– Настоящий английский фарфор. Как и чашки. Когда мы поженились, его родители проявили большую щедрость. Они боялись, что Стив никогда не остепенится.

– А почему?

– Когда мы познакомились, он вел жизнь настоящего плейбоя. Частенько захаживал в тот дом, где я нянчилась с детьми, потому что мой наниматель был его коллегой. Там постоянно устраивали вечеринки у бассейна. Стив приглашал меня куда-нибудь с ним сходить, но я всегда отказывалась. Не хотела тратить время на несерьезного человека.

– А как же вы поженились?

– Моя виза истекала, и я с нетерпением ждала встречи с родными. Мы целый год не виделись, а разговоры по телефону – совсем не то.

– Прекрасно тебя понимаю, – согласилась я.

– И вдруг он предложил мне выйти за него. Я посмеялась, посчитав, что он так шутит. Мне казалось, что он просто не способен на такой серьезный поступок. Но он меня переубедил, и вот мы здесь, женатые и безумно влюбленные.

– Замечательная история. – Я порадовалась за нее, хотя этот сказочный сюжет не мог не вызвать у меня зависти. Ведь именно такой жизни я хотела для себя. Уставившись на свою чашку, я постаралась проглотить подступившую к горлу ядовитую желчь. – Какой тонкой работы эти чашки.

– Никогда их здесь не доставала, – призналась Анна. – Местные любят дешевые кружки. Китайское барахло. Я же предпочитаю настоящий фарфор.

– Они просто боятся разбить такую красоту.

Хозяйка подала на стол шоколадные пирожные и польское сахарное печенье. Я взяла того и другого и сказала:

– Спасибо за хлопоты.

– Какие тут хлопоты, – улыбнулась она. – Одно удовольствие.

– А как все обстоит… на самом деле? – спросила я. Под ее улыбкой мне рисовались какие-то напряги: с мужниной родней, с работой, с самим мужем…

– Я люблю Стива, мне здесь очень нравится. Я рада, что мы переехали в деревню. Жизнь прекрасна! А как дела у тебя?

Ага, перевела стрелку.

Поскольку Анна шлифовала мне уши, то и я слабала тот же мотивчик.

– Отлично. Просто отлично. Лучше не бывает.


                  * * * * *

Все эти недели Тристан с меня глаз не спускал. Я пыталась ему улыбаться, но получалось неубедительно. Пыталась смеяться его шуткам, но выходил лишь вздох. По ночам в постели я обнимала подушку, поворачивалась спиной к мужу и принимала позу зародыша. Тристан проявлял терпение. Каждый вечер мыл посуду. (Ну, ставил тарелки в посудомоечную машину.) Пылесосил. Заказывал на дом пиццу с сыром. Спрашивал, не нужно ли разжечь камин. Я пожимала плечами. Он даже интересовался, не хочу ли я научиться свистеть. Нет, свистеть я была совсем не в настроении.

Каждую неделю я звонила бабуле и разговаривала с ней хотя бы по пять минут. Но не хотела грузить ее своей хандрой. Не хотела ее волновать. Да и что я могла ей рассказать про свои чувства, если себе самой не умела их объяснить.


                  * * * * *

Как-то раз муж вернулся домой, я оторвалась от книги, которую, по правде, и не читала, а он, лыбясь от уха до уха, позвал меня выйти на крыльцо. Я вышла и увидела на подъездной дорожке небольшую белую машину.

– Это тебе, – пояснил Тристан. – Коробка-автомат, так что научишься водить без проблем.

– Вау! – воскликнула я, используя привычное ему междометие, и обняла его. Первое спонтанное объятие за долгое время. Обычно это он начинал меня лапать.

– Машине десять лет, – признался Тристан извиняющимся тоном, – но у «тойот» вечные двигатели. Хочешь прямо сейчас прокатиться?

Он показал мне, как поворачивать ключ, жать на тормоз и ставить рычаг коробки передач в положение «задний ход». Показал, как подавать назад, делать разворот на месте и дальше ехать вперед. Мы прокатались целый час. Я вас умоляю, это был никакой не подарок, а жест доброй воли. Магарыч. Взятка. Но при всем при том я уже несколько месяцев не чувствовала себя так замечательно, так свободно.


                  * * * * *

Джейн продолжала названивать. Интересовалась, как я поживаю, подружилась ли с кем-нибудь. Я на все вопросы отвечала в положительном смысле, но правда заключалась в том, что большую часть своей жизни в Эмерсоне я проводила наедине с собой или с Тристаном. После моего приезда он, самодовольно надув щеки, провел меня по главной улице, где представил владельцу бара и организатору местной бейсбольной команды Филу, Джозефу с пожарной станции, а также отставной секретарше Луизе. Он хвастался, что я «создаю пробки». Потом жители деревни приносили разную еду, чтобы поприветствовать меня и поздравить Тристана. Но после знакомства я больше ни с кем из них не виделась. Я ждала и ждала, когда же кто-нибудь из местных снова к нам заглянет, а потом решилась сама пойти на контакт.

В воскресенье я пригласила на кофе Молли и Серенити. Тристан по плану должен был смотреть какую-то игру с Тоби.

– Милые мои, вы понятия не имеете, как мне не хватает взрослых разговоров, – пожаловалась Молли. – Не поймите превратно, растить детей здорово. – Она улыбнулась и указала на свои растрепанные волосы и бледное лицо. – Но вот уже десять лет мне не хватает времени на макияж и прическу.

Мы посмеялись, но она говорила вполне серьезно. Действительно, несмотря на облегчающую жизнь современную бытовую технику, Молли пахала с утра до вечера. Она возила старшенького с американского футбола на футбол европейский, чтобы нарабатывал практику. Ее сын Фарли проводил в школе только полдня, а маленькие близнецы постоянно расползались в разные стороны, и все они требовали присмотра и ухода. А ведь кроме детей ухода требовали еще дом и двор. Плюс бесконечная готовка. Когда бы я ни позвонила, в трубке слышался звон кухонной жизнедеятельности. Я представляла, как Молли зажимает телефон между ухом и плечом, а обеими руками разгружает посудомоечную машину, чтобы затем заново ее заполнить тарелками с недавнего ужина. Приглашая на кофе, я надеялась устроить ей небольшую передышку.

Мы сидели за обеденным столом, который я застелила привезенными из дома льняными салфетками. Они были вышиты синими и желтыми нитками под цвет украинского флага. Желтый символизировал наши пшеничные поля – в конце концов мы были житницей всего бывшего Советского Союза. А синий символизировал высокое ясное небо. Я подала испеченный по бабулиному рецепту белый фунтовый кекс с кремом, а Молли разлила по чашкам крепкий черный кофе. Мои новые подруги принялись делиться местными сплетнями: кто купил дом Джонсона, кто раскошелился на новый холодильник, кто планировал переезд в Лас-Вегас. Если я не распознавала какое-то слово, то легко угадывала смысл по интонации. Радуясь сложившемуся женскому царству, я начала немножко расслабляться. Эти американки ничегошеньки от меня не добивались. Их глаза были приветливыми и понимающими, а фигуры – пухленькими, мягкими и округлыми. Никаких острых граней или резкой критики. Хотелось сплести с ними руки и положить голову на дружеское плечо, как с любимой бабулей.

А еще хотелось их поспрашивать про мои отношения с Тристаном (нормально ли, что он звонит чуть не каждый час и стремится проводить со мной все свободное от работы время?), но Молли была его подругой, поэтому я достала фотографии бабули, Черного моря, одесской оперы и филармонии (в нашем всемирно известном оркестре дирижировал американец Хобарт Эрл). Я рассказала им, что у нас наипрекраснейшие в мире пляжи. Золотой песок ласкают теплые волны. Под солнцем море пестрит, как узор калейдоскопа, – синее, зеленое, серебристое.

– Почему же ты покинула такой прекрасный город? – спросила Серенити, рассматривая волны на картинке.

Ойц, я не знала, что ей ответить. Этот вопрос как гвоздь забился мне в голову. Может, пуститься в объяснения насчет слабой украинской экономики? Описать, как трудно найти в Одессе приличную денежную работу? Вон наш Хобарт, великий дирижер, получает лишь пятьдесят долларов за целый месяц. А поймут ли меня эти женщины из страны всеобщего изобилия? А понимаю ли я сама, что сорвало меня с места? Предначертание или мой собственный свободный выбор? А может, меня кто-то подталкивал? Или тянул? Бежала ли я от своей судьбы или ей навстречу?

– Просто она влюбилась, – ответила за меня Молли, мудро не уточняя, влюбилась ли я в Тристана или в Америку. – Тебе повезло, – продолжила она. – Поначалу всегда цветы и поцелуи. Но с каждым годом все усложняется и усложняется. И Тоби мне жизнь ни капельки не облегчает. К примеру, на днях Фарли отказался чистить зубы. Когда я попросила Тоби о помощи, он сказал Фарли, что если тот будет безропотно чистить зубы пять дней подряд, добрый папа купит ему хомяка. Теперь мне вдобавок ко всему прочему приходится еще и клетку выгребать. Если так дальше пойдет, совсем скоро станем подкупать сына, чтобы тот делал домашнюю работу.

Следующей изливала душу Серенити. Она мучилась сомнениями. Ей хотелось жить со своим парнем, но не хотелось оставлять свой дом. Что-то ее удерживало. Знакомые ощущения. Что же это такое? Нервы? Или инстинкт самосохранения?

Вопрос так и не удалось прояснить. Хлопнула входная дверь.

Cling-clang-clung.

Получаса не прошло, а уже вернулся Тристан. Ну как тут не взвыть. Нечестно! Нечестно!! Даже часика не удалось выкроить для самой себя. Я еще надеялась, что он просто что-то возьмет и обратно уйдет или, по крайней мере, закроется в кабинете, но нет, куда там. Он встал во главе стола и произнес «О, кекс!» тоном первооткрывателя (перед уходом он уже сжевал большой кусок), а потом уселся, словно не замечая нашего неловкого молчания.

– Не понравилась игра? – спросила Молли. – Обычно ты остаешься на весь вечер.

– Я ведь больше не холостяк. Решил посмотреть, чем вы, девчонки, тут занимаетесь.

– Девчачьими разговорами, – вздохнула Молли. – Всего лишь девчачьими разговорами.