– Вышли мне счет.


                  * * * * *

Я думала, думала, думала. Думала поехать в Сан-Франциско на машине. Думала купить билет на автобус. Думала бросить Тристана и оставить Америку позади. Мысли о Владе постоянно крутились в голове. Я смотрела на визитку с адресом и телефонным номером отеля. На обороте Влад нацарапал номер люкса, где меня ждал. Я брала телефон, начинала тыкать в кнопки и досрочно вешала трубку. Смотрела на часы и позволяла минутам течь мимо, мимо, мимо. Ой-вей, если бы мне тогда иметь побольше смелости да не прятать голову в песок...


                  * * * * *

Через три недели после отмеренного Владом крайнего срока перед нашим домом остановился почтовый фургон. (Когда такие же коричневые фургоны с буквами «УПС» только появились в Одессе, многие считали, что это транспорт «Укрпочты».) Таки да, посылку с маркировкой «хрупкий груз» доставили мне из Одессы. Почерк на этикетке с адресом был не бабулин. А помимо нее мое здешнее местонахождение знал только один одессит.

Я сидела, глядя на коробку. Что там может быть заложено? Я думала о нем, думающем обо мне. Злится ли он? Смог ли меня понять? Раздербанила упаковку и увидела стеклянный шарик с искусственным снегом и одесским оперным театром внутри. Увидела, что он меня не забыл. Я трясла и трясла шарик, пока снег не превратился в густую метель. Мело, мело по всей земле, во все пределы.

Об Одессе не выпускают никаких сувениров, похожих на западные: ни футболок, ни брелоков для ключей, ни кружек с видами достопримечательностей. Этот шарик сработали на заказ. В посылке не оказалось ни письма, ни открытки, ни записки. Только программка с нашего вечера в опере.


                  * * * * *

На годовщину моего приезда в Эмерсон Молли принесла видеокассету с записью нашей с Тристаном свадьбы, которую снимал ее двоюродный брат. Я со стороны рассмотрела себя в сшитом бабулей платье.

– Ты красавица, – подтвердила мое впечатление Молли, не отрывая глаз от большого экрана.

Церемония в лесу выглядела торжественной. Там мои глаза сияли надеждой. Вот я беру Тристана за руку и надеваю на его палец привезенное из Одессы серебряное кольцо. Сейчас то, что оно тогда село как влитое, казалось мне зловещим предзнаменованием.

На «свадебном обеде» оператор спросил у собравшихся:

– Кто готов дать совет новобрачным?

– Если ему захочется порыбачить, пусть рыбачит! – выкрикнул Тоби, и все расхохотались.

– Любите друг друга, – посоветовала какая-то пожилая дама, – и не ложитесь в постель злыми друг на друга.

– Да, – поддержала ее соседка. – Оставайтесь на ногах и ссорьтесь до последнего.

Камера повернулась к Молли.

– Можешь перечислить, какие его привычки тебе сначала понравились? Что ж, со временем именно они начнут тебя бесить. – Она нервно улыбнулась и продолжила: – Но не забывай вспоминать, что в нем привлекло тебя с самого начала. Иногда это помогает.

Запись продолжалась, но я уже не смотрела. Молли попала в яблочко. С самого начала мне польстил интерес Тристана ко мне любимой. Он казался таким преданным, таким внимательным. Когда в Одессе я предложила ему сходить на соушл, где будут другие девушки, он наотрез отказался: «Нет, теперь я с тобой». И всячески показывал, что готов остепениться, в отличие от того же Влада. Но я и в голове не держала, что стану для Тристана центром его жизни. Его внимание ко мне, в общем-то, не изменилось, зато изменились мои чувства, вернее, мое восприятие этого внимания. Раньше оно мне льстило, а сейчас – душило.


                  * * * * *

Каждое утро Анна приглашала меня на чай. Тристан ворчал, но мне было фиолетово. Анна своей жизнерадостностью заражала меня почти до полного счастья. Она напоминала светлячка или подснежник – доброе предзнаменование. Бизнес Серенити процветал и разрастался: она открыла второй магазин. Дэвид звонил каждую неделю и уговаривал меня двигаться дальше. Но мне было по-прежнему стыдно признать свои пролеты перед Джейн или перед тетей Валей. А вот Пэм что-нибудь рассказывать было необязательно, она видела мою жизнь своими глазами и молчала. Я по-прежнему встречалась с Молли, но через детей и постоянные хлопоты даже на нейтральной территории она зачастую выпадала в свой внутренний мир.

Как-то раз мы сидели у нее на заднем дворе и наблюдали за резвящимися близнецами. Молли выглядела отрешенной, и я не могла угадать, смотрит ли она на своих детей или заглядывает в недоступное мне будущее.

– Что такое? – спросила я.

Молли глубоко вдохнула и выдохнула:

– Я подумываю уйти от Тоби.

Некоторое время я не находила слов и просто пялилась на нее, отказываясь понимать. Они казались мне такими счастливыми. Допетрив, что Молли ждет ответа, я взяла ее за руку и сказала:

– Прости. – Очевидно, я умудрилась ничего не увидеть дальше фасада. Очевидно, что-то за их фасадом было не так. – Он тебе изменяет? Или… бьет? – Я оглядела ее шею и руки в поисках «следков» – так в Одессе называли синяки.

Молли побледнела и запротестовала:

– Господи, нет, конечно! Просто мы стали друг другу чужими.

Я по-прежнему не понимала. В Одессе пары разводились через то, что муж бил жену или напивался, или через гавканье с родственниками, живущими под той же крышей, или через привычку ходить налево (разовая измена мужа, само собой, поводом для развода не считалась). На Украине не разводятся лишь потому, что стали друг другу чужими. Сдается мне, брак в принципе отучает виснуть друг на друге и приучает ценить дистанцию.


                  * * * * *

Мы с Рокки, Рэймондом и Пэм обычно встречались в кафе за двадцать минут до начала смены. В Одессе мне не шибко хотелось приходить на работу пораньше, но в Эмерсоне наоборот радовала возможность слинять из дома, уйти от Тристана. Вкусно было выпить чашку кофе с коллегами за обеденной стойкой – это напоминало мне наши с Дэвидом одесские посиделки в приемной. Рэймонд поддразнивал Рокки за его любовь к Памеле Андерсон. Рокки доложил про свои очередные успехи: он почти закончил собирать двигатель для своего «форда». Пэм с гордостью рассказала, что ее дочь снова вошла в список отличников, и поинтересовалась, не звонил ли мне кто-нибудь из дома, очевидно имея в виду Влада.

– Только бабушка, – ответила я, и она разочарованно вздохнула.

Я была благодарна, что он за мной приехал. Благодарна за проведенные вместе минуты. Но не знала, что мне делать дальше. Выйти с ним на связь? А вдруг он по новой меня бросит? А вдруг уже нашел мне замену? Вдруг я оставлю свою американскую жизнь, а он обратно исчезнет, как мираж?

– Получила грин-карту? – поинтересовался Рэймонд.

– Не-а. Должно пройти два года.

– Два года? Я думал, что иностранцы получают гражданство сразу, как только заключат брак с американцем.

– Я тоже так думала, – кивнула я.

– Будет здорово, когда ты ее получишь. Тогда сможешь здесь остаться, что бы ни случилось.

Я улыбнулась, тронутая заботой со стороны коллег. Они стали для меня чем-то вроде семьи. Мне нравилось проводить с ними вечера, пусть и подавая незнакомцам еду или убирая со столов. Ребята много и тяжело трудились. Хотелось бы мне, чтобы их жизнь была полегче. Я перевела взгляд с веселой Пэм на умученного Рэя, а потом на тощего Рокки, мужающего у нас на глазах, и поняла, что живу в той Америке, которую у нас в Одессе никогда не показывали по телевизору. На экране Штаты смотрелись завидными и замечательными, сплошные Беверли-Хиллз да Санта-Барбара. Здесь же, в захолустном Эмерсоне, жили настоящие работяги, настоящие американцы. Таких в телевизоре не увидишь. Почему так, а?

Рэй постоянно переживал из-за больной жены. Даже двойные смены не покрывали расходов на врачей. Пока он вкалывал, она лежала одна в их трейлере. Бывший муж Пэм названивал ей с угрозами, и она крепко боялась за себя и детей, а в полиции говорили, что ничем не могут ей помочь, пока бывший не нарушит закон, телефонные же угрозы убить ее и детей преступлением не считаются. Рокки по большей части помалкивал, болтая соломинкой в большом стакане с колой. Он еще учился в школе, а уже стал частью взрослого мира. Сами понимаете, мне не требовалось описывать собственный трудный случай: он являлся сюда почти каждый вечер.

Сегодня я, как обычно, подала мужу колу. Он, как обычно, следил за каждым моим движением. Когда Рокки вышел в зал на перерыв, чтобы сделать уроки, я принесла ему тарелку жареного картофеля, и он в благодарность улыбнулся.

– Перестань пялиться на мою жену! – заорал Тристан.

Шестеро человек, находившихся в зале, тут же на него уставились. Рэй вышел из кухни проверить, все ли нормально.

Сгорая от стыда, я подошла к столику Тристана и прошипела:

– Да что с тобой такое? Он же ребенок! Мальчишка, который пашет на дерьмовой работе, чтобы поменьше встречаться с козлом-отчимом. Оставь его в покое.

– Прости, – сдулся Тристан и перед Рокки тоже извинился.

Я поймала взгляд Пэм: она все понимала. Еще одна сцена, о которой я не расскажу ни Джейн, ни бабуле, ни тете Вале, но Пэм-то это видела. От нее ничего не скроется.

– Он плохо с тобой обращается. Ты уже думала о разводе? – прошептала Пэм, когда мы пошли с новыми заказами на кухню.

– В последнее время все чаще и чаще.

– Он больной, – продолжила Пэм.

– Больной? Ты имеешь в виду, неуверенный в себе?

– Не совсем. С ним явно что-то не так. Он на тебе как будто помешался. Может, мне стоит позвонить Скиту и попросить наставить твоего муженька на путь истинный.

Я благодарно кивнула.

– Как ты собираешься продержаться два года? – спросила она.

Я обреченно пожала плечами.