Наверное, я должен кое что рассказать о себе. Я учитель в школе. Преподаю естественные науки детям в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет. А еще я возглавляю отряд скаутов: на досуге обучаю мальчишек разным навыкам, например, как разбить палатку или как вести себя на охоте. Как видишь, мне очень нравится преподавать и нравятся дети».

Что ж, это огромный плюс в его пользу.

«Я никогда до сих пор не делал ничего подобного...»

Мистер Хэрмон вошел в свой кабинет и схватил со стола стопку папок.

– Таких упрямых женщин, как ты, я еще не встречал.

– Лбом стену не прошибешь, – пробурчала я себе под нос, но в том числе и для шефа. Иными словами, не связывайся с упрямцем. И сам не упрямься.

Пожалуй, пора убираться из этой конторы и даже из Одессы. По такому случаю Сан-Франциско неожиданно показался заманчивым вариантом. Я немедленно написала ответ.

Час спустя мистер Хэрмон вышел из переговорной и как ни в чем не бывало сказал:

– Знаешь, я тут подумал, что нашему офису требуются некоторые перемены. Я даже предположить не мог, что этот филиал просуществует дольше месяца, поэтому вопросы интерьера меня не занимали. Но прошло уже больше года, а мы все еще держимся на плаву. Как посмотришь на то, чтобы добавить немного картин?

– Хорошо, – кивнула я и сделала новую пометку в списке хозяйственных дел. – Я этим займусь.

– Нет, нет, тебе же некогда. Я сам.

Следовало сразу сообразить, что мистер Хэрмон что-то прячет в рукаве своего пиджака от «Гуччи». Он же никогда не вызывался делать дополнительную работу. Он и от положенной-то работы филонил всеми силами.

На следующий день я шагала к своему столу по коридору, все стены которого были увешаны картинами. Брызги желтого на черных пятнах имели табличку «Синяк». Полотно, равномерно закрашенное голубой краской, называлось «Небо». Даже не глядя на подпись художника, я знала, кто сотворил эти постмодернистские шедевры. Оля. На карточках, воткнутых между холстом и рамой, значились цены. Сто долларов, семьдесят пять, сто пятьдесят. Неслабые запросы для страны, где люди получают в среднем по тридцать баксов в месяц.

У нас не говорят «последняя соломинка». Которая будто бы ломает спину верблюда. Никто же не держит дома верблюдов, так чего за них говорить? Мы употребляем оборот «последняя капля». Подразумевая ту каплю, которая переполняет чашу терпения. А чаша терпения есть у каждого. Так вот, в моем случае последней каплей стала повешенная напротив моего стола картина размером метр на метр, на которой был изображен высокий красный каблук, втаптывающий что-то червеобразное в землю. Да то ж меня, но нарисованную в виде сигаретного окурка, – опознала я, приглядевшись. «Внезапная смерть». Всего-навсего двадцать долларов. Вот ведь дрянь! И ее хахаль ничем не лучше. Как он мог такое допустить? Я отправилась на кухню, чтобы не видеть этой кошмарной мазни. Там тоже висели полотна, тоже бездарные и убогие, но, по крайней мере, без карикатур на меня. Я ждала мистера Хэрмона. Чаша моего терпения вконец переполнилась.

В десять часов он явился с улыбкой на лице.

– Ну, как тебе? Согласись, эти картины чудесно оживляют помещение, да?

– А вы видели мой портрет? – Я схватила шефа за галстук и потащила по коридору в приемную, где указала на оскорбительную шпильку.

Он прищурился.

– Но это не ты.

– Не травите баланду, – отрезала я, вспомнив морской загиб, подслушанный у одного из наших судовых капитанов. – Снимите это художество.

– Ольга подумала, что это полотно тебе понравится больше прочих, и настояла, чтобы его повесили перед твоим столом.

– Сразу видно, что она подумала.

– Тут нет ничего особенного, – отмахнулся он.

– Вам легко говорить, не вас же в виде окурка плющит под ее каблуком. Хотя, судя по вашему поведению, как раз вам там самое место.

– Хватит! Картина останется там, где висит, – рявкнул он, ушел в переговорную и захлопнул за собой дверь.

Да чтоб он сдох! Я огляделась вокруг. Мама дорогая! Меня взяли в кольцо фотографии этой сучки с ее бульдогом и ее живописные испражнения. Я застонала. Ну за что мне сплошная головная боль?

Через пару минут позвонила дочь Хэрмона, Мелинда. Я взглянула на дешевую «Внезапную смерть» и без колебаний ответила:

– Да, ваш отец здесь, сейчас соединю. Но позвольте мне сначала вас поздравить...

Я была в таком бешенстве, что не думала о последствиях. А просто хотела пырнуть его побольнее.

– С чем поздравить? – спросила Мелинда.

– О, дорогая, а разве отец еще не сообщил вам о своей помолвке?

Тут она начала голосить, и я прокричала:

– Хэрмон, это вас.

Мое к нему уважение давно разбилось вдребезги на две половинки: «мистер» и «Хэрмон». Но я изо всех сил соединяла их обеими руками.  А сегодня мои руки опустились и я впервые обратилась к нему без уважительной приставки «мистер». Впервые ушла из конторы до окончания рабочего дня. И впервые пробила кулаком произведение искусства.


                  * * * * *

На следующий день, идя на работу, я не волновалась. Я знала, что Хэрмон не заговорит со мной ни о дочери, ни о злосчастной картине – он ненавидел ссоры даже больше, чем моя бабуля ненавидела пыль. Но я также знала, что наши с ним дни сочтены и своей дурацкой выходкой я сама же ж и запустила обратный отсчет.

Йокаламене! Впервые с того дня, когда Хэрмон завалил меня на стол, он пришел раньше меня. И даже сварил кофе. Я оценила этот жест, тем более что по правилам вежливости из нас двоих именно мне следовало сделать первый шаг к примирению. Шеф поставил на поднос кофейник, чашки, шотландское печенье и сахарницу. Потом отнес все это в переговорную и уселся во главе стола. Я села справа.

Разлив кофе по чашкам, я ждала, когда он заговорит.

– Я не сержусь на тебя за то, что ты сообщила Мелинде о моем обручении с Ольгой. Кстати, прости, что тебе я об этом не рассказал. Хотя, похоже, ты узнала новость даже раньше меня.

– Я видела кольцо.

Именно этого я всю дорогу хотела: чтобы Хэрмон переключился с меня на кого другую. Тогда через что я сейчас такая несчастная? Через гавканье Оли? Через то, что она никогда не была мне подругой? Через то, что завидую, раз она выходит замуж, а я никак?

– Спасибо, что познакомила меня с Ольгой. Я рад заботиться о ней и о ее детях. – Шеф изучал свою белую фарфоровую чашку, привезенную из Франции. – Тебе со мной пришлось нелегко. Особенно вначале. Прости меня. За все.

Я не нашлась, что на это ответить. Никогда не ждала от него извинений. Никогда не думала, будто он испытывает к Оле настоящие чувства.

Хэрмон продолжил:

– Я хочу, чтобы ты знала, насчет тех слов...

«Безусловно, спать со мной – лучшая составляющая этой работы». Памятная фраза повисла в воздухе.

– На самом деле я не такой. До этого я никогда никому не говорил ничего подобного... Просто в свой первый вечер в Одессе я встретил одного типа, Скелтона, и он сказал...

Я застонала. Только не Скелтон. Кто угодно, только не он!

Теперь все встало на свои места. Одесса – большая деревня. Тут все друг друга знают. И как в каждой деревне, имеется свое чмо. Наше чмо – тот самый Скелтон, громогласный и краснолицый рыжий жлоб, владелец ресторана «Текс-Мекс», в котором отирались все, кто хоть сколько-то при деньгах: миссионеры, бандиты, мореманы, мажоры. Не сомневайтесь, он открыл ресторан лишь за тем, чтобы клеить бедных официанток и пьяных клиенток. По пятницам он устраивал «Ночь мисс “Текс-Мекс”» с конкурсом красоты среди посетительниц. К нам Скелтон явился с техасщины, чтобы самолично сплясать на могиле Советского Союза. Таки да, женщины спали с ним, нацелившись на дальнейшую свадьбу. Но такое происходит повсюду.

– Как вы могли поверить Скелтону? – завопила я.

– Ну как… Не знаю. Я только приехал и в первый же вечер встретил его в казино. Он показался мне компанейским малым и вроде как разбирался в том, что здесь и как делается.

«Казино»! Это такое одесское название для борделя.

Воображаю себе это кино. Два пьяных мужика глазеют на стриптизерш, которые крутятся на шестах под грохот русского рока. Хэрмон – потерянный нульсон в смазке, прибабахнутый Одессой. Он не владеет языком, а значит, не может ни прочесть уличные вывески, ни разобрать меню, ни чего-нибудь заказать или попросить. И рядом крутой Скелтон – тертый калач, который рад-радехонек поделиться опытом, надавать новому приятелю отвратных советов, залить ему глаза выпивкой и внушить в корне неверные представления об Одессе и об ее жителях. Так и вижу, как Скелтон влечивает Хэрмону, мол, все женщины здесь легкодоступны и горят желанием совмещать работу и удовольствие. Мол, в этом городе можно получить все, что пожелаешь, и без особых усилий.

– Как бы там ни было, он сказал...

– Поверить не могу, что вы послушали Скелтона, – не унималась я. – Он же явный идиот. И вы идиот!

– Да, я знаю.

– То, что вы поступали по указке Скелтона, не служит вам оправданием. Человек вашего положения... То, что вы сделали...

Нет, в его заграничную голову не влезет, каково это – одновременно бояться и идти на работу, и лишиться ее. Стоит ли ему дальше разжевывать? Я покачала головой.

– Я все осознал и не пытаюсь оправдываться, а лишь хочу сказать, что в начале я в тебе ошибался. Точка. После того инцидента в этой самой комнате я счел за лучшее установить между нами дистанцию, чтобы хоть этим выразить, как я сожалею о своей безобразной выходке. Поэтому-то я и не спешил в контору или приходил сюда с твоей подругой. Так я давал тебе понять, что здесь ты в безопасности и можешь спокойно работать.