Александра Хоукинз - Очаровательный соблазнитель

– Храм целомудрия, – многозначительно произнес Кинан, и его низкий голос отозвался эхом в круглой беседке с мраморными колоннами.

– Прекрати паясничать! Будь серьезнее.

Он подтолкнул Уинни к арочному дверному проему.

– Я всегда серьезен, когда сжимаю тебя в своих объятиях. Хочешь, принесу тебя в жертву?

– Меня похитил сумасшедший, – со смехом пожаловалась Уинни и поморщилась, когда ее слова эхом отразились от каменных стен. – Нас могут заметить. Лучше вернемся в дом.

Она услышала, как зашуршали ее юбки, и уперлась ногами в каменную скамью, когда сделала шаг назад.

– Кинан, здесь как-то неуютно. Такое чувство, что я барахтаюсь в пруду, полном чернил.

– Не бойся.

Его рука безошибочно нашла ее талию, и Милрой крепко прижал Уинни к себе. Близость его сильной груди, плеч, ног успокаивала.

– Бог мой, как же я скучал по тебе!

Уинни почувствовала, как его пальцы скользнули по ее корсажу и легонько коснулись шеи. Он запрокинул девушке голову и прильнул к ее губам. Поцелуй оказался незабываемым. И полностью подтверждал его слова. Уинни стала дразнить Кинана языком и обрадовалась, когда он недовольно зарычал. Его рука скользнула ниже и легла ей на грудь. Он дрожал от напряжения, когда большим пальцем гладил ее нежную, вздымающуюся плоть, не скованную корсетом.

– Я так долго ждал этого, – глухо прошептал Кинан, вновь припав к губам Уинни.

Несмотря на кромешную тьму, перед ее глазами переливалась радуга. Девушка уже не владела собой. Радуга водоворотом устремилась вниз и закружилась. Уинни крепче прижалась к Милрою, вспомнив о том, что в прошлый раз ощущала то же самое.

– Нет, – стонала она, продолжая покрывать его поцелуями, – не здесь… Мы слишком рискуем.

Он уже сбросил сюртук. Не в силах устоять, Уинни расстегнула несколько пуговиц на его рубашке и просунула под нее руку. От ее нежных прикосновений сильная грудь Кинана напряглась.

– Мы тут одни, Уинни. – Кинан взял ее за руки. – Здесь нет танцующих. Нет никаких правил. Только благословенная ночь, окутывающая тайной двух влюбленных.

Они стали раскачиваться в медленном танце. Тело Уинни жаждало Милроя. Каждая ее клеточка молила о блаженстве, которое могли подарить его прикосновения. И тем не менее Уинни попыталась не поддаваться искушению.

– Мое платье… – слабо прошептала она.

Милрой догадался, что ее беспокоит.

– Есть много способов получить удовольствие, и для этого не всегда нужно снимать одежду. Даже если очень хочется раздеться…

– Кинан!

– Уинни, ты сводишь меня с ума. – Наткнувшись на скамью, он опустился на нее и притянул девушку к себе. – Видеть тебя все эти дни, но не иметь возможности прикоснуться…

В его голосе слышалось недовольство – он мучился от одиночества и неутоленной страсти. Кинан запутался в ее платье, пока пытался добраться до тела. Воздух приятно холодил разгоряченную плоть. Когда Кинан все-таки нашел то, что искал, Уинни едва не задохнулась, вновь оказавшись не готовой к волне желания, которая на нее накатила.

– Вижу, истосковался не я один, – прошептал Кинан.

Ее тело тут же ответило на его ласки, словно в нем была спрятана пружина.

– Ты само совершенство… Я больше не могу ждать. Не заставляй меня ждать.

От страха, что их кто-нибудь увидит, у Уинни кружилась голова. Ей следовало оттолкнуть Кинана и броситься назад в дом, пока никто не заметил ее отсутствия. Но он был рядом с ней, и его объятия заставляли Уинни забыть о правилах приличия, которыми должны руководствоваться девушки ее положения. Благодаря ему она испытала радость неизведанного. Их соединила какая-то высшая сила. Ее возлюбленный был так же уязвим, как и она, связан запутанными нитями желания, близости и любви. Если бы Милрой мог видеть ее лицо, он прочел бы все в ее глазах, которые были отражением его собственных…

Судорожно глотая воздух, Кинан уткнулся лбом ей в плечо. Теперь, когда в голове у него прояснилось, на свет вылез неприкрытый здравый смысл. Неумение сдержаться раздражало Кинана так же, как и струившийся по спине пот.

– Я опять потерял голову. Рядом с тобой я лишаюсь способности мыслить здраво, любимая. Нам ни к чему так рисковать.

Кинан чертыхнулся – Уинни рассмеялась.

– Ты уверял, что любишь повторения. Что ты всегда к моим услугам, – напомнила она.

– Будь моей хозяйкой, мой чернослив. Единственное мое желание – служить тебе верой и правдой.

Раздевшись до пояса и оставшись в штанах кирпичного цвета, Кинан прислушивался к доносившимся из дома стуку молотков и болтовне мастеровых. Он нашел в глубине сада укромное место, где можно было поупражняться с гирями, и, горделиво выпятив грудь, обозревал свои владения. Конечно, работы еще много, но дом выглядел гораздо лучше с того дня, когда он привез сюда Уинни.

Сначала закончили гостиную. Узнав, что Уинни отдает предпочтение зеленому цвету, Кинан отклонил предложение декораторов оформить комнату в ярко-желтых тонах и настоял на том, чтобы все здесь было под цвет ее глаз. Будучи человеком неискушенным, он остановил свой выбор на портьерах ручной работы, которыми были задрапированы французские, от пола до потолка, окна, на аксминстерском ковре, выполненном по узорам античных мастеров, и на мебели, скорее призванной удовлетворить тонкий женский вкус, нежели служить верой и правдой крупному мужчине.

Несмотря на опасения Кинана, получилось на удивление мило. Перед его мысленным взором предстал образ Уинни, которая сидит у камина, погрузившись в чтение. К сожалению, необходимо было придумать подходящий предлог, чтобы вновь привезти ее сюда, – пусть посмотрит, как повлияло на обстановку ее присутствие.

На лбу и спине Кинана, несмотря на утреннюю прохладу, выступили капельки пота, пока он поднимал гири над головой и опускал их до уровня груди. У него больше не было необходимости заниматься боксом, однако и ум, и тело его требовали регулярных тренировок.

– Сила в руках уже не та, Милрой.

Кинан приветственно кивнул Голландцу.

– Ты говоришь чушь! – произнес Милрой и несколько раз поднял руки с зажатыми в них гирями.

– Впечатляет. Поддерживаешь форму? До сих пор бегаешь?

– Каждое утро. По двадцать четыре километра.

Его приятель скрестил руки на груди и оперся о ствол дикой яблони.

– К бою готовишься?

– Я же говорил тебе, что с прошлой жизнью покончено. – Кинан опустил гири на землю, потянулся за полотенцем и вытер пот с лица и груди. Затем, взглянув на хмурое лицо Голландца, пожал плечами. – Ты думал, если я уже не дерусь, то разленюсь и растолстею?

– Нет, только не ты! Хотя стыдно использовать такое тело лишь для того, чтобы производить впечатление на дамочек. – Он не обратил внимания на негодующий возглас Кинана. – Ты умен, умеешь зарабатывать. Многие заплатили бы кучу денег за твои способности.

Милрой взял рубашку и покачал головой.

– Пусть любителями заправляет Джексон. Терпеть не могу тех, кто твердит, будто обожает спорт, а сам распускает нюни, когда на его крахмальную рубашку упадет хоть капелька крови.

– По-моему, ты недооцениваешь молодую кровь…

– А ты преувеличиваешь мой интерес к боксу. – Кинан натянул рубашку через голову. – Когда Шаббер нашел меня, у меня было только одно – огромное желание выжить. Бокс давал мне еду и место для ночлега. Многие удовлетворились бы и этим. Но удача и опыт позволили мне изменить свою судьбу.

– Вот значит как! Красивые слова, чтобы прикрыть неприглядную правду: месть. Или ты так увлекся своей игрой и расточительством, что забыл о менее благородной цели?

Нет, Кинан ничего не забыл. Эта цель стояла между ним и Уинни, порой ослепляя его, словно солнце.

– Ты голоден? Я нанял прислугу. Теперь у меня есть кухарка.

Голландец ухватился за возможность сменить тему. Он отошел от дерева и направился в дом следом за хозяином.

– Всё как полагается и буфет с деликатесами в столовой?

– Ага. Лакей нальет тебе кофе, а дворецкий вышвырнет вон, если ты будешь мне хамить.

Потирая руки в предвкушении угощения, Голландец ответил:

– Всё честь по чести.

У дверей их встретил недавно нанятый дворецкий. Уиггету было под пятьдесят. В молодости он тоже был боксером, весной 1787 года победил Сэма Мартина по прозвищу Мясник из Бата, а через три недели в пьяной драке в таверне потерял правый глаз. Годы посеребрили волосы боксера, смягчили его черты, но что-то во взгляде этого одноглазого человека предупреждало: его кулаки по-прежнему готовы к бою. Кинан нанял Уиггета безо всяких колебаний.

– Мистер Милрой, вас спрашивает какой-то джентльмен. Он ждет вашего приглашения.

Кинану даже не пришлось брать карточку с подноса – он и так разглядел инициалы.

– Похоже, он гораздо сильнее, чем я предполагал, если жаждет встретиться со своим внебрачным сыном, – пробормотал Милрой.

– Ты примешь его?

Пытаясь убедить себя в том, что карточка ничего для него не значит, Кинан взял ее в руки, раздумывая над вопросом Голландца. В голове у Милроя прокручивалось несколько забавных сценариев, в финале которых его папаша уходил, ничего не добившись. Кинан скомкал карточку и швырнул ее на поднос.

– Уиггет, проводи его светлость в гостиную. – И, пресекая возражения приятеля, добавил: – Позавтракаешь без меня. Я не могу отказать герцогу, раз уж он вознамерился воссоединиться с сыном.

Кинан, ожидая появления отца, устроился в лакированном буковом кресле с высокой спинкой. Его пальцы обхватили резные подлокотники – их твердость придавала боксеру уверенности в себе. Вот и настал этот день. Старый развратник решил, что пришло время признать своего первенца. Милрой вспомнил тринадцатилетнего мальчишку, который продал бы душу дьяволу за то, чтобы Рекстер удостоил его своим вниманием, но дверь захлопнули у него перед носом – знать тебя не знаем! Теперь отец явился к нему сам. Увы, придется разочаровать его – договориться с тем тринадцатилетним мальчишкой было бы гораздо проще, чем с этим взрослым мужчиной.