— Ариэль?

Я остановилась и посмотрела на нее.

— Как Ник?

— Не могу сказать. Я его не видела.

— Ни разу? — удивилась Адриенна. — Неужели таково распоряжение Тревора?

Когда я кивнула, она отвела глаза и посмотрела куда-то мимо меня.

— Значит, началось, — сказала она так тихо, что я едва расслышала ее.

— Что вы хотите этим сказать?

— Хочу сказать, что его держат в заточении, конечно. Это то, чего я опасалась больше всего.

— Но ведь вы этого хотели? Она покраснела.

— Не совсем так. Я не питаю к нему ненависти. Неважно, что он сделал. Думаю, Ник никогда не хотел обидеть меня намеренно. Да, я в этом уверена. И, если бы было средство помочь ему, я бы пошла на что угодно.

— Вы понимаете, что говорите?

Адриенна вскочила на ноги с такой энергией, какой я прежде в ней не замечала.

— В таком случае сделайте это, — сказала я ей. — Убедите Тревора разрешить мне присматривать за вашим братом.

Минуты шли, минуты, которые казались мне вечностью. Она смотрела на меня, потом перевела взгляд на ребенка у меня на руках. И, когда ее острый взгляд снова остановился на моем лице, она кивнула.

Адриенна сдержала слово.

— Я хотела бы увидеть Николаса, — объявила она Тревору, стараясь перекричать ребенка, принесенного на прием матерью, щечки малыша пылали от жара.

Я не вступала в их разговор, стараясь выглядеть настолько незаинтересованной, насколько возможно. И тогда я заметила мистера Дикса, сидящего на своем обычном месте возле книжного шкафа. Увидев меня, он улыбнулся.

— Вижу, что кровопускание не помогло, — сказала я ему.

— От него у меня пропал аппетит, — ответил старик.

— Опять болит голова?

— Нет, теперь живот. Дело всегда было в этом, и я не понимаю, как кровопускание могло помочь моему чертову брюху.

Я приложила ладонь к его лбу и спросила как можно равнодушнее:

— Вы видели мистера Брэббса?

— …Он у Мэри Фрэнсис уже два дня, не выходит от нее. Она едва жива. Два дня назад погрузилась в спячку и еще не пришла в себя.

Я приподняла его голову и заглянула ему в глаза:

— А что с Мэри?

— Она потеряла зрение, ноги у нее отнялись и, если вы поймете, что я имею в виду, все остальные органы уже отказывают.

Порфирия . Я велела ему открыть рот и высунуть язык.

— Вы говорите, она внезапно впала в забытье? Он попытался кивнуть.

— Это необычно, — заметила я.

— Как мой язык?

Я с улыбкой покачала головой:

— Ваш язык в отличном состоянии, мистер Дикс — Понизив голос, я добавила: — Но на вашем месте я бы поспешила уйти из этого дома как можно скорее, чтобы Уиндхэм не открыл следующего кувшина с пиявками.

— А как насчет моего живота, девушка?

— У вас глисты, мистер Дикс. Отправляйтесь домой и примите две дозы каломели : одну утром, другую вечером, и продолжайте принимать ее в течение пяти дней.

Когда он соскользнул со своей табуретки, я спросила:

— Док Уиндхэм навещал вашу приятельницу Мэри?

— Да, навещал на прошлой неделе. Он приехал верхом, как только его вызвали.

— Он навещал ее регулярно?

Порфирия — заболевание, заключающееся во врожденном нарушении обмена веществ и связанное с патологическими изменениями нервной и мышечной ткани.

Каломель — препарат ртути, широко использовавшийся в медицинских целях.

— Да, обычно два раза в неделю.

— Она страдала от болей?

— О да, и он давал ей лауданум, чтобы снять боль. — Понизив голос, мистер Дикс добавил: — Может быть, он и не такой хороший врач, как док Брэббс, но у него доброе сердце, и он старается облегчить страдания пациентов.

Отворив дверь, он обмотал шею шарфом, закрыв им уши, и вышел на солнечный свет. Я прошла немного вместе с ним и бросила взгляд на деревья, стоявшие по краю сада. В первый раз после инцидента на кладбище я подумала о той ночи, когда шла по следам в гущу этих деревьев. Слегка потрогав шишку на затылке, полученную при падении, я вернулась в дом.

Ребенок все еще кричал и извивался на коленях матери, когда я подошла к Тревору и Адриенне, и услышала, как он сказал:

— У меня нет времени спорить с тобой, Адриенна. Повторяю тебе ради твоего же блага — держись от него подальше. Встреча с ним только расстроит тебя.

— Это расстроит меня не больше, чем я уже расстроена, — ответила Адриенна. Она бросила взгляд на меня, потом снова обратилась к Тревору: — Я все-таки хотела бы повидать его.

— Тебе не следовало бы оставаться наедине с Ником, Адриенна. Он не отвечает за свои поступки.

— Со мной будет Ариэль. — Она протянула к нему руку: — Пожалуйста, дай мне ключ.

Больной ребенок испустил душераздирающий . Тревор поморщился, покопался в кармане жилета и извлек ключ.

— Если ты заметишь в нем хоть какие-нибудь признаки того, что он становится буйным…

— Тогда мы уйдем.

Она взяла меня за руку, и мы вышли из кабинета. Однако, оказавшись в коридоре, а потом на лестнице, Адриенна уже не производила впечатления отважной и уверенной.

— Боюсь, я не способна на это. Идите к нему одна.

Я решительно протянула руку за ключом.

— О, я этого не вынесу, — пробормотала она, закрывая лицо руками.

— Вы можете остаться в коридоре. Дайте мне ключ, пожалуйста.

— Но что, если он станет буйным?

— Не станет.

— Но…

Я повернулась к ней.

— Он не безумец. Я отказываюсь верить этому. Возможно, он запутался. Возможно, сердит. Может быть, напуган? Почти наверняка напуган. Но я не сомневаюсь в его здравом уме, как в своем собственном. Пожалуйста, дайте мне ключ. И покончим с этим.

Адриенна вложила его мне в руку, с силой нажав на ладонь.

Я подошла к его двери. Моя рука дрожала, не стану этого отрицать. Не стану отрицать и того что много часов я лежала в тишине своей комнаты вспоминая его лицо, когда он принял меня за Джейн. Какая ненависть засверкала в его глазах! Какое отвращение я услышала в его голосе! Человек, который сжимал руками мое горло, едва ли был тем же самым, что занимался со мной любовью, который был со мной так нежен два года назад.

Я повернула ключ и в следующую минуту оказалась в комнате.

Было около полудня, но в этой отрезанной от мира комнате было темно. Прежде чем шагнуть дальше, мне пришлось подождать, пока мои глаза привыкли к темноте. Это была огромная и пышная комната с высоченными потолками, бархатными драпировками и старинными гобеленами на стенах. Между двумя окнами помещалась резная кровать орехового дерева.

Меня окружило странное безмолвие, тишина, полная ожидания. Кровать была пуста, как и стул перед огромным письменным столом. Только повернувшись, я увидела Николаса. Он сидел в тени на неудобном стуле с жесткой прямой спинкой и наблюдал за мной.

Я вглядывалась в его лицо, ища признаки отчаяния или подавленности. Ничего подобного заметно не было. Поэтому я осторожно приблизилась к нему, стараясь разглядеть в тени его лицо.

— Милорд, — прошептала я, — как вы себя чувствуете?

Николас не ответил.

— Он нас не узнает, — сказала за моей спиной Адриенна. — Он даже не слышит нас.

Я заметила, как расширились его глаза при звуках голоса сестры.

— Он нас слышит, — сказала я.

— Не могу видеть его в столь плачевном состоянии. Что нам делать?

— Лучше не говорить об этом в его присутствии. Вы окажете нам большую услугу, если оставите нас вдвоем.

— Но это невозможно. Тревор сказал…

— Я знаю, что сказал Тревор, — парировала я, поворачиваясь к ней. — Адриенна, ему нужно общество, а не одиночество.

— Все-таки лучше и мне остаться.

— Я предпочла бы, чтобы вы ушли.

— Ладно. Очень хорошо.

Она попятилась к двери, все еще глядя на брата.

— Вы позовете меня, если вдруг понадобится? Я закрыла за ней дверь и заперла ее на ключ. Повернувшись лицом к милорду, я глубоко вздохнула, распрямила плечи и снова приблизилась к нему. В его остекленевшем взгляде, устремленном прямо перед собой, словно он пребывал в летаргическом сне, было что-то очень-очень знакомое.

— Ну вот, — сказала я громко, — что проку сидеть взаперти, как какой-нибудь монах-цистерцианец!.

Наклонившись к нему так, что мое лицо оказалось совсем близко, и опираясь на гнутые подлокотники его стула, я спросила:

— Вы слышите меня? Да, я знаю, что слышите. Можете вы встать?

Я потянула его за отвороты халата, пока наконец он не оказался нетвердо стоящим на ногах передо мной. Заставив его обнять меня за плечи, я принялась водить его по комнате. Наконец, придвинув стул к окну, я посадила Ника на стул, раздвинула тяжелые драпировки и впустила в комнату ослепительный дневной свет.

Николас тотчас же поднял руки к лицу, чтобы защитить глаза от света.

— Вот что получается, когда живешь в пещере, — сказала я.

Потом открыла окно, и холодный ветер ударил ему прямо в лицо.

— Это приведет вас в чувство, — обратилась я к нему.

Я открыла все окна, и в комнате стало так холодно, что я забралась в его постель и завернулась в одеяло, закутавшись до самой шеи.

Я заметила, что он несколько раз посмотрел на меня, и сказала:

Цистерцианцы — члены католического монашеского ордена.

— Если вам холодно, милорд, встаньте и закройте окно. Если свет раздражает ваши глаза, задерните шторы.

Но Николас продолжал сидеть на стуле, хотя тело его сотрясалось от дрожи, а губы посинели.

Тем временем я продолжала говорить. Я долго распространялась об обязанностях врача, главным образом потому, что эта тема всегда меня интересовала. Я сказала ему, что однажды работала в больнице — разумеется, я не стала упоминать Оукс, а также почему я попала в это проклятое место, — я рассказала о том, что мне разрешали помогать в работе самым влиятельным и известным докторам, в том числе и из Лондона. Потом с глуповатой улыбкой я похвасталась, что, вне всякого сомнения, могла бы кое-чему научить Брэббса.