Дэвид Николс - Один день

— Не буду. — Он начал смотреть по сторонам, чувствуя себя неловко.

Она толкнула его под локоть:

— Так ты будешь еще вина или пойдем в отель и проведаем твоего отца?

Они зашагали в северном направлении по переулкам, идущим параллельно Виа дель Корсо к Пьяцца дель Пополо; Декстер сворачивал на самые живописные улочки, и постепенно он почувствовал себя лучше, довольный, что так хорошо знает город. Мать, нетвердо державшаяся на ногах, опиралась на его руку.

— И долго ты намерен здесь пробыть?

— Не знаю. Возможно, до октября.

— Но потом ты вернешься домой уже насовсем, верно?

— Конечно.

— Я не имею в виду у нас. Не хочу тебя мучить. Но мы готовы оплатить депозит за квартиру, ты же знаешь.

— Но куда спешить?

— Декстер, уже год прошел. Не хватит ли отдыхать? Ты и в университете не слишком утруждался…

— Я не отдыхаю, я работаю!

— А как же журналистика? Ты разве не хотел стать журналистом?

Он как-то вскользь упомянул об этом, но лишь для того, чтобы ее успокоить, обеспечить себе алиби. Похоже, что с приближением двадцатипятилетия возможностей становилось все меньше. Некоторые профессии, которые казались крутыми — кардиохирург, например, или архитектор, — теперь уже были для него закрыты, и все шло к тому, что журналистика окажется в той же категории. Писательского таланта у него не было, он не разбирался в политике, плохо говорил по-французски, у него не было ни образования, ни навыков, лишь загранпаспорт и воображаемая картина перед глазами: он лежит и курит под потолочным вентилятором в какой-нибудь тропической стране, а рядом с кроватью — его верный старенький «Никон» и бутылка виски.

Конечно, больше всего ему хотелось стать фотографом. В шестнадцать лет он сделал фотопроект «Текстуры» — черно-белые снимки коры и ракушек крупным планом. Тогда его преподаватель в художественной школе пришел в полный восторг от его работ. Но с тех пор ничто не принесло ему того же удовлетворения, как те контрастные снимки инея на стеклах и гравия на подъездной дорожке. Если он станет журналистом, ему придется иметь дело со сложными понятиями, словами, идеями. Декстеру казалось, что из него получится хороший фотограф лишь потому, что он ясно видел, когда получится хороший кадр. Но на нынешней стадии его развития для него было основным критерием выбора профессии то, прозвучит ли ее название круто в баре, если прокричать его на ухо девушке, — и стоит ли отрицать, что фраза «я профессиональный фотограф» звучала красиво, почти также красиво, как «я военный репортер» или «вообще-то, я режиссер-документалист».

— Журналистика — одна из возможностей.

— Или, может, бизнес? Ты же с Кэллумом вроде собирался начать какое-то дело?

— Мы еще думаем.

— Только ничего конкретного ты так и не сказал — просто «бизнес».

— Я же сказал — мы еще думаем. — По правде говоря, его бывший сосед Кэллум уже начал бизнес без него — что-то связанное с компьютерными программами, у него даже сил не хватило вникнуть что именно. Кэл утверждал, что к двадцати пяти годам они станут миллионерами, — но как это будет звучать в баре? «Я занимаюсь компьютерными программами». Нет, профессиональная фотосъемка — его лучший шанс. Он решил сказать это вслух:

— Вообще-то, я подумываю стать фотографом.

— Фотографом? — Элизабет расхохоталась так, что ее сын окаменел.

— Эй, я хорошо снимаю!

— О да, когда не забываешь убрать палец с объектива!

— Ты разве не должна меня поддержать?

— И каким фотографом ты хочешь стать? Модным! — Она снова засмеялась. — Или, может, продолжишь работу над «Текстурами»? — Им пришлось остановиться, потому что от смеха она согнулась пополам, ухватившись за его руку, чтобы не упасть. — Камушки в разных ракурсах! — Наконец она успокоилась, выпрямилась и сделала серьезное лицо. — Декстер, мне очень, очень жаль…

— Вообще-то, мне стало лучше.

— Я знаю, прости. Извини меня. — Они продолжили путь. — Если ты действительно этого хочешь, Декстер, то так и сделай. — Она сжала его руку, и Декстер почувствовал, как к горлу подступает обида. — Мы всегда твердили, что ты можешь стать кем угодно, если постараешься.

— Это всего лишь одна из возможностей, — огорченным голосом произнес он. — Я обдумываю варианты, только и всего.

— Что ж, я на это надеюсь. Да, преподавание, конечно, хорошая профессия, но неужели ты и впрямь хочешь этим заниматься? Разучивать песенки «Битлз» с лупоглазыми скандинавскими девицами?

— Это не так уж просто, мам. И в случае чего у меня будет запасной вариант.

— Знаешь, иногда мне кажется, что в твоей жизни слишком много запасных вариантов. — Произнося это, она смотрела себе под ноги, и Декстеру казалось, будто слова матери отскакивают от вымощенного тротуара. Они прошли еще немного, прежде чем он спросил:

— И что это значит?

— Я просто хотела сказать… — Элизабет вздохнула и склонила голову сыну на плечо. — Просто настанет такой момент, когда тебе придется начать воспринимать жизнь всерьез, понимаешь? Да, ты молод и здоров и довольно красив при нужном свете. Ты нравишься людям, ты умен или, по крайней мере, соображаешь — не в ученом смысле, а соображаешь что к чему. И в жизни тебе везло, так везло, Декстер… тебя оберегали от многого, от ответственности, необходимости зарабатывать деньги. Но ты уже взрослый, и в один прекрасный день все может оказаться не таким… — Она обвела взглядом живописную маленькую улочку, куда он ее привел. — Не таким идеальным. И было бы хорошо, если бы ты был к этому готов. Тебе нужно быть лучше подготовленным к жизни.

Декстер нахмурился:

— И для этого нужна постоянная работа?

— И она в том числе.

— Ты говоришь, как отец.

— О боже, почему?

— Нормальная работа, тылы, чтобы было ради чего вставать по утрам…

— Не только работа, Декстер, не только работа. Тебе нужно направление. Цель. Какая-то движущая сила, амбиции. В твоем возрасте я мечтала сделать мир лучше.

— И поэтому открыла антикварный магазин, — тихо проговорил он, и мать ткнула его локтем под ребра.

— Это сейчас, а тогда все было иначе. И не нахальничай. — Она снова взяла его под руку, и они медленно зашагали дальше. — Я просто хочу гордиться тобой, только и всего. Я уже тобой горжусь, и твоей сестрой, но… ты понимаешь, о чем я. Я немного выпила. Давай сменим тему. Нам надо еще кое-что обсудить.

— Что?

— О… слишком поздно. — Они подошли к отелю: три звезды, элегантный, но не крикливо-шикарный. Сквозь дымчатое стекло Декстер увидел отца — тот сидел в кресле, сгорбившись, согнув одну длинную тонкую ногу, и, скомкав в руке носок, изучал свою подошву.

— О нет, он любуется своими мозолями в холле отеля! Немного английской глубинки на Виа дель Корсо. Очаровательно, просто очаровательно. — Элизабет обратила к сыну лицо. — Пообедаешь со мной завтра, пока твой отец будет сидеть в темной комнате и ковырять мозоли? Пойдем куда-нибудь вместе, только ты и я, в какое-нибудь уличное кафе на маленькой площади. С белыми скатертями. В какое-нибудь шикарное место — я угощаю. Можешь принести свои фотографии красивых ракушек.

— Хорошо, — произнес он обиженно. Его мать улыбалась, но лоб ее был нахмурен, и она как-то слишком сильно сжимала его руку. Вдруг он почувствовал тревожный звоночек и спросил: — А почему вдвоем?

— Потому что я хочу поговорить со своим прекрасным сыном, а сегодня, кажется, слишком пьяна.

— Что-то случилось? Скажи мне сейчас!

— Ничего, ничего…

— Ты с отцом разводишься?

Она тихо рассмеялась:

— Не говори глупости, нет, конечно. — Отец увидел их, встал и начал жать на кнопку открытия дверей. — Разве я могу бросить мужчину, который заправляет рубашку в трусы?

— Так в чем тогда дело?

— Ни в чем, дорогой, ни в чем. — Стоя на улице, она улыбнулась, желая его успокоить, подняла руку и, потрепав короткие волосы на его затылке, пригнула его голову так, чтобы он своим лбом коснулся ее лба. — Ни о чем не волнуйся. Завтра. Завтра как следует поговорим.

— Пожалуйста, внимание! Вы можете послушать? Немного внимания, если не трудно! Послушайте меня, пожалуйста! Не швыряйтесь, слушайте! Прошу! ВНИМАНИЕ! Спасибо.

Скотт Маккензи сел на барный табурет и окинул взглядом свою команду. Восемь человек, всем меньше двадцати пяти; все одеты в белые джинсы и корпоративные бейсболки, и все мечтают оказаться где угодно, лишь бы не здесь, лишь бы не работать в воскресную обеденную смену в «Локо Кальенте», техасско-мексиканском ресторане на Кентиш-таун-роуд, где и еда, и атмосфера горячее некуда.

— Итак, прежде чем мы откроем двери для гостей, пожелавших пообедать, я бы хотел еще раз повторить список сегодняшних блюд дня. На первое, как в прошлый раз, суп-пюре из сладкой кукурузы, а основное блюдо — вкуснейшее и сочное буррито с рыбой!

Скотт издал громкое «у-уфф» и подождал, пока сотрудники перестанут стонать и делать вид, что их тошнит. Скотт был маленьким и бледным человечком с розовыми глазками и дипломом Лафборо[8] в области делового администрирования, когда-то мечтавшим стать процветающим промышленником. В своих мечтах он играл в гольф в конференц-центрах и поднимался по трапу частного самолета. В реальности он не далее как сегодня утром вытащил из трубы под раковиной кусок желтого свиного жира размером с человеческую голову. Голыми руками. Он все еще чувствовал жир между пальцами. Ему было тридцать девять лет, и судьба его должна была сложиться совсем иначе.