— Постараюсь, Сьюки.

— А кто-нибудь из твоих родных здесь?

— Нет.

— Друзья?

— Нет.

— Как тебе мой наряд? — На ней коротенький топ и крошечная юбка; в руках, как обычно, бутылочка с водой. — Соски не просвечивают?

Она с ним флиртует?

— Если не присматриваться, то нет, — безучастно отвечает он и вяло улыбается.

Сьюки чувствует подвох. Обняв Декстера за талию, сочувственно произносит:

— Что-то случилось, сладкий?

Он пожимает плечами:

— Тоби заходил, действовал мне на нервы… — Не успевает он договорить, как Сьюки заставляет его встать, обвивает руками талию и запускает руки ему под футболку. — Не обращай на него внимания, он просто завидует, потому что у тебя получается лучше, чем у него. — Подняв голову, она утыкается подбородком ему в грудь. — Ты прирожденная телезвезда. Сам знаешь.

В дверях появляется режиссер:

— Все готово, ребята.

— Мы отлично сработаемся, верно? Ты и я, Сьюки и Декс. Декс и Сьюки. Мы им покажем! — Она вдруг целует его очень жестко, точно припечатывает документ резиновой печатью. — Продолжим позже, золотой мальчик, — шепчет она ему в ухо, берет свою бутылочку с водой и уходит на съемочную площадку.

Декстер задерживается еще немного и смотрит на свое отражение. Золотой мальчик. Вздыхает и с силой вдавливает подушечки всех десяти пальцев в череп, пытаясь не думать о матери. Соберись, не облажайся. Будь хорошим. Сделай что-нибудь хорошее. Он надевает на лицо специальную «телевизионную» улыбку, берет свою бутылку и выходит из комнаты.

На краю гигантской съемочной площадки его ждет Сьюки. Она берет его за руку и сжимает ее. Вокруг них бегает съемочная группа; кто-то похлопывает его по плечу, по-дружески толкает его локтем, а высоко над головой танцовщицы в бикини и ковбойских сапожках оттягивают носочки в бутафорских клетках, готовясь к исполнению подобия танца «гоу-гоу». Тоби Морей разогревает аудиторию; зрители реагируют на его слова оглушительным хохотом, и вот он уже называет их имена: «Поприветствуйте наших ведущих, Сьюки Медоуз и Декстера Мэйхью!»

Ему не хочется выходить из-за кулис. В динамиках пульсирует музыка: «Start the Dance», композиция The Prodigy, — и ему хочется остаться за кулисами, но Сьюки тащит его за руку, выбегает под слепящий свет прожекторов и кричит:

— Приииииииивеееееет!

Декстер следует за ней; он — более элегантная и спокойная половина их тандема. Как обычно, на площадке большое количество декораций, и он и Сьюки взбегают на возвышение и смотрят на аудиторию сверху вниз. Сьюки говорит без остановки:

— Вы только посмотрите, какие замечательные у нас зрители! Готовы повеселиться? Давайте погромче!

Декстер стоит рядом с ней на мостике, молчит в микрофон и внезапно понимает, что пьян. Это его большой прорыв на национальном телевидении, а он водкой накачался, да так, что все в глазах пляшет. Подмостки какие-то слишком высокие, гораздо выше, чем на репетициях, и ему хочется прилечь, но если он это сделает, у него будет два миллиона свидетелей, поэтому он собирается с духом и кричит:

— Приииииииветкакнастроениерррбята?

В ответ из зала слышится отчетливый мужской голос:

— Дурачьё!

Декстер выискивает крикуна в толпе — им оказывается какой-то тощий, улыбающийся паренек с прической «платформа». Но зрители смеются над его шуткой, смеются от души. Смеется даже оператор.

— Леди и джентльмены, это мой агент, — парирует Декстер, но в ответ получает лишь вялые смешки. Наверное, все читали газеты. Кто больше всего раздражает нас на ТВ? А ведь это правда, думает он. Они все меня ненавидят.

— Одна минута, — сообщает режиссер, и Декстеру вдруг кажется, что он стоит на эшафоте. Он ищет в толпе хоть одно дружелюбное лицо, но не находит. Как же ему не хватает Эммы. Ради Эммы он бы разошелся; он старался бы изо всех сил — только бы Эмма или его мать были здесь. Но их нет, здесь только эти лыбящиеся, мерзкие лица зрителей намного, намного моложе него. Он должен откуда-то взять силы, чтобы быть немного смелее, и железная логика пьяницы подсказывает, что алкоголь поможет — почему бы и нет? Хуже не будет. Танцовщицы в клетках приготовились, камеры на месте; он снимает крышку со своей бутылочки с секретом, подносит бутылку к губам, делает глоток и морщится. Вода. В бутылке для воды — вода. Кто-то вылил водку из его бутылки и налил…

Его бутылка у Сьюки.

До прямого эфира тридцать секунд. Она взяла не ту бутылку. Она держит ее в руке, как маленький модный аксессуар.

До эфира двадцать секунд. Она отворачивает крышку.

— Ты так с бутылкой и пойдешь? — тихо произносит он.

— А что такого? — Она встает на цыпочки и опускается, словно разминается.

— Я случайно взял твою бутылку…

— Ну и что? Просто протри горлышко!

Десять секунд до эфира; зрители кричат и хлопают, танцовщицы берутся за прутья клеток и начинают извиваться, а Сьюки подносит бутылку к губам.

Семь, шесть, пять…

Он тянется за бутылкой, но Сьюки со смехом отталкивает его руку:

— Отстань, Декстер, у тебя своя есть!

Четыре, три, два…

— Там не вода, — говорит он.

Она делает глоток.

Заставка.

Покрасневшая Сьюки кашляет и выплевывает водку; из динамиков несется гитарная музыка, пульсируют барабаны, танцовщицы извиваются, а камера на штативе пикирует на них с высокого потолка, как хищная птица, пронесшись над головами зрителей по направлению к ведущим. И у тех, кто смотрит программу по телевизору дома, возникает впечатление, что триста красивых молодых людей приветствуют симпатичную девушку, которая стоит на возвышении и кашляет с высунутым языком.

Музыка затихает, и слышно лишь, как кашляет Сьюки. Декстер застыл, окаменел, примерз к воздуху; у него такое чувство, словно он в пьяном отупении ведет машину прямо в дерево или падает на самолете и видит в иллюминатор неминуемо приближающуюся землю. «Декстер, скажи что-нибудь, — раздается голос в наушнике. — Декстер, слышишь? Скажи что-нибудь!» Но его мозг отказывает, и губы отказывают; он просто тупо стоит и не может произнести ни слова. Секунды проползают мимо.

Но, слава богу, есть Сьюки, истинный профессионал; она вытирает рот тыльной частью руки и выговаривает:

— Теперь никто не сомневается, что мы в прямом эфире!

Зрители смеются с облегчением.

— Все в порядке, Декс? — Она тычет его пальцем под ребра, и он оживает.

— Не обращайте внимания на Сьюки, — говорит он. — У нее в бутылке водка! — Он делает комичный жест запястьем, намекая, что Сьюки тайком ото всех закладывает за воротник, зрители смеются, и ему уже лучше. Сьюки тоже смеется, толкает его локтем и грозит кулачком, делает смешные гримасы в стиле тупых американских комиков, и за жизнерадостным кривлянием лишь он замечает проскользнувшее в ее глазах презрение. К счастью, появляется строка автосуфлера.

— Добро пожаловать на «Ночную вечеринку», с вами Декстер Мэйхью…

— И Сьюки Медоуз!

И все возвращается на круги своя — они объявляют пятничный калейдоскоп комических роликов и музыкальных клипов. Декстер и Сьюки, красивые, харизматичные, — самый крутой парень и самая крутая девчонка в школе.

— Ни к чему тянуть, начинаем вечеринку! — Он вытягивает руку, как цирковой конферансье. — В гостях у «Ночной вечеринки» группа Shed Seven!

Камера отъезжает, точно потеряв к ним интерес, и в его голове поверх звуков музыки раздаются голоса.

— Сьюки, ты в порядке? — спрашивает продюсер. Декстер умоляюще смотрит на нее. Сьюки встречает его взгляд, прищурившись. Она могла бы им все рассказать — что Декстер пьян, что он алкоголик в полном дерьме и непрофессионал, с которым нельзя иметь дело.

— Все нормально, — отвечает она. — Не в то горло попало.

— Сейчас пришлем кого-нибудь поправить грим. Две минуты, ребята. И Декстер, возьми себя в руки, ладно?

Да, надо взять себя в руки, приказывает он себе; но мониторы показывают, что до конца эфира еще пятьдесят шесть минут двадцать две секунды, и он вдруг испытывает неуверенность, что сможет это сделать.

* * *

Аплодисменты! Таких аплодисментов она еще не слышала: они отражаются от стен спортивного зала. И пусть оркестр фальшивил, а солисты пели так, будто кто-то тянул кошку за хвост, пусть возникли кое-какие технические проблемы вроде пропавшего реквизита и обрушившихся декораций, пусть в зале были одни родители, готовые простить юным актерам любые оплошности, спектакль они отыграли на славу. Когда Нэнси умерла, плакал даже учитель химии мистер Симмонс, а погоня по лондонским крышам, для демонстрации которой она использовала театральный прием отображения теней актеров, и вовсе сопровождалась ахами и вздохами, которыми обычно встречают фейерверки. Соня Ричардс блистала, как Эмма и предсказывала; девочке досталось больше всего оваций, а Мартину Доусону осталось лишь скрипеть зубами. Им хлопали, их вызывали на бис, а теперь зрители топают по скамейкам и висят на шведских стенках, а плачущая Соня — боже, она действительно плачет! — толкает Эмму на сцену, хватает ее за руку и говорит: «Какая же вы молодец, мисс, как же это здорово, как здорово!» Казалось бы, ничего такого, школьный спектакль — но сердце Эммы часто бьется в груди, а улыбка не желает сходить с ее лица. Под фальшивый аккомпанемент оркестра она держит за руки своих четырнадцатилетних учеников и кланяется, кланяется, кланяется. Ее переполняет восторг оттого, что она делает что-то хорошее, и впервые за десять недель ей больше не хочется врезать Лайонелу Барту.

На фуршете после спектакля дешевая кока-кола льется рекой, а для взрослых есть пять бутылок грушевого сидра. Иэн сидит в уголке спортивного зала с тарелкой котлет по-киевски и пластиковым стаканчиком с горячим лекарством от простуды, которое он принес на вечеринку специально для себя. Он массирует свой заложенный нос, улыбается и терпеливо ждет, пока Эмма выслушает все комплименты. «Прямо как профессиональные актеры», — говорит кто-то, хоть это и неправда, и даже когда Родни Чанс, игравший Фагина, перевозбудившись от кофеина в газировке, говорит ей, что «для учительницы у нее фигурка ничего», она принимает это как должное. Ее поздравляет мистер Годалминг («Прошу, зовите меня Филом»), а его жена Фиона, краснощекая, как фермерша, скучающе и неприветливо косится на них со стороны. «В сентябре обсудим ваше будущее в нашей школе», — добавляет директор, наклоняется и целует ее в щеку. Кое-кто из детей (и учителей) присвистывает.