Anne Dar - Один год жизни

Когда я была еще совсем маленькой, я, в попытке покормить диких уток, чуть не утонула в пруду, находящемся за нашим домом. На самом деле я смутно помню тот момент, но с тех пор я начала бояться любой жидкости, в которой можно было бы хоть как-то умудриться утонуть. Впредь к пруду я больше не подходила более чем на триста метров, потому как он стал для меня символом смерти. И хотя с каждым годом пруд становился всё мельче, а утки в нём всё упитаннее, я, к своим двадцати двум годам, так и не научилась плавать.

Однако приобретенная мной в детстве аблутофобия[1] никак не влияла на мою любовь к дождливым дням и особенно вечерам. Конечно я никогда не была мазохисткой, обожающей гулять под дождем, любящей возвращаться домой после тяжелого дня с промокшими ногами или бежать по грязным городским лужам в тщетной попытке остановить свободное такси. Я скорее всегда была из тех многих, кто обожает во время дождей смотреть в окно, за которым начинают сгущаться осенние сумерки, и, согреваясь теплой чашкой кофе, думать о чем-то своем, далеком и непонятном даже для самих себя. Сегодня был именно такой вечер — вечер, когда капли дождя, отскакивающие от крыши нашего небольшого, старого, двухэтажного домика, заставляли мою душу расслабиться под звучанием ненавязчивой, вибрирующей тяжести своего падения.

Две недели назад, после неполного четырехлетнего обучения в одном из лучших университетов страны, я вернулась из столицы в родной городок, который резко отличался своим размеренным темпом жизни от пульсирующего ритма мегаполиса. Я почти отучилась на терапевта и мечтала в ближайшем будущем стать дипломированным специалистом, но в свете последних событий не могла позволить себе платное обучение. В итоге мне пришлось бросить учебу и продолжить жить с тягостной надеждой на то, что со временем у меня получится восстановиться в университете.

Коротко о моей семье. Мой отец, брюнет с большими ярко-голубыми глазами и средним телосложением, отличался своим необычным чувством юмора, которое зачастую лишь отражало суровую реальность окружающего его мира, и пристрастием к вкусному ужину, что почти не отражалось на его плотной фигуре. За свою жизнь он освоил две профессии: вальцовщик стана горячей прокатки и радиомеханик. После десяти лет на металлургическом заводе, второе место работы казалось для него манной небесной, которой он опасался лишиться последние полгода, в связи с массовыми сокращениями, связанными с фактическим разорением его работодателя. За минувшую зиму было уволено пятьдесят человек из семидесяти восьми и уже ни для кого не было секретом, что до конца весны фирма отца испустит последний вздох. Но об этом в нашей семье негласно договорились молчать, дабы не думать о, и без того плачевной, финансовой ситуации нашего очага.

Мою мать можно определить в разряд опытных домохозяек, которые с закрытыми глазами способны одновременно кормить ребенка, гладить рубашку и решать вопрос с коммунальными платежами. Сначала она трепетала над своими четырьмя детьми, затем появились внуки и дедушка с бабушкой. Так она навсегда осталась вечной домохозяйкой, полностью довольная своей должностью женщины, на которой, в буквальном смысле, держится весь дом. Вставая в шесть утра, чтобы приготовить завтрак для домочадцев и ложась в десять часов, после финальной глажки белья или протирания пыли, мама всегда всё успевала.

Она никогда не была пышной женщиной, однако за последние месяцы совершенно похудела от свалившихся на нашу семью проблем. На волосах появилась первая седина, которую она тщательно замаскировала дешевой краской цвета коньяка, вокруг глаз проступили новые морщинки, а в глазах начала отражаться первая за всю жизнь усталость.

Мой старший брат, Дэниел, в отличие от меня, совершенно не представлял, чего хочет от своей жизни. Если я мечтала выучиться, получить диплом и сделать успешную карьеру медика, тогда он мечтал просто прожить очередной день, не сломав себе при этом шею. Жаль, что в итоге у него это не получилось. Когда ему было двадцать, он заявился домой с новостью о том, что готовится стать отцом. До сих пор помню, каким шоком стала эта новость для нашей семьи. И не столько потому, что парню было всего два десятка от роду, он не имел образования и зарабатывал копейки, работая водителем, сколько потому, что матерью его ребенка собиралась стать семнадцатилетняя Линда Фейн, еще даже не окончившая A-levels[2]. Родители не успели проглотить эту новость не поперхнувшись, как уже через неделю к нам, на постоянное место жительства, переехала будущая мать моих племянников, которая была всего на год старше меня. Она заселилась в спальню брата, поэтому ни я, ни мои сестры не встали на дыбы, из-за нашего притеснения на собственных квадратных метрах и, в итоге, мы неплохо ужились под одной крышей.

Линда запомнилась мне тихой девушкой — намного тише, чем я или мои сестры. Она обладала мягкими, светло-русыми волосами до лопаток и невероятно быстро растущим животом. Родители сразу с ней поладили, так как всерьез считали, будто девушка в буквальном смысле пострадала от домогательств со стороны их старшего недотепы.

Линду нельзя было назвать умной, но и глупой она тоже не была. Её смело можно было отнести в разряд «простых» девушек, любящих пожевать корочку лимона и послушать сплетни о соседях. Её родственники, живущие в соседнем городе, выгнали девушку из дома сразу после того, как узнали о том, что она залетела. Это было неудивительно — Линда была далеко не из обеспеченной семьи, в которой помимо нее воспитывалось еще два ребенка. В итоге её родители долго со сглупившей девчонкой не церемонились, молниеносно выставив её на улицу.

Первые две недели, из-за острого токсикоза, Линда почти не выходила из своей спальни. Затем токсикоз сменился зверским аппетитом и к пятому месяцу, когда родители повели её на второе УЗИ, мы все уже всерьез верили в то, что её невероятно большой для своего срока живот — это всего лишь следствие активного поглощения углеводов. По словам мамы, когда наш отец узнал, что Линда беременна двойней — он с минуту немо стоял с выпученным глазами. Безусловно, все радовались подобной новости, тайком от Линды подсчитывая сбережения на черный день и экономя мелочь на проезд. Один младенец — это большое счастье, два младенца — это слишком большое счастье, с которым ближайшие несколько лет, едва ли не единолично, предстояло справляться родителям отца ребенка.

Родители моего отца в нашей семье являлись эталоном по-настоящему сильной любви. Такое редко случается, но дедушка с бабушкой родились в один день с разницей в пять лет. Они познакомились, когда бабушке было всего восемнадцать, но она уже буквально болела мечтой стать фотомоделью. Именно с этой целью она пришла к молодому, но к тому времени уже весьма преуспевшему фотографу, Кристоферу Пейджу. Именно он сначала сделал её фотомоделью, затем сделал ей предложение руки и сердца, и, уже после её согласия, сделал ей ребенка. Так в свои двадцать лет моя бабушка успела стать узнаваемой личностью, любимой женой и любящей матерью.

Вскоре после рождения моего отца, молодая семья переехала в этот город, влюбилась в него и добровольно решила навсегда в нем застрять. По неизвестным причинам, дети у пары больше не рождались, поэтому их безумно радовал факт наличия четверых внуков и они приходили в полный восторг от приближающегося рождения сразу двух правнуков.

На фоне возвышенной любви дедушки и бабушки отношения моих родителей выглядели более потертыми, хотя, в отличие от стариков, они прожили вместе «лишь» двадцать восемь лет. Скорее всего, так получилось потому, что у них было больше детей, больше обязанностей и меньше времени на себя. Но они были неплохой парой. Отец постоянно подшучивал над мамой, а мама постоянно «гоняла» его за разбросанные вещи и ставки на скачки. Они ссорились пару раз в год, и-то потому, что так положено в долгой супружеской жизни. Родители никогда не шушукались между собой, в попытках выразить нежные чувства друг к другу, как это иногда делали Дэниел и Линда, которые регулярно ссорились по мелочам ровно один раз в неделю и лишь изредка проявляли «любовь» на людях. Со стороны эта молодая пара вообще выглядела так, будто она держится на куда более обыденных вещах, нежели любовь. Например, на подаче воды друг другу или массаже ног.

За семь месяцев Дэниел так и не смог найти хорошо оплачиваемую работу и купить в наследство своим детям нечто большее, нежели пару синих и розовых пинеток. Не то чтобы он не мог изменить хотя бы финансовую сторону своей жизни, просто он даже не пытался. Со стороны казалось, будто Линда уже устала ожидать чуда. В её взгляде появились нотки отстраненности и безразличия к своему избраннику, пока в её животе просыпался всё больший голод. Однако не только Линда — все видели, что Дэниел слишком несамостоятельный для отцовства и слишком страдающий юношеским максимализмом, чтобы хотя бы попытаться взять себя в руки. На этом фоне родители частенько пытались вставить в черепную коробку моего брата хотя бы подобие мозга. В основном это происходило, когда Дэниел тратил деньги на пиво, пытался прогулять работу или забывал купить фрукты для Линды. Зачастую всё заканчивалось ссорами, из-за чего обстановку в доме, на тот момент, сложно было назвать спокойной. Дэниел никогда не был примерным сыном, братом или мужем и тем более не собирался становиться идеальным отцом лишь потому, что однажды не сумел правильно воспользоваться контрацептивом. Картина была плачевной и именовалась она «Расхлёбанный отец с женой-малолеткой».

В конце июля Дэниел взял отцовский автомобиль, чтобы съездить с Линдой на запланированное обследование, так как её срок беременности подходил к концу. Лондон расположился не так далеко от нашего городка и брат настоял на том, что сопроводит Линду самостоятельно, без родительской опеки. В конце концов, он работал водителем, что могло произойти?