– Так в кого палят наши пушки?

Доминик пожал плечами:

– Вражеские суда пытаются доставить в Англию французских шпионов и контрабандистов. Англичане слишком любят французский бренди, даже по грабительским ценам, и смелые моряки, как англичане, так и французы, поддаются искушению получить много денег, доставляя бренди контрабандой. Но контрабандисты действуют по ночам, не при свете дня. Однако мы не отходим далеко от побережья, чтобы избежать стычек между нашим флотом и нарушителями блокады.

Немного позже Брук вынула из корзинки для пикника сэндвич и с жадностью съела. Вот что значит свежий морской воздух!

Потом она неверными шажками перебралась к Доминику и поставила корзинку у его ног, на случай, если он тоже захочет поесть. Он даже не взглянул на провизию. Может, ему опасно отрывать руки от руля?

Она предложила бы помочь ему, но чувствовала, что он откажется или попросту рассмеется над ее предложением.

– Я могла бы ненадолго вас сменить. Очень много времени уйдет, чтобы дать мне несколько уроков?

– Вы когда-нибудь плавали на лодке такого размера?

– Вообще не плавала ни на одной.

– Но плавание под парусом – дело сложное. Нужно провести несколько недель на воде, чтобы усвоить…

– Но вы научили сестру…

Доминик бросил на нее недобрый взгляд:

– Откуда вы знаете?

Она понимала, что если скажет, что это Гейбриел впустил ее в запертую комнату Эллы, у него будут неприятности, поэтому начала оправдываться.

– Вы не желали ничего говорить мне о ней, даже объяснить, как она умерла, поэтому я спросила слуг. Они тоже не хотели о ней говорить. Но кто-то упомянул, что она любила выходить в море на своей лодке и что научили ее вы.

Он больше не смотрел на нее. Его взгляд был устремлен вперед. Брук не думала, что он ответит, но вдруг услышала:

– Ей было всего лишь восемнадцать, когда она умерла. Почти два года назад. Ее первый лондонский сезон имел огромный успех, но она не приняла ни одного предложения, хотя поклонников у нее было – не сосчитать. Я сам был с ними первые несколько недель и видел, как взволнована сестра светской суетой, но мне пришлось уехать. Тогда я работал на армию. Мне послали настоятельное требование поставить лошадей, больше, чем у меня имелось, и приложили длинный список конеферм, где я мог их раздобыть. Большинство находилось в Ирландии. Необходимое для миссии количество лошадей ошеломляло. Я посчитал, что у меня уйдут месяцы на то, чтобы собрать табун. Так и случилось, и поэтому я пропустил почти весь сезон Эллы. И даже ее похороны.

Брук затаила дыхание. Доминика снова охватил гнев. Она слышала это, видела и полагала, что больше он ничего не скажет. И все же он не открыл ей того, что она хотела знать.

Брук попыталась вызвать его на откровенность, спросив:

– Не мог ли кто-то еще купить лошадей, чтобы вам не пришлось покидать сестру в такой важный период ее жизни?

– Полагаю, да, но армейские чины привыкли работать со мной, и они были уверены, что я смогу раздобыть им самых резвых коней. Мне не сказали, почему дело столь срочное. Но я полагал, что животные необходимы для новой шпионской или разведывательной сети в Европе. В любом случае, меня предупредили, что ничего важнее этого задания нет и быть не может.

Брук сжалась, но все-таки набралась храбрости, чтобы спросить:

– Как умерла ваша сестра?

– Это произошло в начале осени. Двое поклонников Эллы после сезона проводили ее в Россдейл, чтобы продолжать за ней ухаживать, но Элле они не нравились, и она попросила мать на несколько недель, пока не похолодало, отвезти ее в Скарборо. Она надеялась, что молодые лорды уедут, прежде чем они с матерью вернутся в Россдейл.

В Скарборо она безрассудно одна отправилась в плавание. На море начался шторм. Когда прошло несколько часов, а Элла не вернулась, мать была вне себя от тревоги. Весь город, почти все корабли и лодки в гавани были посланы на поиски.

– Ее… нашли?

– Да. Два дня спустя ее тело выбросило на берег в сотне миль от гавани. Оно было так изуродовано и настолько распухло, что мать не могла вынести вида несчастной дочери. Но на теле был медальон, который мать опознала как принадлежавший Элле. Я подарил ей его на шестнадцатилетие и велел выгравировать на обратной стороне одно слово «Дикарке». Это ее рассмешило, и она всегда носила медальон с дневными платьями. Как вы можете себе представить, мать была вне себя от горя и, не зная, как связаться со мной, приказала похоронить Эллу через неделю.

Я вернулся в Йоркшир и узнал страшные новости. Тогда мы винили во всем ее бесшабашную натуру и природу, наславшую внезапный шторм. Я винил себя за то, что никак не пытался обуздать ее беспечность. Мать винила себя за то, что увезла Эллу в Скарборо. Она плакала, рассказывая мне о похоронах. Там были несколько подруг Эллы, которые упоминали, что ожидали увидеть ее перед Рождеством на домашнем празднике, который она собиралась посетить. Некоторые ее поклонники тоже присутствовали, они казались убитыми горем. Собрались все слуги обоих домов. Все любили Эллу. Единственной странностью был поспешный отъезд ее камеристки из дома в Скарборо в день гибели Эллы. Позже мать обнаружила, что большая часть драгоценностей сестры пропала. Мать посчитала, что молодая горничная воспользовалась всеобщей суматохой, начавшейся после исчезновения Эллы, чтобы украсть целое состояние. Местные власти искали девушку, но так и не нашли.

Брук не понимала, каким образом эти трагические события связаны с ее братом. Кроме печали она испытывала полнейшее недоумение. Она не смела упомянуть о тайно прочитанном ею дневнике и о страшных словах, которые нашла на последней странице.

Но могла высказать то, что лежало у нее на сердце.

– Мне так жаль, что ваша сестра не смогла одолеть шторм.

– Она могла, – глухо сказал Доминик. – Но не хотела. Только тогда я этого не знал. После долгого года траура я ждал еще шесть месяцев, чтобы пойти в ее любимое место, старую игровую комнату в западной башне. Я все еще не мог без слез думать о ее смерти. Я нашел ее старый дневник, в котором рассказывалось о наших детских приключениях и проделках. Но был потрясен, прочитав последние страницы, написанные после ее лондонского сезона и возвращения в Йоркшир.

Интересно, были ли на месте пропавшие страницы, когда Доминик его читал? Или только последние две строчки? Но и они достаточно обличающие. Возможно, ему и этого хватило, чтобы пытаться убить Роберта. И неудивительно, что он сжег башню. В ту ночь он, скорее всего, был вне себя от ярости.

Брук осторожно села на скамью перед Домиником. Не стоило и спрашивать, что он прочитал в ту ночь. И она не хотела устраивать допрос, но ее молчание могло показаться ему странным.

– Что было в этих последних записях? – произнесла она, хотя ответ уже знала.

Он не смотрел на нее.

– Элла писала о прекрасном человеке, в которого влюбилась во время сезона. Он обещал повести ее к алтарю после того, как убедит родителей, что не женится ни на ком, кроме нее. Они встречались тайно, чтобы побыть наедине, вдали от зорких глаз матери. Во время одного такого свидания он соблазнил ее. Когда он сказал, что не женится на ней и никогда не собирался, Эмма была потрясена и испугана. Дело было не столько в ее наступившей беременности и позоре, сколько в предательстве молодого человека и боли разбитого сердца. Все это заставило ее искать покоя и утешения в море. Она написала, что намерена сделать это, потому что выхода нет. И даже держала его имя в секрете до последней страницы, на которой прокляла его за то, что погубил ее жизнь. Нет, Элла не пыталась уйти от шторма в тот день. Она позволила ему забрать себя.

– Мне так жаль.

Доминик продолжал, словно не слыша:

– Я в жизни не испытывал подобной ярости, как в тот день. Швырнул принесенный с собой фонарь на пол, вырвал проклятые страницы и бросил в огонь. Я хотел сжечь весь дневник, но в нем оставались добрые воспоминания, и я подумал, что когда-нибудь захочу его перечитать или показать матери. Поэтому положил в комнате Эллы. Но огонь затоптать не пытался. И я сразу же уехал в Лондон, чтобы найти человека, обольстившего мою невинную сестру и бросившего ее с ребенком, да еще и посмеявшегося над ней, когда она во всем призналась. Вашего лживого брата!

Брук сжалась. Жаль, что она раньше не узнала правду, изложенную на пропавших страницах. Что она могла сказать в защиту брата? Его жестокость по отношению к Элле была невыносимой.

– Рана, которую я ему нанес, не была тяжелой, – продолжал Доминик. – Я думал, этого будет достаточно, но меня терзало сознание того, что правосудие не свершилось. Его долг не был уплачен. Я не отомстил ни за ее жизнь, ни за жизнь ее ребенка. Два месяца спустя я снова вызвал его и промахнулся. Как и он. Моя ярость не унималась. В последний раз он отказался стреляться, так что я выждал несколько месяцев и снова послал вызов, который он просто проигнорировал. Тогда я выследил его в Лондоне и притащил с собой обоих секундантов. Он не смог отказать мне в присутствии свидетелей.

Доминик наконец взглянул на Брук и добавил ледяным тоном:

– Положение безвыходное. Недопустимо, что ваш брат еще жив.

– Я согласна, что он злобен, омерзителен и жесток, – осторожно ответила она. – Никто не знает этого лучше меня. И ему безразличны все, кроме него самого. Его не интересуют ни родные, ни друзья. Кто-то рано или поздно его убьет. Это неизбежно. Но только не вы. Еще одна попытка – и вы попадете в тюрьму, если не на виселицу.

– Особенно если он станет моим родственником.

Разговор о смерти Эллы, хотя и был с первых слов эмоционально напряженным, сейчас принимал крайне опасный оборот. Доминик выглядел по-настоящему взбешенным, и Брук вспомнила, что находится с ним наедине в открытом море. Было самое время паниковать.