем он сожалеет. О том, что хочет ее? О том, что не хочет ее? Или о чем-то еще? Несмотря на все ее умные речи о желании жить своей собственной жизнью, Эсме внезапно почувствовала себя очень юной и очень неопытной. Аласдэр подошел к девочке.

— Хорошая работа, шалунья! — сказал он невозмутимо. — Сколько кубиков у тебя было? Давай сосчитаем?

— Сосчитаем, — согласилась Сорча, властным жестом указывая на разбросанные кубики.

Он громко считал, а Сорча повторяла за ним.

— Одиннадцать! — произнес он, закончив складывать из них башню. — Как много! И какая ты умная девочка.

— Умная! — сказала Сорча, снова разрушая постройку.

Аласдэр пальцем поднял ее подбородок и поцеловал в головку. Встал и выдержал взгляд Эсме, на этот раз ничем не выдав своих чувств.

— Мне пора идти, — пробормотал он. — Я вовсе не предполагал задерживаться здесь. Могу я зайти за Сорчей через два часа?

Эсме смотрела в точку за его плечом.

— Да, разумеется, — согласилась она. — Когда вам будет удобно.

Он взял шляпу и трость, оставленные у кресла.

— Тогда через два часа, — холодно произнес он и учтиво поклонился. — Благодарю вас. Я должен идти.

И прежде чем она успела придумать холодно-учтивое завершение разговора, он исчез.

Сэр Аласдэр Маклахлан выскочил из дома леди Таттон и быстро зашагал по улице, ничего не сказав своему кучеру, который стоял возле лошади и смотрел вслед хозяину, удалявшемуся в направлении Пиккадилли.

Утренние торговцы со своими корзинами и тележками уже покидали улицы, уступая место экипажам аристократов, наносящих утренние визиты, и крикливым продавцам газет. Нож в спину в Саутуорке. Слухи об отставке Веллингтона. Очередные дурацкие беспорядки в каком-то дурацком месте. Аласдэр пропускал их выкрики мимо ушей.

К черту все! Как смела эта девчушка подвергнуть сомнению его представления о жизни! Как смела она заставить его испугаться, что он принял глупое решение! И как смела она быть такой прелестной и такой разгневанной одновременно!

Слева от него в глубине переулка кто-то выплеснул из окна мансарды ведро воды. Где-то звонили колокола. Небрежно одетый молодой повеса приподнял шляпу, назвав Аласдэра по имени, когда они слегка задели друг друга. Аласдэр продолжал шагать, оставаясь отрешенным от кипящей вокруг обычной жизни города, даже когда протискивался через толпу.

Эсме Гамильтон не давала ему жить, а он-то думал, что она поможет ему продолжить комфортное и беззаботное существование. Боже мой, теперь у него ни того, ни другого. А может быть, никогда и не было. Сейчас, когда с его глаз спала пелена, когда он начал осмысливать полнейшую ничтожность той жизни, которую вел, ему надо что-то сделать — ради Сорчи, если не для себя. Ему надо подумать о будущем и перестать растрачивать жизнь на дешевые удовольствия и дорогие причуды. Потребуются огромные усилия, к которым он не привык.

На углу Маунт-стрит, повинуясь безотчетному импульсу, он повернул к Гайд-парку, поеживаясь на холодном осеннем ветру. Он не сообразил взять плащ. Он вообще ничего не соображал. Иначе он понял бы всю глупость своего появления на Гросвенор-сквер и послал бы туда кого-нибудь другого. Уэллингза. Хоза. Кто угодно мог бы сопровождать Сорчу.

Он игнорировал порывы ветра, задувавшего за воротник сюртука. Он как будто хотел замерзнуть. У него было такое чувство, словно он долгие недели провел в горячке и напряжении. С тех пор как Эсме Гамильтон, будь она проклята, вошла в его жизнь и его сердце. На Парк-лейн, позвякивая, въехал двухколесный экипаж. Аласдэр отпрянул на тротуар и смотрел, как тот проезжал мимо, как из-под колес летели комочки грязи. Аласдэру это ничем не грозило, но напомнило о возможных опасностях.

Оказавшись в парке, он направился прямо к скамье у Серпантина, той самой скамье, на которой они с Эсме сидели в злополучный день, когда Сорча чуть не угодила под колеса фаэтона. В день, после которого все изменилось. И ничего не изменилось. Он рассеянно поводил по траве туфлей и, пораженный, увидел внизу, в спутанной траве, жемчужину. Она была грязной. Он поднял ее, покатал между пальцами и опустил в карман. На память. Может быть, на память о том, как он не растерялся и совершил лучший поступок в своей жизни.

Ему не надо было ехать к леди Таттон. Ну и пусть, он хотел увидеть жемчуг на шее Эсме. Он хотел, чтобы каждый раз, появляясь в высшем свете, она надевала его жемчуг. Он получал бы тайное удовольствие, зная, что это его подарок обвивает ее шею, пусть даже другие мужчины пьют за ее красоту. Маленькое, жалкое удовольствие. Но он хотел этого.

Ладно, не имеет значения. Она не собирается носить его. Бог весть по какой причине. Он безразлично наблюдал, как чайка кружила над Серпантином, оглашая воздух сиротливым криком. Птицу, наверное, унесло шквалистым ветром, налетевшим прошлой ночью, и теперь она обессилела и потерялась. Аласдэр чувствовал примерно то же. Он засунул руку в карман и нащупал маленькую жемчужину. Ему стало спокойнее.

Эсме загрустила, когда двумя часами позже кучер Аласдэра позвонил в дверь и попросил вывести Сорчу. Он отнес девочку вниз, к карете, и передал ее внутрь через открытую дверь, к которой из темной глубины придвинулся Аласдэр, — на полуденном солнце блеснуло знакомое кольцо с печаткой.

Он не проявил интереса к присутствию Эсме. Он даже не придвинулся к двери настолько, чтобы можно было увидеть его лицо. Она почувствовала, как теплые слезы закипают в глазах, повернулась и закрыла дверь. Ей вдруг представилось, что разыгравшаяся сцена похожа на происходящее между супругами в неудачном браке, которые забирают друг у друга любимое дитя, не в силах жить под одной крышей.

К счастью, от размышлений такого рода ее отвлекли сюрпризы, на которые оказался богат этот день, и сюрпризы один приятнее другого. Первый — доставили букет желтых роз от мистера Ноуэлла. При букете была записка, в которой он приглашал ее на следующий день поехать на прогулку в парк. Вторым было приглашение от мисс Сматерз посетить в компании с ней и ее братом новую выставку пейзажей в Королевской академии искусств.

Она села писать ответы с согласием на оба предложения, и тут от мадам Пано вернулась ее тетя с картонкой, в которой оказалось потрясающее платье из атласа цвета темной бронзы.