Это был «портрет безумия» — я будто слышала слова старой ведьмы.

Ужас? Да. Страх, панический страх. Вне всякого сомнения! Но безумие? А как бы я назвала это? Каким умом надо было обладать, чтобы написать портрет безусловного зла? Черепа и костлявые руки скелетов, выступающие из пламени? Глаза, обжигающие, испепеляющие, глядящие с лиц, лишенных плоти?

Какое страдание я испытывала в этот момент! Прибыв в Уолтхэмстоу, я молила Бога, чтобы безумие Николаса Уиндхэма оказалось подлинным и глубоким. Чтобы это безумие настолько ослепило его, что я смогла бы сыграть с ним шутку, которую задумала, и бежать, бежать отсюда навсегда, чтобы никогда больше не возвращаться.

Увы, этому не суждено было свершиться. Потому что с каждым часом, проведенным в Уолтхэмстоу, я все больше и больше беспокоилась о нем. Меня волновало состояние его ума. Да и как бы я могла вести себя, зная теперь, что он чувствовал к Мэгги? Что он любил ее, что он все еще любил ее. Может быть, именно это чувство привело его на грань безумия?

Я погрузилась в размышления, стоя в темноте, слушая рев ветра и удары снега, смешанного с дождем, о стекла окон, и от запаха скипидара у меня кружилась голова. Под взглядом мерзкой горгульи я съежилась, опустилась на корточки и думала, что же мне теперь делать. Все инстинкты подсказьшадй мне, что пора бежать, схватив то, за чем я сюда явилась, и исчезнуть, как тень в ночи.

И, собрав всю свою отвагу, завернувшись в нее, как в плащ, я поднялась на ноги и повернулась к двери.

И тогда я услышала смех.

Сначала я приняла его за завывание ветра. Но нет, никакой ветер не мог звучать подобным образом. Он исходил изо всех углов комнаты. Я замерла на месте. Этот смех наполнил меня цепенящим страхом, от которого, кажется, сердце мое готово было остановиться, а мозг наполнился образами, слишком ужасными, чтобы можно было даже описать их вслух. Неспособная выносить этот звук ни минуты дольше, я уронила свечу и, забыв обо всем, бросилась из комнаты.

Я не остановилась даже, чтобы понять, куда бегу, пока не оказалась в светлой и теплой комнате Кевина. Стоя там, я отогревалась душой и телом, нежилась в ярком свете, мои глаза не могли насмотреться на забавные мордочки овец, я не могла нарадоваться приветливому потрескиванию огня, исходившему от горящего камина. Здесь я чувствовала себя в безопасности, недостижимой для демонов и безумия…

— Мисс Рашдон, вы все еще здесь? — услышала я голос Ника.

Он ворвался в мои мысли, прогнал жуткие образы, я обернулась, стараясь увидеть, откуда исходит этот низкий, глубокий голос, который знала так хорошо.

Он сидел в кресле с высокой спинкой, вытянув вперед свои длинные ноги, правая рука его обнимала плечики Кевина. Мальчик мирно спал, прижавшись к широкой груди отца.

— Присоединитесь к нам? — спросил милорд. В его голосе явственно слышались властные нотки, и я поспешила приблизиться. И только тогда заметила отворенную дверь за спиной Николаса. В этой маленькой голой комнате на стуле, похожем на тот, на котором сидел Николас, расположилась Би. Глаза ее, похожие на крошечные круглые стеклянные бусинки, внимательно, не отрываясь, смотрели на нас.

— Не обращайте внимания на старую ведьму, — сказал Ник.

Я подчинилась и отвернулась от нее. Прежде чем снова бросить на меня взгляд, он провел длинными пальцами по волосам сына. И в эту минуту меня поразило их сходство. Это меня неожиданно ранило. Милорд Малхэм выглядел юным и одновременно старым, на лице его не было морщин, если не считать глубокой складки, залегшей между бровями. А глаза его, обращенные на меня, трогали и согревали, но в то же время от их взгляда по телу пробегала дрожь.

Николас долго и пристально смотрел на меня, рассеянно потирая подбородок свободной рукой. Наконец он спросил:

— Вы искали меня, чтобы сообщить о своем уходе, мисс Рашдон?

Этот вопрос показался мне странным, поэтому я нахмурилась.

— А почему я должна это сделать?

— Мне пришло в голову, что вы теперь поняли все безумие своего поступка, согласившись поступить на это место. Признайтесь, вам доставила удовольствие прогулка к конюшне?

Сердце глухо забилось у меня в груди. Его рука замерла, перестав поглаживать волосы ребенка… —Ну?

— Огромное, милорд. Я не поднимала глаз.

— Смотрите на меня.

Я повиновалась, и он продолжал:

— Боже, как я устал от людей, отводящих глаза, когда я вхожу в комнату. Неужели есть что-то отвратительное в моей внешности, мисс Рашдон?

— Ну…

— У меня бородавка на носу?

Я скрыла улыбку, прикрыв рот рукой.

— Бородавки нет, сэр.

Внезапно в холодной серой глубине его глаз зажглись теплые искорки.

— Уже лучше, — сказал он гораздо мягче. — Вы сегодня заставили меня улыбнуться, я возвращаю вам долг.

Николас указал на скамеечку, прикрытую потертой парчовой подушечкой.

— Садитесь сюда рядом со мной, чтобы я вас видел.

Я села у его ног.

— Ближе, — распорядился он.

Я подвинулась ближе и оказалась почти между его коленями.

— Скажите, мисс Рашдон, что вы думаете о моем сыне?

Я смотрела на ангельское личико ребенка, и на душе у меня становилось теплее. Горло мое сдавил спазм, я с трудом смогла промолвить:

— Думаю, милорд, он самый красивый ребенок, которого мне довелось видеть и который когда-либо появился на свете.

Густые черные ресницы милорда прикрыли его глаза, и я заметила, как затрепетали его веки.

— Да, — ответил он тихо, едва слышно. — Я готов на коленях молить Господа, чтобы он вырос более сильным, чем его отец, чтобы он был здоровее и телом, и душой. Я молю Бога, чтобы поразившая меня болезнь не передалась по наследству и ему, когда он станет взрослым.

Мы любовались спящим Кевином, и единственным звуком в комнате было потрескивание красных догорающих углей в камине. Я попыталась выкинуть из головы все слухи и картины безумия, мне хотелось бы никогда не покидать этого места и все грядущие годы провести рядом с ним.

— Ариэль, — услышала я голос Ника, тихий и мягкий, и попыталась пробудиться от сна наяву и посмотреть ему в глаза.

Я почувствовала, как в сердце моем рождается нежность, вытесняя из него все остальные чувства, а голова моя начала кружиться, и в этом не было ничего нового или необычного. Я тысячу раз испытывала это в его обществе.

— Сэр? — Мой голос звучал твердо, без дрожи.

— У вас печальное лицо. Вам грустно?

— Да, грустно, милорд.

— Скажите почему?

— Я не понимаю, что с вами происходит. Что вас заставило, милорд, обидеть сегодня утром вашу сестру?

— Я сумасшедший.

— Я в это не верю.

— Я чудовище.

— Это абсурд.

Николас приподнял мой подбородок своими длинными сильными пальцами. Глаза его вонзились в меня, как острые блестящие стальные рапиры. Слегка склонившись ко мне и кривя рот, он сказал (и слова его звучали, как щелканье бича):

— Маленькая дурочка, у вас ведь есть глаза. Раскройте их! Принимайте меня за того, кто я есть. Я лжец и распутник. Я развлекаюсь тем, что обольщаю невинные сердца и разбиваю их. Я безумец, происходящий из семьи безумцев. Я убийца…

— Замолчите!

Я вскочила и зажала уши руками.

— Не хочу об этом слышать!

— В таком случае вы идиотка, — заметил он спокойно.

Оторвав руки от ушей, я гневно смотрела на него.

— Боюсь, что вы правы, сэр, — сказала я, — но это мое личное дело.

— Сядьте, мисс Рашдон.

Я подчинилась. Сидя неподвижно и очень тихого я смотрела на ребенка. Случайно мой взгляд упал, на пальцы милорда, поглаживающие волосы Кевина. Их медленные круговые движения завораживали меня, гипнотизировали. Мне хотелось поднять взгляд, заглянуть в его глаза, но я не осмеливалась.

О, нет, это было бы непростительной глупостью. Потому что при виде отца и сына сердце мое перестало бы мне подчиняться, и, если бы я посмотрела в эти глаза цвета штормового моря, я бы пропала.

Внезапно Николас поднялся с места. Осторожно он положил Кевина в его кроватку и заботливо подоткнул одеяло.

Подойдя к двери детской, он остановился, повернул голову и скомандовал:

— Идемте, мисс Рашдон.

С сожалением я последовала за ним.

Мы снова оказались в огромной комнате с высокими потолками, украшенными столь великолепной лепниной, что я с трудом смогла удержаться, чтобы не выразить свое восхищение. Стены были покрыты темными деревянными панелями, но в камине уютно горел огонь, распространяя мягкое сияние.

Я ждала, что будет дальше, глядя, как Николас подходит к своему письменному столу. Он в нере-щительности остановился, прижав кончики пальцев к гладкой полированной поверхности красного дерева, и простоял так несколько минут. Он стоял ко мне спиной, и я видела, каким подавленным он выглядел: плечи его безвольно поникли, темноволосая голова низко опущена.

Я открыла было рот, чтобы заговорить с ним, но в этот момент Николас повернулся ко мне. Лицо его казалось неестественно бледным, как и в утро моего приезда в Уолтхэмстоу, глаза выглядели запавшими и тусклыми, веки припухшими.

— Подойдите, — сказал он тихо. Смела ли я подойти?

Он слегка оперся спиной о письменный стол, попытался выпрямить плечи.

— Вы боитесь?

— Нет, сэр.

— Тогда идите сюда.

Когда я приблизилась, сохраняя порядочную дистанцию между нами, он указал на открытую папку на своем столе.

— Вы умеете читать? — спросил он.

— Достаточно хорошо, чтобы справиться с этим, милорд.

Он казался довольным.

— В таком случае скажите, что там написано под сегодняшней датой?

Потянув к себе открытую папку, я прочла нацарапанную там запись:

— Сегодня день свадьбы Адриенны.

— Вот видите, я не вообразил это, — с удовлетворением произнес он.

— Но, милорд, — сказала я, закрывая папку. — Конечно, вы не могли не знать, что свадьба не состоялась.