Так они проехали почти час, пока маркиз не остановился перед старым постоялым двором с черно-белой вывеской.

— Мы тут позавтракаем, — сказал он. — Не знаю, как вы, а я умираю с голоду.

Подбежали конюхи, чтобы забрать их лошадей.

Маркиз спрыгнул на землю и протянул руки, чтобы помочь выйти Мелинде. Несколько секунд она колебалась, потом позволила маркизу снять ее. На мгновение она прижалась к нему и живо почувствовала силу его рук, увидела его лицо так близко к себе. Но тут он отпустил ее. Чувство, которое она испытала, когда он прикасался к ней, было для нее необычным и новым.

Хозяйка проводила ее в лучшую спальню в гостинице, где она умылась и вымыла руки. Волосы на лбу растрепались, поэтому она сняла шляпку и поправила, как смогла, свои локоны. Держа шляпку в руке, она спустилась вниз в отдельную комнату, куда маркиз велел принести завтрак.

Комната была небольшой, обитой дубовыми панелями и с низкими потолочными балками, так что маркизу приходилось наклонять голову. Там было кривое окошко, выходившее в небольшой садик. Был уже накрыт круглый стол с грудой холодных закусок: свиной головой, домашней ветчиной, фаршированной индейкой, жареными голубями и большой бараньей ногой.

— Что вы желаете? — спросил маркиз. — Хозяин сказал мне, что у него в печи горячий пирог с жаворонками и устрицами.

Мелинда покачала головой.

— Никогда не слышала, чтобы жаворонков запекали в пирогах, — сказала она.

Она заказала холодную индейку с куском ветчины, тогда как маркиз отдал должное свежему лососю, двум голубям, большому куску ростбифа и нескольким порциям солонины.

— Мне нужно поесть, — сказал он, с улыбкой смотря на нее через стол. — Я почти ничего не съел за завтраком сегодня утром из-за придирок моего дядюшки и его несносных сыновей, споривших о том, какого вида галстук приличнее надеть на заупокойную службу.

— Боюсь, вы не любите своих родных, — сказала Мелинда.

— Я их ненавижу, — твердо произнес маркиз. — А вы своих любите?

— Нет. Так же как и вы, и равным образом нахожу их неприятными, — ответила Мелинда, подумав о сэре Гекторе.

Они оба засмеялись. Им показалось смешным, что хотя бы в этом они имеют нечто общее.

— Жервез сказал, что я был не добр по отношению к вам, — неожиданно сказал маркиз. — Вы меня простите?

— Да, конечно, — ответила Мелинда. — Я понимаю, что вы были в трудном положении.

— Не ищите мне оправданий, — сказал он. — Никто не должен грубить такой хорошенькой девушке, как вы.

В комплименте было нечто раздражающее.

— Расскажите мне о ваших лошадях, — быстро сказала Мелинда, — мне не терпится увидеть их.

Если она хотела отвлечь его от личных намеков, то ей это вполне удалось. Его лицо немедленно просияло.

— Вы знаете, — тихо сказал он, — я впервые ощущаю, что они мои, все мои, и что я не потеряю их.

Пока они заканчивали завтрак, маркиз продолжал говорить о Чарде. А когда они снова отправились в путь, Мелинда почувствовала наконец себя спокойнее и поверила в свои силы. Ей все время приходила в голову мысль, как было бы хорошо, если бы он на самом деле женился, а не прятался в течение этих шести месяцев за ложью, которая, если выйдет наружу, может окончательно разрушить его.

Еще через час они въехали в кованые железные ворота между каменными столбами, увенчанными огромными орлами с распростертыми крыльями. Затем сразу за дубовой рощицей маркиз остановил лошадей.

Чард лежал перед ними. Как ни великолепен он был на картине, которую Мелинда видела в Лондоне, наяву от его красоты просто захватывало дух. Превосходный красный кирпич, под действием времени и погоды ставший темно-розовым, обрамляла рамка из березовых балок, посеребренных веками; длинные зеленые газоны перед парадным входом спускались к небольшой серебристой речке, берега которой соединял старинный мост. Дом простирался во все стороны в форме буквы «Е» в честь королевы, во времена которой он был построен, а его небольшие окна с переплетами в виде ромбов сверкали на солнце, словно приглашая войти всех, кто подходил к нему. Чард излучал теплоту, гостеприимство и счастье. Он был очень большим и просторным, но казался настоящим семейным домом.

— Он прекрасен! — воскликнула Мелинда, и маркиз с улыбкой повернулся к ней.

— Это место я люблю больше всего на свете, — сказал он. — Иногда Чард представляется мне женщиной, которая овладела всем моим сердцем.

— Самая красивая женщина в мире, — тихо произнесла Мелинда и чуть было не добавила: «Намного красивее леди Элис».

— Пойдемте, посмотрим его, — сказал маркиз. — Я хочу многое показать вам!

В Чарде маркиз вел себя как школьник, водя ее по всему дому, от подвала до чердака. Они обошли и весь сад: он показал ей пруд с золотыми рыбками, которых он так любил в детстве, отвел ее в огород и рассказывал, как таскал персики, пока старика садовника не было, и как его побили за то, что он разбил крикетным мячом раму в парнике.

Они посмотрели лебедей, черных и белых, плавающих в пруду, а потом он отвел ее в конюшни и был удивлен тем восторгом, с каким она относилась к лошадям. Один конь понравился Мелинде больше других.

— Это Гром, — говорил ей маркиз, пока они любовались большим черным жеребцом, который презрительно вскидывал голову, не принимая предложенную ему морковку. — Я купил его год назад. Я хотел ездить верхом на нем в Лондоне, там нет ему равных. Но он слишком горяч, поэтому я вернул его сюда. Я поеду на нем на прогулку завтра утром, Нед, — сказал он, повернувшись к старому груму.

— Очень хорошо, милорд, но вам будет нелегко с ним справиться, вот увидите. Он плохо объезжен, в этом все дело. Мальчишки боятся садиться на него.

На прошлой неделе он лягнул молодого Джима, и тот с тех пор отказывается выезжать на нем.

— Мне кажется, он хочет покрасоваться перед кем-нибудь, — сказала Мелинда. — Кони они такие.

Возьмите его на охоту, пусть он посоревнуется с другими лошадьми, не уступающими ему в достоинствах.

— Ты этого хочешь. Гром? — спросил маркиз, похлопывая жеребца по шее. — Ну ладно, посмотрим, что можно будет сделать. Возможно, я приму участие в скачках…

— Было бы здорово посмотреть, как вы снова соревнуетесь, милорд, — проговорил старый грум. — Мы соскучились по вашим скачкам за последние два года.

— К сожалению, я не смог приехать в Чард этой весной, — сказал маркиз, и Мелинда услышала в его голосе сдержанный гнев: вероятно, его не пустила мачеха.

Они вернулись в дом и поняли, что уже пришло время обеда. Стоя в большой гостиной, окна которой выходили на розарий, Мелинда подумала, что вряд ли было местечко на свете более подходящее для двоих, если они только что поженились и любят друг друга.

В комнате стояла большая ваза с разноцветными лепестками, разливающими вокруг свой аромат, из зимнего сада доносился запах гвоздики, вокруг стояла чудесная старинная мебель из ореха, принадлежавшая многим поколениям владельцев этого дома. Девушка видела свое отражение во множестве таких же старых, как мебель, зеркал: маленькая светловолосая фигурка в голубом рядом с высоким темноволосым маркизом.

У нее возникло неожиданное чувство, что ему в голову пришла та же мысль, что и ей. Она повернулась и увидела, что он вопрошающе смотрит на нее, и вдруг та непринужденная веселость, с какой она все утро говорила с ним, сменилась смущением. По каким-то неведомым для нее причинам она задрожала и опустила перед ним глаза.

— Мы должны идти переодеваться к обеду, — сказал он, но как-то очень рассеянно, будто думал о другом.

— Да, конечно.

Она была рада предлогу ускользнуть от него, пошла в свою комнату, где ее одежду уже распаковали, а пожилая горничная с морщинистым лицом ждала, чтобы помочь ей переодеться.

— Какое платье вы наденете сегодня вечером, мисс? — спросила она, и Мелинду поразила нота явного неодобрения в ее голосе.

— Я не знаю, — ответила она и оглянулась. — Какая милая комната!

Потолок был низкий, но комната все равно казалась просторной, несмотря на большую кровать с четырьмя стойками, державшими полог. Она была застелена великолепным покрывалом с вышитыми на нем купидонами, птицами и цветами, привольно расположившимися на белом атласе. Полог украшала золотая бахрома и увенчивали два пухлых золотых ангелочка, державшие в руках сердце.

— Это комната со свадебным гарнитуром, мисс, — сказала горничная, и в ее неодобрительном отношении уже не было никаких сомнений.

Мелинда поняла, что слуги в Чарде не были оповещены о «тайной свадьбе» и что горничная была совершенно права, думая, что она осмелилась посягать на положение, которое может занять лишь законная жена владельца дома.

— Кто выбрал для меня эту комнату? — спросила Мелинда.

— Приказ его светлости, — ответила горничная, недовольно прошелестев своим накрахмаленным фартуком.

— Наверное, у его светлости были на то веские причины, — сказала Мелинда, думая, не лучше ли было объяснить все слугам в Чарде.

— Да, мисс, очевидно, — произнесла горничная с таким ожесточением в голосе, что Мелинда почувствовала себя задетой.

— Я позвоню вам, — быстро сказала она, — когда вы мне понадобитесь. А пока мне бы хотелось побыть одной.

— Очень хорошо, мисс. Если вы так желаете.

Горничная ушла, оставив после себя столько недовольства и подозрений, что у Мелинды мурашки пробежали по спине.

«Наверное, — подумала она, — с точки зрения прислуги, мое пребывание здесь без компаньонки не очень удобно».

Ее так испугало отношение этой женщины, что она сама справилась с застежкой своего платья и даже сделала сама себе прическу, чтобы только не звонить в колокольчик. А когда она оделась, она поняла, что совершенно не задумываясь выбрала белое платье, в котором выглядела как невеста.

Оно, конечно, уступало по изысканности ее свадебному платью, но все равно было очень милым: из белого шифона, украшенного лентами и букетиками крошечных розочек. Декольте было немного ниже, чем любила Мелинда, но среди вещей она нашла кружевной носовой платок и сделала вырез более скромным.