Анастасия Соловьева - Очарованные

– Боюсь, – тяжело дыша, признался Саша.

– Но все же готов огорчить. Только что огорчил. Представляешь, если она узнает? Тебе не жалко ее?

– Жалко.

Новая стая комаров повисла над Сашей, а Лиза спрятала руки. Комарье облепило его. Саша опять энергично заелозил на ней. Она залилась хохотом.

– А ты любишь твою жену?

Он не отозвался.

– Глупый вопрос... – продолжала Лиза, прерывисто дыша. – Идиотский вопрос. Если бы любил, то не обнимался бы сейчас с чужой. Верно? Расскажи мне о ней. Вот именно сейчас. Ну? Что, нечего сказать? Слушай!.. – Лиза приподняла голову и увидела тучу комаров на его спине. – Какой кошмар! Отсюда надо срочно уплывать. Или давай войдем в воду и там продолжим. Что молчишь? Или-или?!.

– В воду войдем, – с трудом проговорил Саша. У него чесалась и зудела вся спина.

Они быстро поднялись и, бултыхаясь и брызгаясь, вбежали в озеро. Вода приятно холодила их разгоряченные тела. Саше показалось, что Лиза хочет уплыть от него, – он схватил, обнял ее. Она не вырывалась.

– А у вас с женой было когда-нибудь вот так, в море или в реке?

– Нет.

– И у нас тоже не было.

Они стояли обнявшись, и над водой были видны только их головы, точно слепленные мячики.

– Ты вернешься к жене или со мной останешься?

– Но я ведь ничего не знаю о тебе. – Саша окунулся, потому что комары стали садиться ему на лицо.

– Ну и что?! О своей жене ты, наверное, знаешь все. Однако собираешься из-за меня бросить ее. Поэтому я не скажу о себе ничего. Чтобы ты меня так же не бросил потом! Я для тебя буду тайной.

Саша опять нырнул. Под водой он открыл глаза и увидел тело своей незнакомки, таинственно колеблющееся в ночном озере. Хотелось смотреть на него, но Лиза тоже нырнула и открыла глаза. Саша под водой оказался еще смешнее, чтобы не всплыть, он забавно, по-лягушачьи, перебирал ногами и руками, а волосы у него стояли торчком, как у дикобраза. Лиза обхватила его туловище ногами и больше уже с ним не церемонилась...

Когда они вышли из воды, их объял космический холод. Лихорадочно дрожа и ежась под легким ветерком, который в момент делал кожу гусиной, они торопливо вытащили из лодки махровые полотенца и укутались в них с головой.

Пришлось носиться по берегу, прыгать, отплясывать дикий танец. Только опавшая хвоя больно колола ноги.

– Скорее разводи костер, – дробно стуча зубами, приказала Лиза.

А Саша невольно залюбовался ею: с посиневшим, искривленным судорогой ртом, Лиза напряженно смотрела на него темными расширенными глазами, на лицо ей падала мокрая прядь. Сколько в ней было сейчас непосредственного, трогательного, очаровательного.

– Не стой же, мой милый. Собирай скорее ветки в кучу. А дым прогонит комаров, – судорожно дернулась Лиза. От нее не укрылся Сашин восторженный взгляд. – Лучше бы так на жену свою смотрел. Ты смотрел когда-нибудь так на нее? Нет? Ведь нет же?! Я знаю, что нет!..

Саша бросился сгребать в кучу валежник.

Вскоре затрещал костер. Вкусно запахло сосновой смолой. Тонкие веточки прогорали быстро, хвоя на них ярко вспыхивала и тут же гасла. Смолистый едкий дым отогнал комаров.

– А жаль, – улыбалась Лиза. – От комарья нам есть большая польза. Правда, милый?

Она сидела у костра, скрестив ноги по-турецки. Лиза уже обсохла, согрелась, и полотенце съехало ей на колени. Саша ползал рядом, раскладывая закуски и устанавливая бутыль багрового финского ликера – одного цвета с солнцем, неподвижно висящим над горизонтом. Саша любовно посматривал на Лизины тронутые полярным загаром плечи и грудь.

Он разложил по тарелкам холодное жаркое из оленины и разлил по стаканчикам ликер.

– Выпьем, счастье мое, за всех нелюбимых, оставленных и забытых. – Лиза подняла стакан и залпом выпила.

Саша вспомнил, что у него с собою камера. Он кинулся к лодке, но Лиза остановила его:

– Хочешь щелкнуть меня на долгую память? Не удастся. Я не буду фотографироваться, тем более в таком виде...

И вдруг далеко-далеко, за лесом, прокричал петух. Его одинокий крик пролетел над спящей озерной гладью и затих, словно запутавшись в верхушках сосен. Потянуло утренним холодком.

Петух крикнул опять. Ему ответили петухи сразу из нескольких мест. Где-то залаяла собака. Зашумело по лесу, защебетало, засвистело. Наступало утро. Пора было возвращаться домой.

– Давай быстрее твой сотовый! – словно опомнившись, торопливо потребовала Лиза. – Дашь?

Саша начал сбивчиво называть хорошо знакомый ей семизначный номер, а она не могла его запомнить.

– Подожди же, милый. Не так быстро, – сосредоточенно попросила Лиза. – Я позвоню тебе сразу же, как приеду в Москву. Еще нам надо условиться о времени, чтобы рядом случайно не оказалось твоей глупой жены...

Но вдруг Лиза замерла, осознав смысл происходящего, жалобно посмотрела на мужа и зарыдала. Она рыдала безутешно, отчаянно и страшно, как рыдает мать по единственному сыну, погибшему на войне.

Субботним утром дома было удивительно. За неделю обитатели таунхауса разъехались кто куда, и Лене пришлось завтракать и пить кофе в одиночестве.

Это нормально. В последние несколько дней она привыкла довольствоваться собственным обществом. На работе сидела тет-а-тет с мебельными каталогами, которые чем дальше, тем меньше увлекали ее, а дома отдыхала от каталогов: скучала у себя в комнате, бросая невидящие взгляды в экран телевизора, или спускалась на кухню приготовить к маминому возвращению с работы одно из привычных блюд: салат, рыбные стейки, горячие бутерброды.

Мама, иногда вместе с Сашей, домой возвращалась поздно: накануне отъезда в Финляндию ей захотелось пополнить гардероб. В общем-то вполне естественное желание. Но все-таки временами мама походила на человека, сорвавшегося с катушек.

Лена буквально остолбенела, увидев в очередной серии ее покупок короткую юбочку-шотландку на широкой бархатной кокетке.

– Зачем тебе это?! – От возмущения Лена всплеснула руками.

– Например, ходить на завтраки. – Мать искательно улыбнулась. – С белой рубашкой эффектно, нарядно – самое то!

– Ничего себе то! – фыркнула Лена. – Кто, скажи мне, пожалуйста, наряжается на отдыхе, с утра, да еще в каком-то провинциальном отеле?! К этой юбке нужны туфли, к туфлям колготки... Ты будешь выглядеть так, как будто идешь на прием!

– Да? – Мама с сомнением пожала плечами и задумчиво посмотрела на юбку. – Да... Ты, может быть, права...

На следующий день она свезла юбку в магазин, но вместо нее прикупила длинный, с большим декольте сарафан неопределенного палево-розоватого оттенка. Лена сдержалась и промолчала. Матери как-никак сорок два, детство давно миновало, до маразма далековато... Но неужели она не видит?

Лена скупо похвалила мамину «немного экстравагантную покупку», и больше с ней, слава богу, не советовались. Перед отъездом мама вдруг забеспокоилась об Астерии. Все допытывалась, почему он опять стал жить в коттедже, просила Лену позванивать и при возможности наведываться к нему.

– Это неудобно! – возразила Лена, давая понять, что Астерий в коттедже не один. Она еще ничего не знала наверняка о Вике и Астерии, но кое о чем догадывалась.

– Нормально! – подмигнул ей Саша. – Все нормально. Начинай операцию по выведению парня на чистую воду! А как у тебя с работой? Продвигается? Губанов на следующей неделе грозился отправить тебя на заказ.

– Отправит – поеду, – сглотнув от волнения слюну, ответила Лена. «И опозорюсь вдрызг», – добавила она про себя.

Сейчас, сидя на кухне, Лена припоминала историю собственного позора.

Губанов не преминул исполнить свои угрозы, и уже на следующий день новая сотрудница «Мебель-эксклюзива» дизайнер Елена Векшина выехала на заказ к гражданке Литвиновой, проживающей в лабиринте арбатских переулков. Литвиновым принадлежала пятикомнатная квартира, занимающая в предреволюционном доходном доме половину третьего этажа. Общее впечатление: дуб, бронза, фарфор и вековая пыль. И правда, как выяснилось вскоре, семейство прожило в этой квартире девяносто лет. Накануне революции сюда въехал Литвинов-дед, профессор-офтальмолог. События, вскоре произошедшие в России, не сулили профессорской семье ничего хорошего, однако же семья устояла. И даже продолжала плодиться и размножаться: в тридцатом году вышла замуж дочка профессора Мария, а через два года сын Вениамин женился на девушке Луизе, происходящей из семьи обрусевших немцев. В тридцать пятом году у них родился сын, который теперь тоже стал профессором и полноправным хозяином арбатской квартиры.

Все это Лена узнала от стройной заджинсованной дамы Маргариты Георгиевны, супруги Владимира Вениаминовича Литвинова. Лена не очень-то понимала, к чему Маргарита Георгиевна клонит, но та обстоятельно и невозмутимо продолжала знакомить дизайнера с подробностями жизни профессорской семьи.

Владимир и Маргарита поженились поздно. У мужа это был второй брак, его первая жена не ужилась со свекровью – этнической немкой Луизой, требовавшей, впрочем, чтобы ее звали Людмилой. Маргарита же вышла замуж уже после ее смерти. Они были очень счастливы сначала вдвоем, а потом втроем – с дочкой Лерочкой. Лерочка росла доброй, послушной, училась исключительно на пятерки и блестяще сдала экзамены в медицинский институт. Но на последнем курсе случилось несчастье. Лера пережила серьезное чувство к ничтожному во всех отношениях человеку, своему сокурснику. Узнав, что Лера беременна, недостойный молодой человек испарился, исчез с ее горизонта и даже в институте больше не показывался. Про аборт Лера не хотела слушать, и скоро они стали жить вчетвером – у них с Владимиром родилась внучка Анфиса.

Теперь Анфисе пошел двенадцатый год. Она полная противоположность матери – живая, непоседливая, очень музыкальная.

– Все складывается просто замечательно, – Маргарита Георгиевна ободряюще улыбнулась Лене, – но вдруг мы все как-то одновременно почувствовали, что в нашей квартире становится тесно.