Джоанна Линдсей - Очаруй меня

Тут же стояла шкатулка для драгоценностей с вырезанной на крышке головой волка. Фамильное наследие?

Брук открыла шкатулку и удивилась, увидев, что она почти пуста, если не считать потемневших от времени серебряных сережек. Если у Эллы были свои деньги, почему шкатулка не наполнена дорогими украшениями?

Девушка любила также воланы и оборки, которые были везде: на покрывале, шторах, обивке туалетного столика. Может, она просто не успела сменить обстановку, когда выросла?

В центре бюро красовалась большая чашка, полная маленьких ракушек, а вокруг нее стояли большие. Должно быть, Элла сама насобирала их на берегу в Скарборо. Вместе с Домиником? Строили ли они песочные замки вместе? Плавали вместе? Заговорит ли однажды Доминик о сестре, которую потерял?

Брук, сгорая от угрызений совести, стала открывать ящики бюро. Нехорошо рыться в чужих вещах. Но как ей еще узнать, что случилось с сестрой Доминика, если тот ничего не хочет объяснить и только твердит, что во всем виноват Роберт?

Первый ящик бюро был набит веерами. Удивительно, зачем так много?

Она стала открывать один за другим. Все были очень модными, отделанными кружевом разного цвета, с драгоценными камнями, украшавшими яркие пластины-гарды. Вне всякого сомнения, к каждому вечернему платью у Эллы был особый веер.

Но тут она открыла необычный веер: простое, некрашеное дерево, никаких камней, белая бумага с едва различимыми надписями на панелях. Поскольку веер совсем простенький, вряд ли кто-то его хватится, если она его позаимствует.

У Брук не было вееров. Харриет совершенно о них забыла, или веера просто не успели прислать в Лестершир до отъезда Брук. Но веер ей очень пригодится, чтобы скрыть улыбку в самый неподходящий момент или не дать Доминику увидеть, как она скрипит зубами. И правда, вряд ли кто-то хватится такого незатейливого веера, поэтому, прежде чем открыть еще несколько ящиков, Брук спрятала его в карман.

Но больше ничего интересного она не нашла. Осталось только заглянуть в сундук в изножье кровати. Как она и думала, там лежали только одеяла и подушки. Но все же Брук дотянулась рукой до самого дна, провела по нему ладонью и наткнулась на кусок жесткой кожи. Схватилась за него и вытащила большую книгу без заглавия на обложке. Открыв ее, она прочитала два слова «Руки прочь», написанные детским почерком. Неужели?

Брук тихо ахнула, поняв, что держит детский дневник Элоизы Вулф.

Она наскоро пролистала страницы и увидела, что почерк изменился, стал более твердым и разборчивым. Взгляд цеплялся за фразы о примерках, платьях и домашних вечеринках. Похоже, дневник Элла вела всю жизнь. Может, она что-то написала о Роберте? Может, Брук найдет что-то, указывающее на причину ее смерти? Нужно прочитать весь дневник.

Поэтому она забрала толстый том, заперла дверь и поспешила к себе.

Остаток дня и два следующие Брук провела, изучая последние семь лет жизни Элоизы, с того дня, как одиннадцатилетняя девочка начала вести дневник и до ее восемнадцатилетия. Брук нашла дневник весьма интересным. Она громко смеялась, читая о том, как Элоиза и Доминик заблудились в метель и большой белый волк привел их домой. Очевидно, Элоиза приняла за волка собаку.

Девочка впервые влюбилась в одного из друзей брата и боялась, что он женится на другой, прежде чем она станет достаточно взрослой, чтобы сделать ему предложение.

Правда, больше она никогда о нем не вспоминала, так что, скорее всего, любовь прошла.

В дневнике содержалось много забавных анекдотов. О том, как Элла подсматривала в укромном уголке сада за Домиником и местной девушкой. Когда он попытался ее поцеловать, девушка с воплем убежала.

Однажды Доминик упал и раздавил их песочный замок, который они построили вместе, и притворился, будто сделал это случайно, но на самом деле только для того, чтобы начать стройку снова. Элла порой выигрывала в их скачках и гонках и упоминала о каждой победе, хотя и подозревала, что брат просто ей уступает.

Брук очень не хотелось откладывать дневник, но нужно было прогулять Ребел, помочь Алфриде посадить травы и выполнить наименее приятное дело: поменять мазь на ране волка.

Дочитав дневник, она была ужасно разочарована, потому что нашла всего несколько записей о первом сезоне Эллы и ни одной об осени, когда та умерла. Очевидно, страницы с этими записями были вырваны, о чем говорила неровная бахрома. Всего не хватало шести страниц. На последних страницах перед недостающими Элла упоминала о дне, когда встретила «его». Так девушка называла человека, очаровавшего ее на первом балу. У Брук перехватило дыхание, когда она увидела, что человек, вырвавший страницы, оставил самую последнюю, написанную почерком Эллы.

Может, она сама уничтожила все доказательства перед смертью?

Нет.

Брук поняла, что это, должно быть, сделал охваченный яростью Доминик, когда нашел обличительные строки, побудившие его вызвать Роберта на дуэль. Неудивительно, однако, что он не заметил последнюю страницу. На ней было всего две строчки:

«Расхохотался, когда я рассказала о ребенке. Но ребенок не оставляет мне выбора. Будь проклят Роберт Уитворт за то, что погубил мою жизнь».

Брук не знала, что думать, когда прочитала последнюю страницу. Значит, брат не только лишил Эллу девственности, но и бросил беременную! Лгал родителям, отказался принять на себя ответственность за ребенка, даже смеялся в лицо Элле!

Страшно подумать, что Роберт мог быть так жесток к Элле и равнодушен к собственному нерожденному ребенку!

Она заплакала, узнав, что со смертью Эллы потеряла племянника. И все же Доминик винил Роберта не только в том, что он обольстил Элоизу, но и в ее смерти. Считал ли Доминик, что она из-за Роберта покончила с собой? Было ли это написано на последних страницах? По крайней мере, одни последние строчки могли заставить его подумать именно так. И если это правда, значит, он ненавидит Брук не только потому, что ее брат стал причиной смерти его сестры, но и потому что вместе с ней умер его племянник или племянница.

Почему никто в Россдейле не мог ей это сказать? Или все считают, что смерть Эллы была трагической случайностью? Брук по-прежнему не смела расспросить Доминика.

Вчера вечером, когда они снова вместе ужинали, Брук солгала, сказав, что у нее болит ухо, и она плохо слышит. Это помогло ей не реагировать на его уколы. В последующие два дня он вообще с ней не разговаривал, то ли отчаявшись разозлить ее настолько, чтобы она уехала, то ли ожидая, когда пройдет ее «глухота». Сначала она наслаждалась покоем. Но быстро поняла, что такая тактика никуда ее не приведет. Жар и воспаление прошли, рана Доминика заживала, и у нее больше не было причин входить в его комнату.

Теперь, закончив читать дневник, Брук осознала, что вопросов стало еще больше. Что все-таки случилось с Эллой?

Она решила, что на следующее же утро ее ухо перестанет болеть.

– Вот почему ты послал меня с этим поручением! – Войдя в комнату Доминика и увидев, что тот стоит у окна, Гейбриел пришел в ярость. – Для того, чтобы снова мог беспрепятственно вскочить с постели?

– Ниоткуда я не вскакивал, – бросил Доминик, даже не оглянувшись, а затем продемонстрировал трость, с помощью которой добрался до окна. – Кое-как доковылял, опираясь вот на это.

– Все же…

– Если не считать ранения, со мной ничего плохого не случилось. Жар спал несколько дней назад, и никакой красноты вокруг раны не осталось.

– Это хорошие новости, – кивнул Гейбриел, тоже подходя к окну. – Я дам знать мисс Уичвей…

– Не дашь.

– Но это позволит мне пригласить ее на свидание…

Доминик, наконец, повернулся к нему.

– С чего это вдруг ты хочешь…

Он осекся. Выражение лица Гейбриела было достаточно красноречивым.

Доминик закатил глаза:

– Ты не заметил, что она слишком стара для тебя?

– Ничего подобного.

Доминик хмыкнул.

Эти женщины перевернули вверх дном все его хозяйство, околдовали кухарку и лучшего друга. Даже его застенчивый камердинер в последние пять дней улыбался больше, чем за все то время, что Доминик его знал. А Вулф ни разу даже не залаял на Брук и ее горничную, хотя не любил чужих. Будь Доминик суеверным, посчитал бы этих женщин ведьмами.

Но сейчас младшая сидела на скамье под серебристой ивой и читала в тени, надежно защищенная от заливавшего парк солнца. Ее длинные черные волосы больше не были связаны на затылке, а свободно лежали на узких плечах. Как всякая молодая девушка, она вовсе не заботилась о своей внешности, когда считала, что вокруг никого нет и никто ее не видит.

У нее полные губы, отметил он, и, похоже, она в задумчивости прикусила нижнюю. Он уже видел подобный жест трижды с тех пор, как она приехала сюда, и это каждый раз притягивало его взгляд. Черт возьми, да он считает, сколько раз она прикусила губу?!

И глаза у нее завораживающие, светло-зеленые, как трава, поблескивающая капельками росы. Слегка загорелая кожа, по-видимому, она много времени проводит на свежем воздухе. Как это не похоже на истинных леди!

Ей следовало быть бледной, как нынче было в моде у высшего света. Другие леди, конечно, тоже ездили верхом и гуляли, но только в шляпах с вуалями и с зонтиками, чтобы защитить от солнца нежную кожу. Ей следовало быть скромной, а не дерзкой. Ей следовало сжиматься от стыда, входя в спальню мужчины, но он ни разу не заметил краски на ее щеках. Вначале она делала вид, будто запугана, но уже вскоре прекратила притворяться.

А ведь она тоненькая, как веточка, чуть выше большинства женщин, и при этом у нее полные груди, которые она продемонстрировала, надев это желтое платье… господи. Как он это вынес?!

Она выглядела так… что он испытывал нечто, вроде удара в солнечное сплетение. Нежданная. Нежеланная. И почему она не выбежала из комнаты с плачем и криками, когда он ее поцеловал?