– Понимаю, – он обнял меня и поцеловал в висок.


                  * * * * *

В понедельник утром, как только Тристан усвистал на работу, я набрала свой старый домашний номер. Чтоб вы знали, гэц меня не кусал, но мне дико нужна была хоть какая соломинка, чтоб за нее подержаться, дико нужно было услышать бабулин голос.

На этот раз линию ничто не засоряло.

– Бабуль, расскажи о своей маме.

– Мама была красавицей, но после того, как овдовела, больше замуж так и не вышла. А значит, мы были крайне бедные, потому что выживали на одну только ее зарплату. Когда мне исполнилось шестнадцать, я пошла работать на фабрику. Жизнь тогда была очень тяжелой. Мы во всем нуждались и постоянно голодали. Помню, с сестренкой Стасей мы ловили рыбу на леску с крючком из проволоки. Как же ж мы гордились, если удавалось хоть что-нибудь съедобное выудить.

Безо всяких помех мы с бабулей проговорили почти час, будто я вернулась домой и мы снова сидели на нашей кухне. Только на этот раз говорила в основном она, а я слушала.

– Бабуль, вот я никак не могу понять один момент, насчет религии…

Сама не знаю, про что я это спросила. Может, про то, каким образом бабуля в Одессе из еврейки стала украинкой. Или почему. А может, я спрашивала ее про то, кто она есть. Или пыталась разобраться, а кто я сама такая.

Бабуля вздохнула:

– С чего же начать, заинька? Мы с соседом Изей поступили на фабрику в один и тот же день. И работали рядом, единственные евреи на всю фабрику. Изя влюбился в девушку по имени Инна. Его родители не были шибко счастливы за такой выбор сына, но дело-то было сразу после войны. В каждой семье оплакивали потери, все голодали, все нуждались. И родители Изи позволили ему жениться на его украинке. В те дни свадьбы гуляли скромно – семьи не могли себе позволить накрыть стол для оравы гостей. Изя расписался в субботу и уже во вторник вернулся на работу. Но вернулся совсем другим человеком, потому что, сменяв паспорт, назвался Игорем и взял фамилию жены. И не только лишь он так делал. Глядя на него, я и узнала про возможность поменяться вместе с документами. Мы с тем Изей всю жизнь проработали вместе. Он тоже расстроился, когда мою умницу-дочку не взяли в университет только через то, что она еврейка. А потом я стала хвалиться, какая уже ты у меня умная, тут-то он и предложил мне подправить документы, чтобы хоть у тебя появился шанец получить достойное образование. Двоюродная сестра его жены, та самая, которая самому Изе документы выправила, уходила на пенсию через неделю и готова была для меня постараться за тысячу рублей, а Изя предложил внести половину от той суммы. У меня даже времени на подумать не оставалось. Ты тогда была маленькой, но мне хотелось, чтобы хоть у тебя получилось нормально пожить. Может, я тогда и ошиблась. До сих пор не знаю. Но ты пошла учиться в университет и получила диплом.

– Но веруешь ли ты, бабуля? И во что ты веруешь?

– Верую?

И дальше тишина.

Недослышала мой вопрос? Или не хочет отвечать? Или просто не стоит затрагивать эту тему?

– На что это похоже – расти еврейкой? – попыталась я зайти с другого бока.

– Ну, в смысле религии нас с сестрой особо не воспитывали, как и наших подруг. Может, будь мы мальчиками, нас бы чему-то такому и учили. Пока росла, я и в мыслях не держала какую-то религию или веру. Такие вопросы в нашей семье никогда не спрашивались. Мама была скрытная, а мы со Стасей старались уважать ее чувства.

– А ты сама? Как насчет тебя?

– Может, там в Америке все и по-другому, – тихо ответила она после тяжелого вздоха. – Может, там ты сперва американец, а только потом еврей. Здесь же, в Украине, нельзя быть и евреем и украинцем зараз, а только кем-то одним. Я здесь родилась и жила со всеми наравне, но все равно не считалась ни украинкой, ни полноценной гражданкой, пока не подменила документы. Такие вот дела. Потому-то я и хотела, чтоб ты уехала из этой дурки насовсем. Чтоб кругом тебя не стояли люди, навроде той же Ольги, которые улыбаются тебе в лицо, а потом, стоит отвернуться, тычут ножом в спину.

– Расскажи про иконы. Зачем их тебе так много? – перебила я, возвращаясь в прежнее русло. Мне больше никогда не хотелось даже думать про бывшую подругу.

– А, иконы… – Она вздохнула. – Я нарочно никому не рассказывала, что сменила документы. Но люди сами прознали. Одесса ведь как деревня, где все про всех знают. Однажды вечером иду я с работы, а под дверью лежит небольшой сверток. Я взяла его и внесла в квартиру. Внутри была икона, небольшая дощечка с ликом какой-то святой. Она мне показалась спокойной и по-доброму внимательной. В нижнем левом углу было что-то написано на старославянском. Понимаешь, какой-то человек подложил мне ту икону на порог, совсем как в древности клали чеснок на могилу упыря. Словно предупреждение или осуждение, словно говоря: «Я про тебя всю правду знаю». Но я не потому оставила ту икону. Глядя на нее, я подумала, что эта женщина много повидала и страданий, и потерь. И поставила ее на видное место на нашей книжной полке. А потом принесли еще одну икону, и еще. Всегда с записками: «Брехунья! Прихильница! Двурушница!» Не знаю, кто их притаскивал, но при взгляде на лики святых я почему-то успокаивалась и могла жить дальше. И до сих пор они мне говорят, что я-то свое отжила, а тебе, деточка, здесь жизни не будет, что тебе нужно отсюда уезжать.

Ну и как я могла после такого выложить бабуле, что мечтаю вернуться домой?


                  * * * * *

Через месяц, получив счет за телефонные переговоры, Тристан швырнул его передо мной на кухонный стол.

Hide-hid-hidden.

– Как ты могла? – завопил он. – Я же говорил, что у нас совсем нет денег, а ты за моей спиной стала звонить еще больше? Наболтала на четыре сотни долларов! Да это в два раза больше обычного! Черт! Ты сумасшедшая. Или тупая. Я уже не знаю, какая ты!

Leave-left-left.

Тристан принялся швырять на стол квиток за квитком. Выписки с банковских счетов – все уже просроченные. Телефонные счета за то время, когда он за мной ухаживал. Счета за пользование кредитной карточкой.

– Звонки на Украину. Билеты в Будапешт, мой и твой, рестораны и отель в Будапеште. Ноутбук и поездка в Одессу. Твой билет из Одессы в Сан-Франциско.

Мама дорогая, да он тысячи в валюте на меня выбросил. Еще даже до нашей встречи. Конечно, я замечала, что влетаю ему в копеечку, но увидеть весь мой долг перед ним вот так вот черным по белому… Тут хоть стой, хоть падай от тяжелой мысли, что мне нипочем не покрыть все эти затраты.

– Ты меня разорила. Мне пришлось занимать у Хэла, когда я полностью опустошил свои кредитки. Нет больше никаких денег платить по твоим чертовым телефонным счетам! Или за твои увеселительные поездки в Сан-Франциско по пять сотен каждая. Гостиницы стоят денег. Бензин стоит денег. Мы разорены. Ты знаешь, что значит это слово? Разорены!

Я кивнула.

– Я от многого отказался, чтобы ты сюда приехала и здесь неплохо жила, так что теперь твоя очередь чем-то жертвовать. Понимаю, это совсем не похоже на работу твоей мечты, но в Паломе требуются помощники сиделок. Да и в кафе всегда нужны дополнительные руки. Если мы хотим, чтобы у нас была семья, нужно откладывать деньги. – Он схватил меня за подбородок: – И больше никаких телефонных разговоров, договорились?


                  * * * * *

На следующее утро, когда Тристан уехал на работу, я позвонила на прямой номер Дэвиду.

Tell-told-told.

Сама не знаю, с какого перепуга я такое учудила. Может, я действительно спятила?

– Слушаю, – энергично ответил Дэвид, как настоящий одессит. Одним русским словом.

Это меня приятно удивило. Я за него загордилась. Дэвид приспосабливался. И ему нравился наш язык.

– Слушаю, – повторил Дэвид.

Я ничего не сказала в ответ: тоже слушала его.

– Кто это? Откуда вы взяли этот номер? – напористо спросил он уже по-английски.

Я вздохнула:

– Дэвид.

Ничего не могу с собой поделать, но я по нему соскучилась.

– Дарья, – прошептал он. – Это ты?

По моим щекам покатились молчаливые слезы.

– Дарья, где бы ты ни была, возвращайся домой.

Я всхлипнула.

– Тебе нужны деньги? Я тебе вышлю, скажи только, где ты. Возвращайся домой. Я скучаю по тебе. Ты мне нужна.

Я вас умоляю! Домой. Скучаю по тебе. Ты мне нужна. Я бросила трубку, опасаясь, что, как попугай, повторю за ним его же слова: возвращаюсь домой, скучаю по тебе, ты мне нужен. Тристан прав: мне нужна работа, нужно какое-то занятие, пока с концами крышу не унесло. Я выбежала из дома, понимая, что если останусь около телефона, то обратно наберу номер Дэвида и все ему начистоту выложу.

Сиднем сидеть дома было невыносимо. Я уже по несколько раз выдраила каждую поверхность, даже окна. Испробовала все рецепты из поваренной книги «Готовим без лишнего жира». Пересмотрела все фильмы Тристана («Крепкий орешек I, II, III», «Звездные войны I, II, III», «Индиана Джонс I, II, III», «Рэмбо I, II, III», «Рокки I, II, III, IV»). Десятки раз перечитала все свои книги. Я брала листок и писала: «Дорогая Джейн. Прости за молчание. Ты была абсолютно права, а я ошибалась и просто не хотела этого признавать». А потом рвала то письмо, бросала клочки в камин и смотрела, как они горят.

Джейн запросила из ближайших университетов информацию по обучающим программам. Я пролистала каталоги Беркли и Стэнфорда, уважительно прикасаясь к гладким глянцевым страницам с фотографиями счастливых студентов. Но если нам не хватает на оплату телефонных переговоров, где взять деньги на образование? Даже если я умудрюсь получить кредиты и гранты, о которых рассказывала Джейн, Тристан все равно не спустит меня с короткого поводка, не отпустит меня от себя.